Избранные произведения. Том 1

– Разве дело в койке, Алексей Лукич? Эта вздорная старуха пока не нуждается в нашей помощи.

– Тем более, – пусть себе лежит…

Алексей Лукич был высок и худощав, с тонким носом на слегка рябоватом, продолговатом лице. Во взгляде его всегда чувствовалась скрытая тревога и грусть. Сегодня он вдобавок страдал от зубной боли и выглядел совсем подавленным. Ему было под шестьдесят. В Казань он приехал после войны, из Белоруссии. Его уговорила переехать сюда жена. Работая в военном госпитале, он женился на враче-татарке. Прежнюю его семью загубили фашисты. Ежегодно во время отпуска он ездил в Белоруссию – навестить дорогие ему могилы. А вернувшись, долгое время не мог прийти в себя.

Сейчас Алексей Лукич был сильно расстроен.

– Она вас съест живьём!.. Это же тигрица, Абузар Гиреевич!

– Моё старое мясо ей придётся не по вкусу, – усмехнулся профессор и махнул рукой, как бы говоря: «Кончим с этим».

Но тут опять зазвонил телефон. Профессор неохотно взял трубку. Послышался низкий мужской голос:

– Абузару Гиреевичу салям… Тютеев. Это же – Тютеев!

У бывшего главврача больницы, ныне работника горздрава, такая уж привычка: сначала он назовёт свою фамилию еле слышно, вкрадчиво, а потом, словно стараясь оглушить, изо всех сил рявкнет басом: «Тютеев!»

Тютеев тоже ходатайствовал о мамаше Султанмуратовой. Это окончательно рассердило профессора.

– Скажите вашей Султанмуратовой: если она вызвала мать погостить, пусть ухаживает за ней дома, а не сплавляет в больницу! Больница не гостиница и не дом отдыха!

– Абузар Гиреевич! – теперь голос Тютеева зазвучал чуть ли не повелительно. – Прошу не забывать, кто такая Султанмуратова.

– Знаю, знаю… Вот Алексей Лукич уже запугивал меня: «Она вас живьём съест». Для меня это не так страшно. Я уже своё пожил. Простите меня, Шахгали, но я не могу лечить, вернее, ухаживать за людьми, единственный недуг которых – старость. Пусть у этих привередливых людей какие угодно будут родственники. Извините, мы не обязаны нянчиться со старухой, у которой есть здоровая, обеспеченная дочь… Что?.. Да не верьте вы причитаниям Султанмуратовой. У самой-то старухи и в мыслях нет ложиться в больницу. Дочь хотела бы уложить её насильно, только потому, что родная мать, видите ли, надоела ей за неделю… Вот так, Шахгали.

Алексей Лукич сидел, обхватив голову руками. Когда профессор положил трубку, он тяжело вздохнул.

– Если вас не съедят, меня-то уж непременно сожрут, – сказал он, поднимаясь с места. – Тютеев взбесится пуще Султанмуратовой. Он и раньше выискивал, к чему бы придраться, теперь – того хуже…

Алексей Лукич, пробормотав, что надо выдернуть этот проклятый зуб, вышел, согнувшись. Профессор не удерживал его. Оставшись один, широко распахнул окно. Смотри-ка, под яблонями красным-красно от упавших за ночь анисовых яблок. Надо сказать, чтоб подобрали… Возле сарая висят, трепещут на ветру закапанные йодом простыни и наволочки. По забору крадётся пёстрая кошка, – должно быть, хочет поймать голубя – на больничном дворе голубей несчётное количество. В укромном уголке между поленницами дров больничный пёс Байгуш греет на нежарком солнышке брюхо.

Взгляд Тагирова остановился на кустах шиповника. Под осень кусты зацвели второй раз. Это позднее цветение напомнило профессору о чём-то смутном, далёком. О чём именно – он так и не вспомнил.

Стук в дверь. Вошёл Салахетдин Саматов – один из лечащих врачей терапевтического отделения. Ему под тридцать. Маленькая круглая голова, узкое лицо, острый нос, короткие чёрные усики.

– Извините, Абузар Гиреевич, – начал он, наклонив голову, – я хочу побеспокоить вас большой просьбой.

– Добро пожаловать, Салах. Я слушаю.

– Неудобно, конечно… Всё же я решился… Надеюсь, не откажете. Я хотел обратиться к Алексею Лукичу, но он только рукой махнул. Окончательно превратился в администратора. Не считается с чужим горем…

– Вы явились жаловаться на Алексея Лукича? – нахмурился профессор.

– Боже сохрани! – заулыбался Саматов. – Просто к слову пришлось.

– Тогда – слушаю.

– Меня попросил очень близкий мне человек, Абузар Гиреевич. Умоляет устроить мать в больницу.

– Вы осмотрели больную?

– Нет, ещё не успел, Абузар Гиреевич.

– А я уже осмотрел, Салахетдин, – сказал профессор и укоризненно покачал головой. – Не думал я, что вы проявите такую поспешность. Вы уже обещали этому человеку?

– Да, разжалобился и пообещал, Абузар Гиреевич. Вы уж, пожалуйста, выручите меня. В другой раз буду осторожней.

Профессор прошёлся по кабинету, опять остановил смягчённый взгляд на кустах шиповника, и опять что-то смутное шевельнулось в сердце.

– Вы, Салахетдин, забыли самую первую заповедь отца медицины – Гиппократа. Он говорил: «Прежде всего осмотри больного», – профессор ткнул пальцем в грудь Саматову. – Такая забывчивость непростительна для лечащего врача, хотя бы и молодого. Я ничем не могу помочь. Не имею права отдавать койку человеку, который не нуждается в ней.

Их разговор был прерван стуком в дверь. На этот раз – дежурная сестра.

– Что вам, Диляфруз? – мягко спросил Тагиров.

– Вас давно ждёт одна старушка, Абузар Гиреевич.

– Кто? Мать Султанмуратовой?

– Нет, это другая. Русская старушка.

– Что она хочет?

– Точно не говорит, Абузар Гиреевич. Только жалуется: «Приехала издалека, очень хочу повидать профессора».

– Сказала бы уж: дескать, из Тулы, обещает подарить самовар, – проворчал Салах. Он стоял в углу, бледный от злости.

Диляфруз мельком взглянула на него, сказала с упрёком:

– Пожалуйста, не насмехайтесь, Салах-абы… – И повернулась к профессору: – Старушка просила передать, что её зовут тётя Аксюша. Об остальном, говорит, сам профессор догадается…

– Кто, кто? – быстро переспросил Тагиров. – Тётя Аксюша?.. Где она? Приведите её скорей! Сейчас же, сейчас же! – всё ещё кричал Абузар Гиреевич вслед выбежавшей сестре.

Саматов, ядовито усмехнувшись, покинул кабинет. Профессор даже не заметил этого. Он беспокойно думал: «Неужели та самая тётя Аксюша? Как она очутилась здесь?»

Скрип двери, шелест шагов… Профессор с первого взгляда узнал старуху. Да, это она! А тётя Аксюша внимательно разглядывала его, согнув ладонь козырьком, – Тагиров стоял против окна, спиной к свету, трудно было рассмотреть его. Старуха видела высокого худощавого мужчину в белом халате и белой шапочке. И похож и не похож.

– Аксинья Алексеевна! – воскликнул профессор, устремившись к ней.

Они обнялись, как обнимаются после долгой разлуки близкие родственники. Оба были так растроганы, что прослезились. Слёзы шли из самой глубины сердца. Старые друзья говорили друг другу тёплые, нежные слова.

* * *

У этой встречи была своя предыстория, известная только Абузару Гиреевичу да тёте Аксюше, – теперь уже давняя, но всё же ещё мучительная предыстория.

1941 год. Огненные и кровавые бури войны к концу октября докатились и до деревень Тульской области. Наши разрозненные части, цепляясь за каждую деревню, высоту, дорогу, переправу, отступали и отступали. Всё перемешалось. Где первый и второй эшелоны, медсанбат – никто не знал. Небо гудело от вражеских самолётов, с воем падали бомбы, строчили пулемёты. Обочины дорог завалены разбитыми, сожжёнными автомашинами, танками, орудиями и трупами. Солдаты обозлены, не смотрят друг на друга, но уж если вступят в бой, стоят плечом к плечу до последней гранаты, до последнего патрона.

Армейский госпиталь, в котором служил Абузар Тагиров, не успел полностью эвакуироваться. Во время массированного налёта были разрушены все здания, сожжены последние санитарные машины. Был вечер, тяжёлая багровая полоса легла вдоль горизонта. Но вдруг что-то дрогнуло, перевернулось, будто раскололось небо. Тагиров, стоявший над тяжелораненым шофёром, вскинул голову и в ту же секунду был ослеплён яркой вспышкой. Потом его бросило кверху, швырнуло обратно на землю. И всё померкло.