Злодеяния нечистой силы

Итак, с традицией мы разобрались. Соответственно, традиционализм, исходя из нашего анализа, – это приверженность традиции, желание возродить докапиталистические по своему происхождению практики в современном обществе.

Теперь нужно понять, что такое консерватизм и чем он противостоит традиции.

Консерватизм – явление позднее, относится к концу восемнадцатого века. Важное уточнение: явление это изначально буржуазное.

Консерватизм возник как политическая идеология крупной и средней буржуазии, уже добившейся власти и отбросившей либеральные и демократические фразы как более не соответствующие ни её духу, ни её целям.

Отныне крупная буржуазия желала сохранить и упрочить свою власть, избегая как опасных реформ, так и возвращения к феодальным порядкам. При этом буржуа понимали, что дальнейшей демократизации общества им вряд ли удастся избежать: уже в начале XIX века пока относительные успехи движения чартистов в Англии, действия левых на континенте очевидно говорили о том, что рано или поздно избирательное право будет дано и беднякам, и женщинам, и даже туземцам.

Именно поэтому если традиционализм желает романтического возврата к «старым временам», «возрождения древних нравов», то консерватизм ставит перед собой куда более утилитарную задачу – тормозить социальный прогресс любой ценой.

Приведём несколько примеров для того, чтобы показать разницу между традиционалистами и консерваторами.

Так, возьмём важный вопрос последнего времени – бодипозитив.

Традиционное отношение к человеческому телу в принципе довольно бодинейтрально. Человек традиционного общества обычно живёт без особых рефлексий на этот счёт. Он просто не обращает внимания на наличие или отсутствие волос в некоторых местах его тела, на изменения веса или постепенное облысение.

Если он занимается физическими упражнениями, то его целью обычно является не красота тела, а ловкость, сила, гибкость, скорость или же боевые навыки, то есть вполне конкретные физические качества, но внешний вид.

Традиция не склонна стыдить человека за полноту (подчас напротив, за неё она как раз хвалит). Полнота не ассоциируется в ней с леностью, а сама леность традицией не стигматизируется. Вообще стигматизация лени – сомнительное достижение индустриальной эпохи и протестантской, преимущественно пуританской, этики.

При этом традиция никак не поощряет чрезмерные рассуждения о теле, придания ему чрезмерной важности. Оно выступает либо как тленный и по недоразумению необходимый сосуд для души, либо как божественное творение, прекрасное и заслуживающее заботы, но не обязанное соответствовать некой единой «норме».

В любом случае традиция никогда не придаёт телу первостепенного значения, а часто не придаёт ему и вообще никакого значения, кроме утилитарного.

В традиционном обществе вряд ли кому пришло бы стыдить девушку за худобу или полноту: если она худа, то значит плохо питается или болеет, а это не её вина; если она полная, то это не плохо, а хорошо.

Более того, традиционное общество вообще подозрительно смотрит на ситуацию, когда кто-то (особенно мужчина) чрезмерно обращает внимание на особенности женского тела. Так что подобные комментарии были бы быстро осажены со стороны старших или общины.

Таким образом традиция как раз оказывается бодинейтральна или даже бодипозитивна.

Совсем иное дело обстоит с консерватизмом.

Современные консерваторы (преимущественно они себя называют неоконсерваторами), так активно пытающиеся противодействовать бодипозитиву, – ориентируются не на опыт доиндустриальной эпохи, а на конвенциональные нормы красоты, притом довольно поздние, в лучшем случае 1950-х, а чаще 1970-1980-х или даже 1990–2000 годов.

Так, бритьё ног и интимных мест у женщин, похудение, фитнес, пользование косметикой и прочее относятся в основном к практикам второй половины двадцатого века.

Традиция скептически (хотя и без явного неодобрения) смотрит на использование косметики, на вообще любые попытки модификации тела с целью понравиться другим, распознавая эти попытки как лицемерие.

Не вписывается в традиционные представления и фитнес. Физкультура в традиционном обществе вообще существует либо для здоровья, либо как часть военного дела, либо как особая форма жертвоприношения богам. Такая профанизация этого занятия как фитнес для традиции весьма болезненна.

Однако консерваторам нет дела до того, как было в глубокой древности: их интересует то, что было лет десять или двадцать назад. Именно поэтому они настаивают на том, что все девушки должны худеть и брить ноги: ведь так было в 2000-е, а значит, так было всегда.

Таким образом традиционалисту следует радоваться тому, что сейчас появились движения за бодипозитив и бодинейтральность. Консерватору же остаётся кусать локти.

Это же касается и сексуальной объективации женщин.

В традиционном обществе вообще, как ни смешно, нет такого понятия, как секс – то есть половой акт, совершаемый для удовольствия.

Любовь возносится традицией на пьедестал, но сексуальность при этом исторгается или вводится в очень жёсткие рамки.

В любом случае, в традиционном обществе половой акт может иметь ритуальные или репродуктивные функции, но никак не рекреационные.

Именно поэтому любая сексуальная объективация женщины рассматривается как подозрительная или прямо враждебная.

Даже храмовая проституция, сексуальные обряды скандинавов, связанные ко всему прочему с приёмом спорыньи, некоторые практики тантры не ставят целью получения удовольствия ни для мужчины, ни для женщины. Напротив, они подчас болезненны, насильственны и несут участникам только страдание.

Таким образом, традиционалист только поддержит сегодняшнюю борьбу против объективации женщин.

Консерватор же, ориентирующийся не на далёкое прошлое, а на времена своей молодости или просто относительно недавний период, – будет доказывать необходимость наличия полуголых полногрудых девушек в кино, компьютерных играх и прочем.

Другой пример: в IX–X веках католическая церковь открывала при своих монастырях больницы и абортарии. За это её в пуританском XIX веке стыдил либеральный публицист Лео Таксиль.

Требовать возрождения католических абортариев, используя аргумент «так тысячу лет назад жили» – это традиционализм, а требовать запрета абортов – это консерватизм.

Наконец, третий пример, касающийся педофилии.

Это – в высшей степени традиционная практика. Знакомство с сексуальной сферой в традиционном обществе вообще чаще всего происходило посредством растления родителями, то есть через педофилию и инцест. Такая ситуация сохранялась даже в буржуазном европейском обществе даже в начале двадцатого века.

Традиционалист, следовательно, должен поддерживать идею вновь легализовать педофилию.

Консерваторы, наоборот, являются первыми борцами с ней. Именно они повсеместно продавливают репрессивные законы под лозунгами борьбы с растлением детей.

Как же обстоят дела с традицией в России?

Говорят, что неважно.

С одной стороны, как писал покойный Егор Просвирнин, «русский национальный костюм – это не косоворотка, а военный мундир». То есть русские существует в некотором роде не как нация (как существуют французы, поляки или даже немцы), но как огромная масса людей, которая составляет ядро Империи, выступает строительным материалом для грандиозных государственных проектов. Быть русским – значит быть рабом государства, всю жизнь посвящать ему, получая взамен одни оплеухи и при этом не только быть довольным такой ситуацией, но и прямо подпрыгивать от неё от радости.

У нас нет никакой этнокультуры: выдавать за таковую кокошник с балалайкой и лапти с косовороткой – издевательство над великим народом.

Отчасти именно поэтому у нас нет и никакой «традиции» в привычном для Запада и даже Востока понимании.

С другой стороны, привычен аргумент либералов о том, что русские люди давно уже ничем не отличаются от европейцев, и только правительство нам мешает.

Мол, нет у нас ни патриархальной семьи, ни «чувства хозяина», ни связи народа с почвой (!), ни ещё чёрт знает чего. По проценту разводов мы впереди всех, как и по уровню самоубийств. Зато уровень рождаемости у нас низкий.

Следовательно, констатируют либералы, у нас не может быть никаких «традиционных ценностей», кроме тех, что навязало наше правительство.

Ну, что на это можно сказать?

Во-первых, правительство у нас под видом «традиционных ценностей» навязывает новомодные придумки американских консерваторов, к русским традициям и Традиции в целом не имеющие никакого отношения.

Если бы у власти в стране действительно были традиционалисты, – нам бы сейчас навязывали на государственном уровне инцест в разных формах, педофилию в качестве лучшего полового воспитания, кровную месть, матрицид и самоубийства чести. И вместо того, чтобы отговаривать подростков кончать с собой из-за неудачи на экзамене или несчастной первой любви, – учителя бы сами инструктировали своих воспитанников на предмет лучших способов уйти из жизни.

С точки зрения традиции суицид – абсолютно нормальное явление. В России культура самоубийства по разным поводам развита не меньше, чем в Японии или Корее. Кстати, мы стоим на первом месте по числу самоубийств как в абсолютном, так и в относительном исчислении, далеко обходя других лидеров списка – Республику Корею и Японию. Обходим мы их также и по числу самоубийств среди подростков. Впрочем, мы лидируем во всех возрастных категориях уже последние тридцать лет (до этого статистика не публиковалась).

Самоубийство – очень традиционная и очень распространённая в России практика. Точно так же как и неполная семья.