Камни прошлого

– Так точно! – как бравый солдат Швейк, ответил Лаврищев, пытаясь спрятать свою обаятельную улыбку. Не всем, правда, она казалась обаятельной. Вышестоящее начальство (практически везде, где бы ни работал Игорь Ильич) почему-то воспринимало её, как издевательскую. Серьёзные люди – особенно во внутренних органах – шуток и улыбок не переносили. Милицейские начальники во все времена считали, что у человека за юмор отвечают зубы.

– Чего ты козыряешь, салага? – оскалился майор. – К пустой голове руку не прикладывают. И ты не лыбся, не лыбся, а лучше подумай, подумай над моими словами. Хорошо смеётся – кто?

– Кто смеётся последним, товарищ майор! – отчеканил Игорь.

– Ответ неверный! – буркнул Бурцев. – Хорошо смеётся тот, кто смеётся без последствий. Заруби это у себя на носу, сынок!

Советы бравого майора Лаврищев тут же предал забвению: Игорь тогда и не думал ничего «изживать», а тем более ничего «зарубать». День прожил – и слава Богу. На хлеб, колбасу хватает – и ладненько… Но время само его подгоняло то окриками, то пинками «непосредственного начальства». А может быть, умнел с годами, стараясь не отстать от времени. Помнил армейскую заповедь: не успел в столовую – голодным останешься. Служил он военным водителем в группе советских войск в Германии, видел, с каким уважением немцы относятся к своим инженерам, учителям, врачам. Быть образованным, значит, быть успешным. Значит, зарабатывать гораздо больше, чем дворник или сторож без образования. Больше зарабатывать – лучше жить.

Такой «прагматизм», который личный шофёр командира части Стоноги пусть из окна своего «козлика», но всё-таки наблюдал безусый русский солдатик из-под Курска, был ему вполне понятен и близок. Увы, у себя на родине Игорь частенько наблюдал обратное: врач, проучившийся семь лет в мединституте, или толковый инженер-изобретатель зарабатывали не больше слесаря-выпивохи, гордо называвшим себя «рабочим классом». «А чего ты хотел? – просвещал его майор Бурцев. – Мы живём при диктатуре пролетариата. Вождь этого пролетариата ничего не говорил про зарплату интеллигенции, за то, я сам это неоднократно читал, призывал учиться, учиться и ещё раз учиться. Всю жизнь учись, Лаврищев! А дураком всё одно помрёшь, если начальство уважать не будешь».

Но случайное семечко, посеянное в его голову в маленьком немецком городке Стендаль, через несколько лет всё-таки проросло, обещая в будущем дать неплохие плоды. Через шесть лет сволочной милицейской жизни, он успел заочно закончить Всесоюзный юридический институт, получить офицерские погоны, а вместе с ними и место следователя. Наверное, следователем он был неплохим. Потому что уже через два года Лаврищева из зачуханной Суджи перевели в областной, Курск. С повышением перевели – к слову «следователь» на двери малюсенького кабинета прибавилось две буковки – «ст», что означало «старший». На зарплате это тоже отразилось. Но не так заметно, как на табличке.

На южный курорт через два года отправило руководство Курского ОВД – наградило путёвкой в санаторий МВД за участие в ликвидации банды белгородских гастролёров, грабивших квартиры курян. Игорь Ильич через своего осведомителя узнал место встречи налётчиков на Мурыновке. Туда и направил опергруппу наудачу. Милиционеры задержали всех посетителей рыночной пивнушки, среди которых были и трое из банды домушников.

К Чёрному морю следователь Лаврищев ехал с надеждами и дурными предчувствиями одновременно. К тому времени Игорь был уже давно в разводе с Галой. Знал, что его первая жена уехала из Суджи. И – пропала. Сгинула, как где-то на северах, как говорили её родственники. Начальник отдела кадров, капитан милиции со смешной фамилией Хмыря, из-под палки начальника ОВД исполнявший ещё и профсоюзные обязанности, вручая санаторную путёвку, сказал Лаврищеву:

– Жениться тебе, парень, нужно. Неженатый милиционер всегда подозрителен для начальства. Только ты, Игорёк, там, на морском песочке, особо остерегайся случайных связей…

Лаврищев вместо ответа, радуясь предстоящему счастью, сымпровизировал стихами:

Страдал я лёгким, но пороком,
Живя с ним годы беспечальные:
Я, Хмыря, склонен ненароком
Упасть в объятия случайные.

– Всё тебе смехуёчки, – покачал головой Хмыря. – Вон у наших соседей начальник отдела, полковник милиции и многодетный отец, кавалер ордена Ленина, между прочим, срамную болезнь с курорта привёз…

– Гусарский насморк?

– Если бы… На восемнадцатилетней шалаве срам подхватил. И всю семью заразил этим срамом, даже домработницу. Та на него в суд подала, иск, правда, не приняли… Но всей карьере конец. А его вот-вот должны были на генерала представить…Лопнула мечта, как надутый презерватив.

– М-да, – протянул Игорь. – Плох тот солдат, который не мечтает спать с генералом.

– Шутка-юмора, да? – обиделся Хмыря. – Ты мотай, мотай советы старших. Есть на что мотать-то?

– Найдётся, ежели хорошенько поискать в штанах. Конечно, спасибо за совет. Только один мудрый восточный врач, товарищ капитан, говорил, что противоядие сверх меры опаснее самого яда.

Но ни наставления Хмыри, ни опыт неудачного брака тогда ничему не научили холостяка Лаврищева, моментально забывшего все наставления и уставы на пьянящем курортном воздухе. Этот «протокольный факт» подтверждало его неосмотрительное поведение по отношению к курортным гетерам. На курорте Лаврищев, как с цепи сорвался. Он влюблялся без разбора, сходился со свободными дамочками всех возрастов, как он сам выражался, «исключительно для приятного времяпровождения». В санатории МВД он мало спал, ел фрукты и много пил замечательных массандровских вин. Ларищев, помня наказ своего начальства, которое настоятельно рекомендовало всем старым холостякам обязательно «найти свою вторую половинку» приглядывался к женщинам. Прикидывал и примерял их, анализируя исключительно внешний вид «курортной охотницы за мужиками», так сказать на роль «потенциальной супруги следователя». То есть человека, который, посвятив себя такой важной и опасной работе, себе уже больше не принадлежит.

В канун встречи с Марией, москвичкой его возраста, отдыхавшей с маленьким сыном в том же санатории, Игорь побывал в знаменитых винных погребах, где «откушал» немало марочных вин. К вечеру у него разболелась голова. В палате было невыносимо душно. Он рано лёг спать. И в ту летнюю крымскую ночь ему приснился сон, будто его обвивает змея с красивой холодной кожей. Он неосмотрительно наступил босой ногой в высокую траву, попал пяткой на рептилию, которая сначала опутала его ноги, а потом стала подниматься по его голому телу всё выше и выше… И вот он уже заглянул в её холодные зелёные глаза. Он окаменел. Точнее – заледенел от красивого, но холодного змеиного тела, с ужасом чувствуя, как мускулистая скользкая плоть подбирается к его горлу… Лаврищев закричал во сне – и проснулся.

– Ты чего, дружище? – вскочил на своей койке коллега из Красноярска, оперуполномоченный Иван, напоминавший фигурой и повышенной волосатостью таёжного медведя. – Чего орёшь, как оглашенный?

– Да вот, снится разная дрянь… Душно. Извини и спи дальше, Ваня.

Но Ивану спать расхотелось. Ему хотелось поговорить.

– Скажи, Игорёк, – сказал опер, привстав на своей кровати. – Это тебе сексуальный сон приснился? А?

– В общем-то, да, – уклончиво ответил Лаврищев своему молодому товарищу. – Ощущения те же.

– А скажи мне, дружище, как не обмишуриться в выборе партнёрши? – спросил женатый Ваня из Красноярска. – Вон тут сколько их, молодых, красивых… всяких. Ты, я вижу, поопытней меня в этом вопросе. А я жёнке своей ни разу не изменял.

– Ну и зря, – ответил Игорь. – Как говорит мой начальник, иногда надо изменять, чтобы понять, что не надо изменять.

– Глубокая мысль! – отозвался Ваня со своей койки. – Не нарваться бы на триппер… А то Нюрка убьёт! У неё кулак, что твоя башка с похмелья.

Лаврищев, вспоминая, не осталось ли в бутылке марочного вина, неторопливо ответил с видом большого знатока в этом вопросе:

– Все дурные болезни, Ваня, не смертельные.

– А нос провалиться? Как оперу без носа с преступностью бороться?

– То, что не смертельно, излечимо. А потом я баб с дурной болезнью носом чую.

– Как это?

– В прямом смысле.

– Обнюхиваешь, что ли?

– Именно так. Подходишь, говоришь и чуйкой водишь…

– Ага, свежая аль нет.

– Не рыбу на базаре выбираешь. Но что-то в этом роде.

– А чем от дурных баб пахнет?

– Триппером, Ваня. Или более серьёзной болезнью…

Иван протянул:

– Понимаю, Игорь Ильич… Я их не только носом, я их и глазами из тысячи выделю. Я человека, как говорил мой начальник, поощряя меня путёвкой в этот черноморский рай, насквозь, Ваня, вижу.

– Прям насквозь?

– Насквозь, Иван. Не поверишь, мне порой страшно от этого становится. Дар это мой. И проклятие. Потому и холостяцкую до сих пор.

Иван встал во весь свой гигантский рост на своей койке.

– Вот бы мне такой дар! – с восхищением сказал красноярец. – Но я не следователь. Я – опер, меня ноги, как волка, кормят…

– Ноги и остальные члены – очень важны в нашем деле, – сказал Лаврищев.

– Не спорю, важны. Но меня не бандиты, воры и тунеядцы, а только девушки почему-то боятся. И трусы закатал повыше, чтобы на плавки походили, а они только глянут в район машонки – и всё. Полный отлуп. Одна Нюрка радуется…