Исследователи древностей Москвы и Подмосковья

Куда больше дало Ходаковскому знакомство с документами Московской межевой канцелярии. Просматривая планы имений, государственных и крестьянских земель, он постоянно встречал новые указания на городища. В письмах в Петербург увлеченный исследователь утверждал, будто количество их равно «числу звезд нашего неба», что их можно собирать «как грибы в благоприятствующую им осень», а после занятий в Межевой конторе удалось учесть 3000 памятников.[15 - Dolqga-Chodakowski Z. О Slawianszcyznie przed chrzescijanstwem oraz inne pisma i listy. Warszawa, 1967. S. 328, 351.] Итоги этих изысканий были подведены в очередном отчете для Министерства просвещения.

Общался Ходаковский и с московскими учеными и любителями старины – профессором университета Иваном Михайловичем Снегиревым (1793–1868), молодым историком, недавно защитившим магистерскую диссертацию Михаилом Петровичем Погодиным (1800–1875), журналистом Николаем Алексеевичем Полевым (1796–1846) – будущим издателем «Московского телеграфа» и автором «Истории русского народа». Видимо, люди этого круга помогли Ходаковскому осмотреть несколько городищ в окрестностях Москвы. В его письмах и неопубликованных при жизни работах упомянуты городища у села Дьякова, в Кунцеве[16 - Там же. S. 352; Историческая система Ходаковского // Русский исторический сборник. 1838. Т. 1. Кн. 3. С. 29, 30.] и Бородине.[17 - Донесение о первых успехах путешествия по России Зорияна Долуга-Ходаковского // Русский исторический сборник. 1844. Т. 7. С. 6, 43, 265 и др.] Побывал он и в Рузе, Радонеже, Дмитрове, Звенигороде и Можайске. Отмечен в его записях Бабий городок в районе Воронова в Подольском уезде[18 - Dolecga-Chodakowski Z. Op. cit. S. 374; Историческая система Ходаковского. С. 37.] (ныне районе). Известен также план, якобы снятый им с Дьякова городища.[19 - Погодин М. П. Древняя русская история до монгольского ига. М., 1872. Т. III. С. 7.] Данных о том, что на каком-то из заинтересовавших его объектов Ходаковский пробовал вести раскопки, у нас нет.

Архив рос, карта пополнялась все новыми точками, а средств не было не только на экспедицию, но и на кусок хлеба. Это заставило Ходаковского взяться за управление имением одного из тверских помещиков. Весной 1824 года он покинул Москву, а уже в начале 1826 года газета «Северная пчела» сообщила: «Мы получили на сих днях известие, что почтенный изыскатель славянских древностей 3. Доленга-Ходаковский скончался в прошедшем ноябре месяце в Тверской губернии. Бумаги его находятся в Москве у одного приятеля. Желательно, чтобы они не были потеряны для нашей литературы».[20 - Северная пчела. 1826. 6 марта. № 28. С. 1.] Умер и похоронен Ходаковский в селе Петровском. В целом жизнь его сложилась трудно. Наукой вплотную он занимался всего пять лет (1818–1823), опубликовал за эти годы лишь пять статей и провел единственную экспедицию. Имена многих дилетантов XIX века, сделавших столько же, а то и больше, давно забыты. Тут получилось иначе.

Архив покойного был передан в распоряжение Н. А. Полевого, но тот, бегло проглядев рукописи, не счел их заслуживающими издания. В августе 1830 года А. С. Пушкин и П. А. Вяземский остановились по дороге из Петербурга в Москву в Твери и навестили жившего там в ссылке декабриста Ф. Н. Глинку. По свидетельству А. А. Шишкова, они «умоляли Глинку упросить» обосновавшуюся в той же Твери вдову Ходаковского Елену Матвеевну «уполномочить их на отнятие у Полевого» бумаг ее мужа, видя в них «золотой рудник» и «сокровище».[21 - Письмо А. А. Шишкова к С. Т. Аксакову // Летописи Гос. Литературного музея. М., 1936. Кн. 1. С. 482.] После долгих и неприятных объяснений архив перешел к М. П. Погодину. В 1838, 1839 и 1844 годах в издававшихся под его редакцией «Русских исторических сборниках» – органе Общества истории и древностей Российских при Московском университете – были напечатаны отчеты Ходаковского о раскопках в Новгородском округе, развернутое изложение созданной им «Исторической системы» и начало ответа критикам. Подробную карту городищ Европейской России, извлеченную из того же архива, Погодин опубликовал еще позже – в 1871 году, в атласе к своей «Русской истории до монгольского ига».

Итак, архив Ходаковского был спасен и введен в научный оборот при помощи самого Пушкина. Поэт приехал в Москву из ссылки в Михайловское, когда многие его знакомые хорошо помнили о «Зорияне Яковлевиче», особенно о его расспросах. В поэме о Езерском Пушкин писал о себе:

…Новый Ходаковский,
Люблю от бабушки московской
Я толки слушать о родне,
Об отдаленной старине.[22 - Пушкин А. С. Поли. собр. соч.: В 16 т. М., 1948. Т. 5. С. 100. Подробнее см: Формозов А. А. Пушкин и древности. Наблюдения археолога. М., 2000. С. 87–96.]

Гоголь внимательно изучал украинские песни, собранные Ходаковским.[23 - Украшсью народт nicHi в записях 3opiaHa Доленги Ходаковського (3 Галичини, Волит, Под1\ля, Подншрянщини i Полкхя). Кит, 1971. С. 35.] Салтыков-Щедрин в 1861 году хлопотал через Литературный фонд о пенсии для вдовы археолога.[24 - Салтыков-Щедрин М. Е. Поли. собр. соч.: В 20 т. М., 1975. Т. XVIII. Кн. 1. С. 248 (письмо к П. В. Анненкову от 23 ноября 1861 года).] Чернышевский, узнав о «теории славянского городства» из лекций знаменитого филолога И. И. Срезневского в Петербургском университете, послал запрос в Саратов о городищах Нижней Волги своему учителю Г. С. Саблукову.[25 - Ильинский Л. К. Страничка из истории археологии Поволжья // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. 1929. Т. 34. Вып. 3–4. С. 10–16.] Увлекся идеей о городищах как славянских святилищах и известный историк Иван Егорович Забелин (1820–1908). Вместе со своим другом, впоследствии крупным искусствоведом Д. А. Ровинским, в молодые годы он много ходил по Подмосковью и разыскал несколько городищ, не попавших в поле зрения предшественников. Одно расположено у села Подушкина на речке Кобыленке в районе Барвихи, другое – у села Соколова на Сходне.[26 - Забелин И. Е. Кунцово и древний Сетунский стан. М., 1873. С. 224–249; Формозов А. А. Историк Москвы И. Е. Забелин. М., 1984. С. 70–76.] В своей книге «История русской жизни», вышедшей вторым изданием в 1908 году, Забелин все еще излагал построения Ходаковского без сколько-нибудь существенных поправок. Наконец, данью уважения одному из основоположников славяно-русской археологии стал выпуск в 1967 году в Польше сборника его избранных трудов и писем, подготовленного при содействии русских и украинских ученых. Таким образом, судьба творческого наследия неудачника Ходаковского сложилась на редкость счастливо.

Интерес к научным изысканиям Ходаковского породил любопытство и к его биографии. Ведь чем он занимался до 1818 года, никто толком не знал. Когда он вел переговоры с Министерством просвещения об организации своей экспедиции, его попросили сообщить основные сведения о себе. Копия этой записки с пометкой «не для печати» попала в руки Н. А. Полевого, и в 1839 году он опубликовал ее.[27 - Полевой П. А. Записка о жизни Зорияна Долуги-Ходаковского // Сын отечества. СПб., 1839. Т. 8. Отд. 6. С. 89, 90.] В жизнеописании сказано, что Доленга-Ходаковский родился 23 декабря 1784 года в местечке Комов в Австрии, окончил училище ксендзов-пиаров, а затем, в 1806–1810 годах, совершенствовался в науках в Кременецком лицее.

Вскоре «Варшавская газета» поместила реплику, озаглавленную: «Кто именно был Зориян Доленга-Ходаковский?». Там утверждалось, что автобиография содержит заведомо ложные данные. В 1850-х годах польские ученые разобрались в этом вопросе.

Подлинное имя «изыскателя славянских древностей» – Адам Чарноцкий. Родился он действительно в 1784 году, но не 23 декабря, а 4 апреля, и не в Австрии, а в России – в Минском воеводстве. Сын мелкого шляхтича получил не столь блестящее образование, как сказано в жизнеописании, а окончил всего-навсего Слуцкую уездную школу. С 1807 года служил помощником управляющего у новогрудского воеводы в Гродненской губернии. По рассказам друзей его юности, Адам рано увлекся историей, рылся в архивах, описывал народные обряды, собирал песни. В марте 1809 года Чарноцкого арестовали.

Польское общество не смирилось с гибелью своего независимого государства после разделов 1773 и 1795 годов. Это учитывал Наполеон, создавший марионеточное герцогство Варшавское и обещавший помочь полякам, если они поддержат его в войнах со странами, участвовавшими в разделах. Часть молодежи поверила Наполеону. Это не могло не беспокоить русское правительство, понимавшее, что Тильзитский мир не гарантирует от новых притязаний Наполеона. К следствию по делу молодых поляков, собиравшихся выступить на стороне Наполеона, и был привлечен Чарноцкий. Девять месяцев он просидел в тюрьме в Петербурге, потом его лишили дворянства, поверстали в солдаты и выслали в Омский гарнизон. Некоторое время он тянул солдатскую лямку, а потом скрылся. В войне 1812 года был в польском легионе армии Наполеона. Вновь появился в родной для себя среде польской интеллигенции в Западной Украине уже под именем Ходаковского.[28 - РовняковаЛ. И. Русско-польский этнограф и фольклорист 3. Доленга-Ходаковский и его архив // Из истории русско-славянских литературных связей XIX в. М; Л., 1963. С. 90–94.]

Многого мы не знаем. То, что известно о деятельности Чарноцкого в 1818–1825 годах, не свидетельствует ни о его национализме, ни об интересе к политике вообще. Он жил в мире своих идей, гипотез, фантазий. Так или иначе, положение Чарноцкого-Ходаковского оказалось неизмеримо более трудным, чем у тех поляков, кто в 1812 году служил в армии Наполеона. Александр I даровал им прощение, и польский легионер Фаддей Булгарин спокойно издавал затем в Петербурге официозные газеты и журналы. На Ходаковского амнистия не распространялась, поскольку он был не просто французским солдатом, а дезертиром из русской армии. Поразительно, что в сложнейшей ситуации, без гроша в кармане он напряженно работал и писал вовсе не о своих бедах, а о древнейшем прошлом славян, при этом на материалах России, а не Польши.

Среди чиновников и обывателей понимания он не встретил. Зато русские ученые и писатели его поддерживали. Насмешки московских барышень вряд ли задевали Ходаковского. Но его ждало и более серьезное испытание: критический разбор его построений, данный квалифицированным историком.

В 1822 году на месте запустевшей после нашествия Батыя столицы древнерусского Рязанского княжества – городища Старая Рязань – был найден клад ювелирных изделий, зарытый незадолго до гибели города кем-то из его жителей. Находка вызвала большой интерес, и Н. П. Румянцев решил послать в Рязанскую губернию одного из членов своего кружка, чтобы уточнить все обстоятельства открытия. А раз клад был связан с городищем, предполагалось заодно проверить, верна ли интерпретация подобных памятников, выдвинутая Ходаковским.

В июле 1822 года в поездку отправился снабженный 150 рублями Константин Федорович Калайдович.[29 - О нем: Бессонов П. А. К. Ф. Калайдович // Чтения в Обществе истории и древностей Российских. 1862. Кн. 3. С. 1—208; Козлов В. П. К. Ф. Калайдович и развитие источниковедения и вспомогательных (специальных) исторических дисциплин в первой трети XIX в. М., 1976 (рукопись канд. дисс); Он же. Российская археография… По указателю.] Он был младше Ходаковского (родился в 1792 году в Ельце), обладал более солидной, чем он, научной подготовкой (окончил с отличием Московский университет), но было и что-то похожее в судьбе этих двух людей. Выходцы из мелкого дворянства, оба они жили не за счет крепостных, а должны были служить или обращаться за помощью к меценатам.

Обоим суждено было перенести два тяжелых испытания. Преодолев первый кризис, именно вслед за ним оба работали особенно успешно, после же второго, – пожалуй, менее острого, – оправиться не смогли, отошли от науки и быстро погибли.

Окончив университет в 1810 году, Калайдович преподавал в Московском благородном пансионе и увлеченно занимался науками. В печати он выступал с 1807 года, едва достигнув пятнадцати лет. Начал он со стихов и прозы, но, пройдя школу М. Т. Каченовского, сосредоточился на изучении русской старины, стал членом Общества истории и древностей Российских, прочел там ряд удачных докладов. Наполеон шел на Москву. Калайдович добровольно вступил в ополчение и в чине подпоручика участвовал в сражениях при Тарутине и Малоярославце. В Москву он вернулся «с одной только рубашкою и военным мундиром». Родительский дом «у Рождества в Палашах» на Тверской сгорел. Пожар не пощадил и библиотеку и первое собрание древних рукописей молодого ученого. Но победа над захватчиками окрыляла, сил было в избытке, и Калайдович с радостью вернулся к прерванным занятиям, готовился к магистерским экзаменам. И вдруг пришла беда.

В конце 1814 года в городке Коврове Владимирской губернии Калайдович был арестован за неподобающее дворянину поведение.

Что имелось в виду, мы не знаем. Человек молодой мог просто загулять, покутить, но отношение к таким грехам было тогда снисходительным («Великая беда, что выпьет лишнее мужчина!»). Приходит в голову догадка – а не позволил ли он себе какие-либо вольнолюбивые высказывания, столь опасные в аракчеевские времена? Фантазировать не стоит. Наказание, во всяком случае, было страшным. Отец поместил Константина на четыре с половиной месяца в дом умалишенных, а потом целый год ему велели предаваться церковному покаянию за крепкими стенами Николо-Песношского монастыря около Дмитрова. Все это не прошло бесследно для физического и душевного состояния юноши. С тех пор он страдал «нервическим расслаблением» и «ипохондрическими припадками». То были симптомы психического заболевания.

И все-таки, покинув монастырь, Калайдович сумел придти в себя и за восемь лет сделать очень много для развития русской исторической науки. В 1817 году он поступил на должность контр-корректора Комиссии печатания государственных грамот и договоров – издания, задуманного и финансировавшегося Н. П. Румянцевым. Работа была не техническая, а творческая. Требовалось отобрать из архивов заслуживающие публикации документы, прочесть и прокомментировать их, найти разумные принципы воспроизведения древних текстов в печати, где-то сохраняя старую орфографию, а где-то заменяя ее новой. Калайдовичу удалось создать передовые для того времени правила публикации русских средневековых исторических источников. Румянцев оценил заслуги контр-корректора, назначил его «смотрителем», т. е. редактором всего издания, ввел в группировавшийся вокруг него кружок любителей старины. В 1817 и 1820 годах на средства государственного канцлера Калайдович предпринял объезд монастырей Центральной России, разыскивая там древние рукописи. Успех превзошел все ожидания: были выявлены сотни манускриптов – государственных и частных актов и произведений древнерусской литературы. За 1818–1822 годы Калайдович выпустил ряд значительных научных трудов: сборник записей русских народных песен, составленный в XVIII веке Киршей Даниловым, книги о писателе XII столетия Кирилле Туровском и о судебнике Ивана III и около шестидесяти статей.

Вот этому-то человеку и была поручена Румянцевым поездка в Старую Рязань с осмотром встреченных по пути городищ. Небольшой опыт археологических исследований у Калайдовича был.

В ста километрах к северо-западу от Москвы на реке Шоше расположено село Микулино Городище (Лотошинский район). В центре его и сейчас видны валы, высотой до пяти метров, достигающие в окружности шестисот метров. Это остатки средневекового русского города, известного по письменным источникам с 1363 года. К XIV веку, вероятно, относятся и эти мощные укрепления. В XV веке существовало самостоятельное Микулинское удельное княжество, чеканившее даже собственную монету. В 1398 году в городе возвели первый каменный собор. Когда он обветшал, его заменили сохранившемся поныне величественным пятиглавым собором 1559 года. В дальнейшем город захирел, превратился в село. На пахоте вокруг поселка крестьяне часто находили разные старинные вещи.

Микулино Городище лежало на землях, составлявших собственность самого Румянцева. В августе 1821 года в сопровождении Калайдовича он поехал осмотреть это место.[30 - Необходимо остановиться на вопросе о датах двух рассмотренных в этой главе поездок К. Ф. Калайдовича. В его книге «Письма к А. Ф. Малиновскому об археологических исследованиях в Рязанской губернии» (М., 1823) говорится о поездке в Рязань в июле 1822 г. Письмо о поездке в Микулино городище датировано при публикации 7 сентября 1822 г. и отражает впечатления августа (Чтения в Обществе истории и древностей Российских. 1882. Кн. 1. С. 233). Однако в книге о рязанских древностях сказано о посещении Микулина в «предшествовавшем году» (С. 62), а городища, попавшиеся по дороге туда, для автора, судя по письму, явная новинка, тогда как по пути в Рязань он побывал на двенадцати городищах. Скорее всего, письмо в публикации датировано ошибочно и относится к 1821 г. Есть все же и другая возможность: П. А. Бессонов цитирует письма Калайдовича из Рязани от 3 и 24 ноября 1822 г. (С. 69). Значит, Калайдович мог поехать в Рязань не в июле, а в октябре 1822 г., а в книге зачем-то указал неверную дату своей поездки.] В Михайловском соборе путешественники увидели «две княжеские гробницы по правой и шесть на левой стороне». Калайдович писал члену румянцевского кружка А. Ф. Малиновскому: «В надежде открыть что-либо достопамятное я по приказанию канцлера снял одну кирпичную гробницу с правой руки при входе в собор, в вышину аршина полтора, и, пробив разрушенный временем свод, спустился в могилу на глубину 2

/

аршина. В головах найдено 9 черепов, в ногах – прочие кости, кучею вместе сложенные. Видя неудачу, я не решился простирать далее испытаний и жалел, что попал на такую гробницу, которая при каких-либо перестройках собора была уже прежде нас разрыта». Можно не сомневаться, что усыпальница, раскрытая в 1821 году, сооружена в XVI веке и в нее перенесли останки князей, похороненных первоначально в старом соборе. «Другими открытиями канцлер более радовался…, – продолжает Калайдович. – В Микулине прежде было до 12 церквей. Я сам видел 4 погоста с остатками надгробных камней. На сих то могилах, в некоторых местах распахиваемых, находят поселяне медные кресты, образа, бляхи… с ушками и монеты, серебряные и медные. Первый Осип Архипов представил канцлеру 16 медных крестов, выпаханных на погосте… Благосклонный прием канцлера и награды имели сильное действие. Вслед за сим принесли еще кресты (которых всех приобретено 37), обломки от крестов (числом 8), образа (счетом 4), монеты (…3 серебряные и 2 медные), две гривенки (одна худого серебра, а другая медная) и одну печать».[31 - Переписка государственного канцлера графа Н. П. Румянцева с московскими учеными // Чтения в Обществе истории и древностей Российских, 1882. Кн. 1. С. 234 (письмо К. Ф. Калайдовича А. Ф. Малиновскому от 7 сентября 1822 г.). См. также: Филимонов Г. Д. Граф Н. П. Румянцев как археолог-собиратель // Сборник материалов для истории Румянцевского музея. М., 1882. Вып. 1. С. 194–196.]

Это обследование Микулина Городища и можно считать началом археологических раскопок в Подмосковье.

По пути в Рязань Калайдович осмотрел двенадцать городищ (в частности по дороге из Коломны в Зарайск) и собрал сведения еще о ряде подобных урочищ в Рязанской и Московской губерниях. (Два из них – в Кашире и у села Синьково Клинского уезда (теперь в Дмитровском районе) – подверглись раскопкам уже в XX столетии.) Внимательно исследована была и Старая Рязань, в нескольких местах заложены небольшие раскопы-шурфы. Свои наблюдения Калайдович тщательно фиксировал, но сделать следующий шаг – перейти от внешнего осмотра памятников к их детальному изучению путем раскопок – не рискнул. Оказалось, что городища далеко не так однотипны, как уверял Ходаковский. Входы у них не всегда направлены на восток. Расстояния между аналогичными объектами – разные.

Сопоставив собранные материалы, Калайдович писал: «Не оспариваю… что места славянских жертвоприношений и кумиры были на возвышении, могли окружаться валами, что в числе городищ найдется несколько таковых мольбищ, но решительно утверждаю, что большую часть оных составляют ограждения городов, селений и крепостей».[32 - Калайдович К. Ф. Письма к А. Ф. Малиновскому об археологических исследованиях в Рязанской губернии. С. 61, 62.]

Историк подкрепил свой вывод филологическим анализом слова «городище» и контекста, в каком оно фигурирует в русских письменных источниках эпохи средневековья. Наконец, было отмечено, что городища есть и в тех районах, где славяне в древности не жили, – в Астраханской и Пермской губерниях.

Научные результаты своей поездки Калайдович изложил, как принято было в те годы, в виде писем к архивисту А. Ф. Малиновскому (между прочим хорошо знавшему Пушкина). Интерес этих сообщений для специалистов был таков, что Н. П. Румянцев выделил из своих средств необходимую сумму на издание этого сочинения. В 1823 году в университетской типографии в Москве была напечатана небольшая книга: «Письма к Алексею Федоровичу Малиновскому об археологических исследованиях в Рязанской губернии с рисунками найденных там в 1822 году древностей». Это одна из первых русских археологических публикаций. Тираж ее 300 экземпляров.

Поездка Калайдовича в Рязань и отчет о ней вызвали страшное раздражение Ходаковского. Он понимал, что его оппонент – серьезный ученый, не раз использовал его труды, был с ним знаком (Дьяково городище показал ему именно Калайдович), но теперь готов был забыть об этом. Он говорил о «легкомысленном триумфе г. Калайдовича», который «думает, что можно одним мгновением уничтожить шестилетние наблюдения мои». Велика была обида и на Румянцева, организовавшего поездку в Рязань, а ранее отказавшего в помощи тому, кто первым обратил внимание на городища.[33 - Dolqga-Chodakowski. Op. cit. S. 61, 62.] Ходаковский засел за подробный ответ Калайдовичу. Этот незавершенный текст М. П. Погодин опубликовал в 1838 году.

Соображения Калайдовича убедили многих читателей. Городища опять стали оценивать как остатки укрепленных поселков, а не как древние святилища. В альманахе «Полярная звезда», издававшемся в Петербурге декабристами К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым, в обзоре «Взгляд на русскую словесность в начале 1823 года» Бестужев писал: «К. Калайдович, почтенный археолог наш, посвятивший себя старине русской, напечатал".. Археологические изыскания в Рязанской губернии", где виден зоркий взгляд знатока и опытность ученого».[34 - Полярная звезда, издаваемая А. Бестужевым и К. Рылеевым. М.; Л., 1960. С. 267.] Бестужев лично знал историка. Вместе с ним он осматривал достопримечательности старой столицы при посещении Москвы в 1823 году.[35 - Измайлов Н. В. А. А. Бестужев до 14 декабря 1825 года // Памяти декабристов. Л., 1926. 1. С. 57, 58.]

Последний отрезок жизни Калайдовича был столь же печальным, как и у Ходаковского. В 1826 году умер Румянцев. Кружок его распался. Смотритель издания «Государственных грамот и договоров» остался без средств. Скрепя сердце взялся он за мелкую чиновничью работу, а надежды свои связал с выпуском основанного им журнала. 3 ноября 1827 года он обратился к Пушкину: «Милостивый государь Александр Сергеевич! Извините безвестного любителя отечественной истории, который решился написать несколько строк к поэту, которого талант давно уже приводит в восторг современников, обещая в грядущем неувядаемую славу певцу, всеми любимому. Склонитесь на моление археолога-журналиста и украсьте первую книжку предполагаемого издания Вашим образцовым произведением – а что у Пушкина не образцовое? Содержание моего журнала, если знать желаете: историческое и литературное. Название: "Русский зритель. Журнал истории, археологии, словесности, критики и… мод».[36 - Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М., 1959. Справочный том. С. 68.]

Странно выглядит сочетание истории и мод, но в начале XIX века специальный научный журнал не нашел бы подписчиков и не принес бы дохода редактору. Любопытно, что автор называет себя археологом, а археологии посвящает один из главных разделов журнала. Это слово только входило тогда в русский язык. Ходаковского обычно называли «изыскателем древностей». Известно, что Калайдовичу принадлежал утерянный ныне труд «Опыт русской археологии».

В первом номере «Русского зрителя» Калайдович опубликовал письмо, полученное им некогда от Н. М. Карамзина с просьбой осмотреть место лагеря Лжедмитрия II под Москвой, и свой отчет о поездке в Тушино в начале сентября 1824 года. Здесь описаны следы укреплений и перечислены находки старинных вещей, сделанные крестьянами в этом районе.[37 - Письмо историографа Карамзина о Тушинском стане второго Лжедмитрия и ответ на оное // Русский зритель. 1828. № 1. С. 29–34. Сведения Калайдовича о Тушине Н. М. Карамзин использовал в XII томе своей «Истории государства Российского», вышедшем посмертно в 1829 году (Примечания. С. 83).] Публикация показывает, как тщательно готовил «Историю государства Российского» Карамзин, и каким авторитетом пользовался Калайдович у своих коллег.

Увы, ни отдел «словесность», ни модные картинки не спасли журнал. Издатель прогорел. В этот трудный период душевная болезнь вновь завладела им. В 1828 году он получил отставку и жалкую пенсию, а в 1832 – в возрасте сорока лет скончался. Могила его на Ваганьковском кладбище затеряна, как и могила Ходаковского в Тверской губернии. Имя Калайдовича не забыто. Историки, особенно специалисты по источниковедению и археографии, всегда произносят его с большим уважением.

Читатели, интересующиеся прошлым Москвы, могут спросить: а где жили Ходаковский и Калайдович? Относительно первого ничего сказать не могу. Адреса второго указаны его биографом П. А. Бессоновым. После войны 1812 года молодой историк жил у своего учителя М. Т. Каченовского «у Пимена в Ратниках», в 1813–1814 годах – на Пятницкой улице в доме Матвеева, в 1814– в казенной квартире Университетского благородного пансиона на Тверской, после заточения в Николо-Песношском монастыре – сперва в отстроенном доме отца, «у Рождества в Палашах», потом на Мясницкой, против церкви Евпла, в доме купца Свешникова, затем на Глебовском подворье, на Плющихе в приходе Смоленской церкви и, наконец, вплоть до смерти – в Столовом переулке (на месте нынешнего дома № 5).[38 - Бессонов П. А. К. Ф. Калайдович. С. 35. Сорокин В. В. В земляном городе у старой Новгородской дороги // Наука и жизнь. 1986. № 11. С. 84.]

Приведенными сведениями исчерпывается то, что мы знаем о начале археологического изучения Москвы и Подмосковья. Начало, как видим, весьма скромное. У Ходаковского – два года кратких экскурсий в окрестностях города и выездов в ближайшие уезды. У Калайдовича – недельная поездка с осмотром нескольких памятников по дороге из Москвы в Рязань и однодневные раскопки в Микулине. Да и вообще оба они занимались историей совсем недолго, менее десяти лет каждый.

Не исключаю, что все рассказанное вызовет у кого-нибудь недоуменные вопросы: а стоит ли изображать Ходаковского основоположником славяно-русской археологии? Ведь научная подготовка его была слабой, а построения оказались ошибочными. Городища вовсе не языческие святилища, и далеко не все они раннеславянские. Дьяковское и Кунцевское возникли в начале железного века, когда славяне в Подмосковье еще не жили. Валы и рвы в Звенигороде, Дмитрове, Радонеже, Микулине относятся, напротив, не к долетописной эпохе, а к развитому средневековью, времени русских феодальных княжеств. Калайдович, опровергая Ходаковского, тоже не сказал чего-либо существенного. В народе на городища искони смотрели как на остатки укрепленных поселков. Значит, после долгих споров ученые пришли к самоочевидному выводу, опрометчиво отвергнутому в начале. Круг замкнулся.

Нет, такое рассуждение было бы неправильным. Нужно различать эмпирические знания и научное исследование. В каком-либо глухом углу вы встретите порой неграмотного старика, помнящего десятки названий местных растений. Заезжий молодой биолог может не знать все эти виды, ошибиться при определении одного из них, но из этого не следует, что старик более эрудированный ботаник, чем еще неопытный специалист. Первый унаследовал от отцов и дедов только некоторый запас сведений о травах, растущих в окрестностях родной деревни, второму доступны не единичные факты, а целая система их, умение рассматривать любой из них в сложном контексте.

То же и с городищами. Да, в народе их помнили как приметные урочища, считали древними укреплениями, передавали о них какие-то легенды. Но лишь Ходаковский увидел в городищах своеобразный исторический источник, позволяющий восстановить начальные этапы отечественного прошлого. Такая формулировка принадлежит уже не обыденному сознанию, а науке. Ее вполне разделял и споривший с Ходаковским Калайдович, разделяют и современные историки. Ходаковский создал картотеку и карту городищ Европейской России, привлек к ним внимание ученых, снял планы некоторых памятников. Важен его призыв к комплексному исследованию прошлого, с использованием помимо летописей данных археологии, этнографии, топонимики, фольклористики. Верны были и его отдельные наблюдения. Среди городищ-поселений изредка встречаются и святилища. Размещены городища не на равных расстояниях друг от друга (этого и не могло быть, поскольку возникали они в разное время, и строителям очередной крепости не к чему было учитывать положение более старых, заброшенных), но все же не совсем бессистемно. Иногда они образуют гнезда, группы, отделенные от соседних скоплений пустыми участками. Это хорошо проследил на Верхней Волге наш выдающийся археолог П. Н. Третьяков. Он же дал принятое в науке объяснение этого явления: в каждом пункте обитала некогда отдельная родовая община. Роды объединялись в племена. Кусты городищ соответствуют древним племенным территориям.[39 - Третьяков П.Н. К истории доклассового общества Верхнего Поволжья // Известия Государственной Академии истории материальной культуры. 1935. Вып. 106. С. 154–157. Рис. 12.]

Значителен вклад Ходаковского в разработку истории самой Москвы. Он первым указал на то, что на ее площади находились городища, стертые позднейшей застройкой. Об одном упомянуто в губной грамоте XV века, цитированной в примечаниях к пятому тому «Истории государства Российского» И. М. Карамзина. Оно было на Яузе, недалеко от устья.[40 - Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1819. Т. 5. Примечания. С. 264.] Другое фигурирует в грамоте митрополита Иоакима 1682 года, разысканной Ходаковским в церкви Николы на Драчах. Это урочище «на старом городище» было в районе Самотеки.[41 - Донесение о первых успехах путешествия по России… С. 42.]

В итоге мы вправе утверждать, что Ходаковскому русская археология обязана целым направлением исследований, успешно развивающимся до сих пор. Многие положения статей 1818–1820 годов не выдержали испытания временем, но намеченное там направление осталось. Это и есть самое ценное в науке. «Ученый – не тот, кто дает нужные ответы, а тот, кто ставит нужные вопросы» – удачно сказал однажды французский этнолог Клод Леви-Стросс. Ответы специалистов представляют собой абсолютную истину в последней инстанции лишь в случаях, касающихся сугубых частностей. Археологи могут раз и навсегда решить, что какой-то тип орудий раньше другого, а такие-то горшки характерны только для одного четко очерченного региона. Но большие проблемы – происхождение человека или происхождение славян – окончательно решены быть не могут. Над ними будут работать еще поколения наших преемников. В этой работе им пригодятся сотни мелких частных наблюдений, сделанных предшественниками, тысячи фактов, добытых ими, но важнее того и другого мысли – идеи, направления поисков. Ходаковский в этой сфере себя и проявил.

Могут возникнуть сомнения иного рода: а почему, собственно, мы говорим о Ходаковском как о представителе русской науки? Ведь по национальности он был поляк и первую статью напечатал на польском языке. В развитие русской культуры вносили свой вклад и люди, родившиеся за рубежом. Итальянцы Б. Растрелли, Д. Кваренги и О. Бове стали русскими архитекторами, немцы П. С. Паллас и К. М. Бэр – русскими учеными, французы Ш. Дидло и М. Петипа – классиками русской хореографии. Проблему раннего славянства Ходаковский исследовал в Центральной России, собирая материалы о древностях в Новгородской, Тверской, Московской губерниях, а не в Царстве Польском. Как мы помним, католическая Варшава оттолкнула его, возмутившись интересом историка к язычеству, а в Москве и Петербурге определенную поддержку он получил. Из пяти статей, вышедших при жизни автора, четыре написаны по-русски. На том же языке составлены и записи, изданные посмертно. Пополнялась картотека городищ с помощью многих любителей старины. По Псковской губернии сведения сообщал митрополит Евгений Болховитинов, по Харьковской – В. Н. Каразин. К сожалению, мы не знаем, кто указал Ходаковскому на городища Подмосковья (кроме случая с Дьяковым). Так или иначе, труд его в значительной мере коллективный, созданный в русле русской науки.

Но то, что археологические памятники ранних славян первым принялся искать именно поляк, было вполне закономерно. В конце XVIII – начале XIX века целая плеяда польской интеллигенции вдохновлялась идеей: «Наша родина лежит в могиле. Мы… должны трудиться над тем, чтобы сбросить наваленный над нею холм и извлечь лежащий под ним пепел Феникса – нашего отечества» (слова историка Иоахима Лелевеля, сказанные им еще студентом в 1800 году).[42 - Кеневич С. Лелевель. М., 1970. С. 10, 11.] Передовые круги русского общества думали не столько о прошлом, сколько о будущем. Но они внимательно следили за открытиями и теориями ученых братского народа. Свидетельство тому – переводы всех основных публикаций Я. Потоцкого, И. Раковецкого, В. Суровецкого, И. Лелевеля. Благодарную аудиторию нашел в России и Ходаковский.

Не забудем еще одно обстоятельство. Движение Ренессанса затронуло Польшу в большей мере, чем Московскую Русь. В частности, коллекции древностей появились там уже в XVI веке, а книги с рисунками археологических находок – в XVII.[43 - Abramowicz A. Urny i ceramnie // Acta archaeologica Lodzienzia. Lodz, 1979. № 27.] Поэтому за поисками Ходаковского стояла трехсотлетняя традиция, какой в России тогда еще не было.

И все же мы убедились, что «теория славянского городства» Ходаковского не была воспринята в Москве и Петербурге как что-то чужеродное. К ней близко подходил уже М. Н. Макаров. Поэтому она и смогла получить у нас такой отклик и такое развитие.

Глава 2