Крейсерова соната

На экране Истукан, окутанный паром, сладострастно погружался в глиняный чан турецкой бани. И секундой позже, весь в мехах, в чукотском чуме с аппетитом поглощал сырое собачье мясо.

– Очень важна ваша книга, появление которой с нетерпением ждет российская и мировая общественность. – Открывая рот, Мэр показывал короткие, похожие на гвозди зубы. – Вы подвергаете сомнению происхождение Счастливчика. Вскрываете тайну его появления в политике и его связь с Истуканом. Ставите под сомнение его легитимность. По прочтении вашей книги должно возникнуть ощущение, что он – самозванец.

На экране Истукан радостно раскалывал большой кокос, выплескивая млечный сок, в окружении очаровательных первобытных африканок. И следом – задумчиво и величественно стоял в галерее Прадо, рассматривая картину Эль Греко.

– Книга печатается, и скоро я устрою презентацию. – Зоб Плинтуса покрылся нежно-малиновым румянцем, и это был цвет удовлетворенного честолюбия. – Однако нам нужно торопиться с основными деяниями. Нас могут опередить. После нашего выступления перед вдовами в «Рэдиссон-Славянской» Счастливчик и Модельер воспринимают нас как открытых врагов. У меня есть чувство, что за мной установлена непрерывная слежка. – Зоб стал сине-фиолетовым, покрылся воспаленными розовыми пупырышками, напоминая влажный экзотический плод, что было выражением тревоги и готовности к агрессивному действию.

– Этому и посвящена наша встреча. – Мэр обхватил волосатым кулаком деревянную стойку с зеленоватыми цифрами, словно желая расплющить ненавистную колбу, и казалось, сквозь пальцы просачивается мерцание пойманных им светлячков.

Оба поднялись из-за столика, глядя на огромный телеэкран, на котором Истукан ел сосиску, запивая пивом, на фоне Кельнского собора. Бесшумные светлячки «8» и «1», выпущенные из волосатого кулака, весело танцевали в зеленом стекле…

Они поместились на эскалатор, который переносил их с уровня на уровень, все глубже под землю, где располагались гаражи, стояли тяжеловесные «мерседесы» для высших иерархов Церкви и величественные «ауди» для государственных чиновников. Миновали залы игральных автоматов, где в этот час развлекались два чеченских боевика, приехавшие из Аргунского ущелья. Пересекли дорожки боулинга, где английский рок-певец, явившийся подзаработать в Москву, катал шары в обществе двух красивых проституток. Наконец оказались перед дощатыми, деревенского вида воротами с коваными скобами и засовами, где красовался известный на всю столицу плакат «Испанская коррида в Москве. Мэр приглашает». Огромная, с налитым диким глазом, бычья башка. Изящный, узкий в талии тореадор, облаченный в золотистый камзол. Черные бакенбарды, алое полотнище и короткая шпага. Мэр толкнул ворота, и оба, оставив мраморный, с паркетом коридор, оказались на скотном дворе.

Здесь вкусно пахло сеном, пряным силосом, жаркой животной жизнью. Смуглые толстые доски и кованые чугунные решетки выгораживали просторные стойла, в каждом из которых помещался огромный черно-фиолетовый бык. Звери мощно и мерно дышали. Их откормленные бока казались лакированными. Под короткой, стеклянно блестевшей шерстью лениво перекатывались могучие мускулы. Тяжелые бычьи головы были увенчаны отточенными, словно пики, рогами. Костяное острие переливалось металлическим блеском. Исподлобья влажно, угрюмо взирали выпуклые глаза с синими белками и кровавой поволокой. Звери вздыхали, окунали розовые шершавые ноздри в кормушки, звенели цепями. Над ними веселой стайкой перелетали воробьи. Слышался плеск разбиваемой о пол звериной мочи.

Мэр гордым, ликующим взором оглядывал свое богатство:

– Эти великолепные зверюги выращены на горных пастбищах Андалузии и доставлены в Москву военно-транспортной авиацией, для чего мне специально пришлось добиваться у лидеров европейских государств воздушного коридора.

– Ваша затея с корридой великолепна, как и все, что вы предпринимаете. – Плинтус сквозь доски с опаской и восхищением взирал на быка, который наставил на него мрачный, с лиловым отливом глаз.

– Каждый бык по стоимости равен двум шестисотым «мерседесам». Для их покупки мне понадобилось серьезно напрячь азербайджанскую диаспору, пригрозив, в случае отказа, запустить на рынки недовольных скинхедов.

– Кто бы мог подумать, что существует связь между парнями московских окраин и оперой Бизе «Кармен», – добродушно рассмеялся Плинтус.

У соседнего стойла работал молчаливый скотник. Смуглолицый, с горбатым испанским носом, облаченный, как и все служители храма, в длинный подрясник, с галстуком-бабочкой, в маленьких золотых эполетах. Он поливал быка из шланга теплой водой, чистил ему кожу скребком. Бык застыл в наслаждении. Струя серебряной брошью разбивалась о полированный бок. Вода омывала копыта, щекотала пах с набрякшими семенниками. Зверь, окутанный испарениями, стоял, словно отлитый из черного стекла.

– В чем же суть вашего проекта? – поинтересовался Плинтус, приблизив к стойлу чувственный нос, затрепетавший от волнующих запахов звериной мочи и раскаленного бычьего семени. – В чем смысл операции «Коррида»?

Мэр не успел ответить. Словно сотворенный из золота, солнца и славы, из пленительной красоты и мужественной отваги, перед ними возник тореадор, тот самый, на которого любовалась Москва, созерцая великолепный рекламный плакат. Мужчина, затянутый в золоченый камзол, с узкой, осиной талией, широкий в плечах, ослепительно улыбался, блестел черно-синими, расчесанными на пробор волосами. Его коричневое, трепетавшее от страсти лицо выражало галантность и нетерпение бойца, стремящегося в сражение. Он находился среди быков, их жертва и их убийца, их истязатель и обожатель. Они были нераздельны, созданы друг для друга. Любили и восхищались друг другом, желали друг другу смерти. Звери в стойлах все разом заволновались, громко и страстно задышали, зазвенели цепями. Изящный испанец, в тесных панталонах, с сильными икрами и литыми шарами в паху, сверкал белозубой улыбкой, наполненный гулом арены, ревом и рукоплесканием толпы, восторгами женщин, храпом пробитых рогами коней, пронзенных насквозь тореадоров.

– Эскамильо, лучший тореадор Сан-Себастьяна. – Мэр пожал узкую смуглую руку испанца, на которой красовался серебряный перстень с вороньим камнем. – Контракт с Эскамильо стоит два миллиона долларов. Мне пришлось изрядно надавить на владельцев нефтеколонок, пригрозив налоговой полицией, прежде чем эти скупердяи собрали свои нефтедоллары. – Мэр засмеялся, словно негромко заработала шаровая мельница.

Эскамильо, не понимая языка, улыбался молодой испанской улыбкой.

Они шли вдоль бычьих загонов, и сумрачные звери вращали глазными яблоками, бугрили загривки, звенели цепями, налитые неизрасходованной мощью и похотью.

Они оказались в соседнем помещении, стены которого были выложены белым кафелем. Голые слепящие лампы отражались в изразцах, в стальных медицинских тубусах, в стеклянных сосудах и колбах. Из резинового шланга ярко бежала вода. Посреди помещения был установлен деревянный станок, напоминающий спортивные снаряды, – длинное тулово с высушенным коровьим хвостом, четыре упертых ноги, деревянная шея и на ней – грубо вытесанная коровья башка. Сооружение напоминало языческого идола, на голове которого были укреплены коровьи рога и бумажный венок с цветочками.

– Это бог Велес, – пояснял Мэр, подводя Плинтуса к деревянному зверю и поглаживая костяные, украшенные венком рога. – Сейчас вы увидите, как отбирают сперму у андалузских быков. Дело в том, что я решил распространить корриду на все регионы России. Это блестящий коммерческий проект, который принесет миллиарды. К тому же направит народное самосознание по новому руслу, исключающему восстания и революции. Мы скрестим андалузского быка с вологодской коровой, а дух испанского идальго с русской мечтой о Минине и Пожарском. На базе суворовских училищ уже начата подготовка тореадоров.

– Великолепно. – Плинтус осторожно прикоснулся к деревянному чудищу, поднял лицо вверх. Там, отделенное от них пластами исторических наслоений, шло богослужение в храме, раздавались песнопения, ангелы взирали с белоснежных высот. А здесь, в древнем капище, готовилось языческое первобытное действо. – Но все же мне бы хотелось узнать сущность вашего главного плана.

Мэр обернулся, желая убедиться, что их никто не слышит. Испанского вида смуглолицый служитель с горбатым носом и провалившимися аскетическими щеками окатывал рогатого идола теплой водой. От деревянной коровы поднимался парной телесный дух, словно она обретала живую плоть и дыхание. Золоченый тореадор Эскамильо стоял поодаль, любовно рассматривал себя в крохотное зеркальце, поправляя иссиня-черные, страстно блестевшие волосы.

– Модельер, как вы знаете, претендует на звание великого режиссера, полагая, что ему нет равных в политических спектаклях. Однако здесь он столкнется с иной режиссурой! – Мэр заговорщически сверкнул глазами. Потянулся к металлическому тубусу с теплой водой. Вынул длинную стеклянную колбу с округлым дном. Понюхал ее, посмотрел на свет. Вернул в металлическую кастрюлю. – Я сам разработал сценарий корриды. На закрытой арене в Лужниках соберутся тысячи москвичей, весь бомонд, правительство, духовенство и конечно же Президент. Ложа его будет украшена геральдикой старинных испанских родов. Вокруг рассядутся дамы в туалетах испанского Средневековья. Перед началом представления на арену выйдет певец Басков, который, как вы уже догадались, находится в родстве с баскскими сепаратистами и является дальним родственником Эскамильо, баска по национальности. Наш замечательный русский певец испанского происхождения исполнит арию Хосе. А его неизменная нежная подруга, меццо-сопрано Кабалье споет арию Кармен: «У любви, как у пташки, крылья…» – хотя, должен заметить, вряд ли найдутся крылья, даже в фирме «Боинг», способные оторвать от земли туловище знаменитой певицы. Затем начнется бой. Эскамильо покажет чудеса виртуозного обращения с жестоким быком, заставляя зрителей реветь от восторга и страха. Наконец, последний взмах красной мулеты, обезумевший бык проносит свои отточенные рога у самого бедра бесстрашного тореадора, и тот, поднимаясь на цыпочки, как Плисецкая на пуантах, сверху, словно из космоса, вонзает в быка разящую шпагу, пробивает насквозь бешеное бычье сердце. Бык с грохотом рушится. Эскамильо ловким ударом тесака отсекает быку его рогатую непутевую башку, заматывает в окровавленную мулету и идет к президентской трибуне, чтобы преподнести свой трофей венценосному русскому повелителю. Приближается. Счастливчик, польщенный, чувствуя себя королем испанским, принимает бычью башку. И в этот момент Эскамильо, который, как вы уже, наверное, догадались, является законспирированным баскским террористом, вонзает в Счастливчика свою короткую шпагу. Над ареной поднимается дым. Отчаянный баск скрывается в дымовой завесе, выбирается наружу, а затем, по приготовленному коридору, через Чечню отбывает в Турцию и дальше, в родную Испанию. Приговор приведен в исполнение. Тиран повержен. Мы принимаем власть из рук благодарного, освобожденного от тирании народа.

Мэр выставил ногу на кафельном мокром полу. Приподнял руку, будто салютовал шпагой. Казался себе стройным, узким в талии тореадором, любимцем герцогини Альбы, другом Гойи… И его белый, напоминавший фаянсовый унитаз череп на секунду покрылся черной волной волос.

– Великолепно! – Плинтус не мог скрыть восхищения. Его чувствительный зоб надулся, как фиолетовое туловище осьминога, переливаясь всеми цветами радуги. – Вы, мой друг, несравненный режиссер. Станиславский Нового времени.

Снаружи послышался храп, свирепый рокот и рев. Раздались металлический звон и гортанные выкрики: «Торро!.. Торро!..» Сквозь широкий проход в помещение просунулась яростная бычья башка. Следом – мокрый черный загривок, налитые брусничным соком глаза, костяные, отточенные, как иголки, рога, с которых срывались жалящие лучи света. Толстую складчатую шею быка стягивал кожаный хомут с железными цепями, за которые что есть силы тянули служители с золотыми погончиками, в галстуках-бабочках. Бык слепо мотал башкой, со свистом выдувал из ноздрей розовый дым похоти. С губ до пола свешивалась липкая розовая слюна. Увидел деревянное чучело. Взревел, раздувая раскаленные бока. Метнулся вперед, тяжко наскакивая на корову, с силой ударяя копытами в струганую спину. Громоздился на нее, рыл мордой, лизал толстым языком. Из мохнатого подбрюшья вывалился огромный хобот с розовым слизистым острием. Бык хрипел, задыхался, бился пахом о деревянную колоду, сминал сухой коровий хвост. Из него, как из клокочущего реактора, извергалась свирепая сила. Рвалась наружу из напряженного хобота.

Мэр, с тонким женским вскриком, страстно перехватил возбужденный хобот. Насадил на него стеклянную колбу. Внутри стекла вскипела, всклокотала млечно-жемчужная жижа. Обжигала Мэру пальцы. Согнувшись под быком, принимая своей толстой спиной судороги бычьего брюха, он сцеживал остатки семени. Поднимал высоко реторту с уловленным жарким сгустком, который светился в его руках, словно кусок урана.

Плинтус созерцал ошеломленно. В его сознании древнего эллина возникло лазурное Эгейское море. В волнах, разрезая голубые воды, плыл могучий темно-красный бык. На его спине, держась за рога, в прозрачной тунике, с педикюром на нежных ногах, сидел Мэр, как похищенная, оплодотворенная Зевсом Европа.

Бык, опустошенный, обессиленный, соскользнул с деревянного станка. Сонно мотал головой. Служители уводили его прочь, и один наступил на млечную лужицу семени. Казалось, подошва сгорает от соприкосновения с раскаленной плазмой.

– Вот так-то, – утомленно, с женской негой, произнес Мэр, ласковым взглядом провожая уходящего зверя. Открыл портативный холодильник. Поставил в него склянку, где, нерожденные, окруженные млечным туманом, дремали бычьи стада.

Они покинули скотный двор и двигались по подземному переходу, который был частью секретного сталинского метрополитена, с бронзовыми светильниками и люстрами, с изображением летчиков, танкистов и моряков, бесстрастно взиравших из полукруглых ниш.

– Все, что вы мне рассказали, выглядит безупречным, в лучших традициях средневекового заговора. – Плинтус выступал на коротких неуклюжих ногах, на которых ортопедическая обувь скрывала трехпалые, с перепонками ступни. Выставил пеликанью грудь, откинул назад голову, дабы уравновесить тяжелый, залитый свинцом нос. – Однако на нашем пути может возникнуть препятствие – вездесущий и коварный Модельер, у которого везде есть глаза и уши. Не убежден, что ваш замечательный план уже ему неизвестен. Без Модельера Счастливчик беспомощен. Надо устранить Модельера, и тогда удар короткой испанской шпаги достигнет сердца узурпатора.

– Вы чувствуете мир как я. – Проходя мимо бронзового партизана, Мэр потрепал его по щеке. – Мы оба – эллины, оба причастны элевсинских таинств и дионисийских игрищ. Я веду вас туда, где вы узнаете, как будет истреблен Модельер.

Они преодолели несколько переходов и очутились среди светлого лучистого пространства, в котором нежно играли бирюзовые воды, ярко светили высокие лампы, змеи отражений бежали по кафельному дну. Перед ними был великолепный, чистый бассейн с плавательными дорожками и вышками для ныряний. Седобородый служитель, все в том же долгополом облачении, в галстуке-бабочке, с золотыми крендельками эполет, расхаживал по краю бассейна и капроновым сачком вылавливал в чистейшей воде невидимый и, должно быть, несуществующий сор.

– Откуда это чудо? На такой глубине, под землей? – восхитился Плинтус, в котором ожила его пеликанья, водоплавающая природа. – Мы станем плавать, резвиться?

– Вам открылась одна из тайн нашего города. – Мэру доставляло удовольствие неподдельное изумление Плинтуса. – Когда был заложен наш великолепный собор, я отдал распоряжение, чтобы бассейн «Москва» был сохранен в основании возводимого храма. Это памятник коммунистической эры. Здесь, если угодно, скопились воды времени. Мало кто об этом знает. И уж почти никто не окунается в эти таинственные воды. Иногда Патриарх вместе с епископатом нисходят сюда по мраморной лестнице. Плавают всем клиром, наслаждаясь отсутствием паствы.

Бородатый служитель, напоминавший рыбаря, молча им поклонился. Унес мокрый сак, в котором блестела слипшаяся ячея.

– Прежде чем мы окунемся в бассейн, я проведу вас вокруг и покажу реликты минувшей эпохи, многие из которых вызовут у вас умиление. Если угодно, это пантеон наших с вами святынь. – Мэр повел Плинтуса по краю бассейна, указывая в прозрачную глубину, где на кафельных плитках, чуть размытые водой, покоились сувениры и фетиши минувших времен.

Здесь были награды Брежнева – двенадцать орденов Ленина, десять «Звезд» Героя Советского Союза, восемь орденов «Знак Почета», шестнадцать орденов Боевого Красного Знамени и один орден «Мать-героиня», которым наградил его узбек Рашидов. Все награды лежали на кафельных плитках, как на погребальных подушечках. Золото и цветная эмаль переливались сквозь толщу воды. Здесь можно было увидеть плюшевого медведя – эмблему московских Олимпийских игр и трехтомник писателя Иванова «Вечный зов». Парик Кобзона из куньего меха и кандалы Солженицына, которые тот потерял в Нерчинских рудниках. Черную эсэсовскую фуражку Штирлица и дырявый камушек «куриный бог» с поверхности Луны. Среди экспонатов подводного музея хранился катетер Андропова, вставная челюсть Черненко с остатками шашлыка, соска-пустышка Горбачева, которую ему в день свадьбы подарила Раиса Максимовна. Здесь было много разного рода пуговиц, пряжек, винтов и гаек, а также канцелярских скрепок, ластиков, подшивок газет, папок с надписью «Личное дело». Тут же лежал батон колбасы, из-за отсутствия которой началась «перестройка», и бутылка водки с пляшущими литерами, под названием «коленвал», которая послужила введению антиалкогольного указа.

Мэр и Плинтус шли по кромке бассейна, взирая на окаменелости минувшей эпохи глазами, увлажненными от сентиментальных воспоминаний.

– Теперь о главном, – Мэр овладел собой и снова стал неумолимым и хищным, как боец подпольного сопротивления, – сейчас мы встретимся с человеком по имени Буранчик и услышим план истребления Модельера.

Они вошли в душевую, где под шумным снопом воды стоял голый толстяк с младенчески розовым телом. Большие женские груди колыхались при каждом движении. Жирные ноги и руки были в перевязях, как у грудного ребенка. Сияющие голубые глаза с розовыми веками радостно мигали сквозь водяные струи. Он сочно шлепал стопами, скреб бока, оставляя белые полосы, которые быстро заливал нежный румянец.

Это был руководитель российского космического ведомства. Прозвище Буранчик он приобрел после того, как по заданию американских коллег из Хьюстона прекратил программу «Буран». В результате эскадрилья советских космических челноков была распродана богатым фантазерам и использовалась под казино, стриптиз-бары и удобные туалеты. Сейчас он руководил программой уничтожения космической станции «Мир», за что надеялся получить звание Героя России.

– Увидел награды покойного Леонида Ильича и вспомнил анекдот. – Буранчик приветствовал из-под душа Мэра и Плинтуса и, пока те раздевались, громко, перекрикивая плеск и шорох воды, рассказывал: – Вот отправился Леонид Ильич в поездку по Кавказу. Прилетает в Баку к Алиеву, а там дождь, сырость. Говорит: «Гейдар, полетели в Сочи, там хоть позагораем». Прилетели, лежат на пляже, дремлют под солнцем. А у Брежнева из-под трусов выпало одно яйцо. Мимо пробегала собачонка и ну лизни яйцо Леонида Ильича. А тот, не открывая глаз, говорит: «Гейдар, это лишнее. Не надо так…»

Все трое, голые, подставляя плечи парной воде, гоготали, чмокали босыми стопами по теплому кафелю.

Вышли в прохладное пространство бассейна и один за другим шумно плюхнулись в воду, погнав во все концы золотые и синие волны.

– Немножко порезвимся, поотдыхаем, – предложил Мэр, не торопясь начать разговор.

Они забыли о невзгодах и тяготах жизни и развлекались как дети. Плавали наперегонки по дорожкам – кролем, брассом и баттерфляем, причем всех опережал Плинтус, который пользовался зобом как гребным винтом. Опускались под воду, состязаясь, кто сколько продержится без воздуха. Выиграл Буранчик, оставаясь под водой двенадцать минут, ибо умел дышать кожей: когда он погружался на дно, все его тело окутывалось мельчайшими, вылетавшими из пор пузырьками, и казалось, что он кипит. Ныряли на дальность, и тут уж выиграл Мэр – умудрился пронырнуть весь бассейн и выскочить на другой половине, держа в зубах подхваченный со дна парик Кобзона.

Сошлись вместе и шалили. Взявшись за руки, водили хоровод. Визжали, утягивали один другого под воду. Выполняя пируэты водяного балета, опустились вниз головой, выставили наружу ноги и так, головой вниз, танцевали танец маленьких лебедей. Наконец, угомонившись, подплыли к кафельной стенке в том месте, где из невидимой трубы бил упругий прохладный ключ и в стену бассейна была врезана узорная медная решетка с изображением дельфина.