Призрак со свастикой

Бульба отозвался в том же духе, дескать, шел бы ты лесом, умник. Но причин для смеха оставалось все меньше. Слишком неравны были силы. Горстка защитников госпиталя стреляла по деревьям, экономя патроны. Власовцы боеприпасов не жалели, наседали. Они мерцали за деревьями, накапливались метрах в десяти от больничной ограды. Откроют кинжальный огонь, преодолеют пустырь стремительным броском – и в рукопашной с ними уже не совладать…

– Эй, коммуняки, жиды позорные, сдавайтесь! – проорали из-за деревьев. – Тогда просто убьем! А будете сопротивляться, на ремни порежем!

– А ты подойди, порежь, гнида фашистская! – отозвался Кондратьев и распластался, измазав физиономию, когда шквал свинца вздыбил свежевскопанную клумбу. Перебежали еще несколько человек. Петлял между деревьями юркий невысокий боец, волоча за ствол ручной пулемет Дегтярева. Только этого не хватало! Павел прицелился и выстрелил одиночным. Мимо! Пулеметчик ударил рваной очередью и орал, давя гашетку. Из оконных переплетов посыпались последние стекла, разлетелись клочья деревянной облицовки. В один присест пулеметчик опустошил диск. И в этот момент Павла осенило.

– Мужики, стреляйте по машинам! – крикнул он. – По колесам, мать их! – И первым ударил по «полуторке» и «Эмке», которые находились фактически под боком. Нужен транспорт? Получите, твари! «Эмка» сразу же просела – полопались шины, отвалился передний бампер. Лежащий рядом Кондратьев быстро сообразил – тоже перенес огонь. «Полуторка» клюнула носом, несколько пуль ударили в крышку капота, закрывающую двигатель, изогнули ее, а одна попала в бензобак, выплеснулось и тут же полыхнуло горючее. Машина загорелась, и ее мгновенно окутал чадный дым.

– Господин ротмистр! – истошно завопили за оградой. – Они машины сжигают, суки!

Не было им больше смысла вести бой. Разве что из мести, из злобы перед всем советским – перебить раненых и персонал, сжечь, к чертовой матери, лазарет! Власовцы снова стали метаться. Ветер сменил направление, и дымом горящей машины заволокло их позиции. Разразилась бешеная истерика! Советских людей крыли отборным матом, бросили несколько гранат, взорвавшихся с недолетом. Дрогнули ряды, неприятель стал отползать. Снова в оборону! Павел стрелял, стряхивая грозди пота с лица, перекатывался, снова стрелял. И рядом кто-то лупил одиночными. Власовцы пятились, беспорядочно огрызаясь. Кто-то бросил напоследок гранату, она рванула, не долетев до клумбы. Осколки разлетелись выше, но взрывная волна ударила по ушам, вызвав легкую контузию. Павел продолжал вести огонь, но что-то пошатнулось в сознании, в ушах гудело так, словно он находился внутри колокола, по которому били металлической колотушкой. Помощь запоздала, но все же оказалась не лишней. С южной стороны с дороги съехал трехтонный «Студебеккер», отвалились борта, и из машины высыпались красноармейцы. Они бежали с двух сторон в обход здания. Пулеметчик занял фланговую позицию, отсекая отставших власовцев и прижимая их к земле. В рядах изменников вспыхнула паника, и они побежали в сторону леса. Красноармейцев было человек пятнадцать, они наседали с двух сторон. Отрезанные от своих, оставшиеся власовцы бросили оружие и поднялись с поднятыми руками, трясясь от страха. Пленных брать не стали – возись еще с ними! Загремели «ППШ», ломая черепа предателей родины. Нескольким врагам все же удалось отступить в лес, но и там их догнали, уничтожили…

От прогорклого дыма щипало глаза, сворачивались узлом дыхательные пути. Павел шатался по двору, как подстреленная сомнамбула, волочил за собой на ремне пустой автомат. В ушах надрывалась звонарня, пестрые круги плясали перед глазами. Какой-то сержант, пробегая мимо, сочувственно похлопал его по спине:

– Держись, браток! Молодцы, продержались! Окружили наши парни этих гадов в лесу, всех до единого положили, нет их больше…

Он плохо воспринимал слова. Контузия оказалась тяжелее, чем представлялось. Вокруг сновали люди, стаскивали мертвые тела. Вперемешку валялись советские бойцы в больничных пижамах и убитые власовцы. Плакала, не в силах унять истерику, Вероника Аскольдовна, ее успокаивала бледная, как смерть, медсестра Лариса. Красноармейцы заливали водой горящие машины, и от этого вонь становилась еще острее. В бою погибли четверо солдат, выделенных для охраны медицинского учреждения, около десятка раненых, многих пули настигали прямо в кроватях. Медицинский персонал потерял половину своего состава. Ефрейтор Бульба лежал на краю крохотного огорода, подлая пуля попала в шею, когда он сподобился на рывок. Вывернулась голова, изумленные глаза затянула мутная поволока смерти. Рядом на корточках сидел потрясенный Кондратьев, отделавшийся парой царапин, тряс его за плечо, бормотал: «Петро, какого хрена? Петро, вставай, так твою растак…» Красноармейцы попытались оттащить труп в общую кучу, но он так на них посмотрел, что у парней пропало желание. Павел брел по разоренному госпиталю, постоял над телом главврача Тетерина, который, даже мертвый, не выпускал из руки пистолет. Опустился на колени перед медсестрой Танюшей, она лежала, прижавшись к стене, посреди коридора, где ее пропорола очередь. Тоскливая безысходность теснилась в мертвых глазах. Рассыпались волнистые волосы, которые Танюша прятала под форменной пилоткой, белый халат пропитался кровью. Он тупо сидел перед ней, смотрел в ее пустые глаза и чувствовал, как в душу забирается черная гниль, разъедает, как раковая опухоль…

За окном ревели грузовики, развозили мертвых – своих, чужих. Вероника Аскольдовна пришла в себя и, взяв бразды правления, отдавала команды надтреснутым голосом. Из Праги прибыли на замену выбывшим молодые медики. Павел угрюмо смотрел, как грузят в санитарную машину погибшую Танюшу. Наверное, выбежала из медсестринской комнаты, когда власовцы ворвались в здание. Остановить хотела нелюдей? Зачем она это сделала – без оружия, с маленькими беспомощными кулачками? Он провожал глазами уходящую машину. Даже фамилии ее не знал… Потом лежал на кровати, отрешившись от всего. Когда же кончится эта бесконечная вакханалия? Две недели без войны, но что-то непохоже… Лара предлагала какие-то таблетки, тащила на перевязку, она сделалась совсем некрасивой, глаза воспалились от слез. Он не орал, только отмахивался – здесь уйма народа, которому требуется реальная помощь, пусть отстанут от него, наконец…

Из Праги прикатили штабные следователи на внедорожнике, стали вынюхивать, расспрашивать. Над кроватью нависли два офицера с красными погонами и в синих фуражках.

– Добрый день, капитан, – вкрадчиво поздоровался один из них. – Как вы себя чувствуете? – Впрочем, реальное состояние больного его нисколько не волновало. – Капитан Синицкий, отдел военных дознавателей 1-го Украинского фронта. Несколько вопросов, уважаемый. Нам рассказали, что здесь произошло. Вы помогали отбивать нападение кучки отщепенцев из РОА, это похвально. Но позвольте спросить, зачем вы стреляли по госпитальным машинам, чем безвозвратно вывели их из строя? Не попахивает ли сознательной порчей государственного имущества? Вам есть что ответить, уважаемый?

У Павла было не только что ответить, но и в морду дать! Ярость задурила голову. Стоят тут, такие чистые, ехидные, готовые ни за что арестовать выжившего в бою человека! Государственное имущество им важнее человеческих жизней!

Он подскочил с кровати, стиснув кулаки. Голова пылала. Следователь испуганно отпрянул, невольно схватился за кобуру. Вот так, значит? Еще и покушение на должностное лицо во время исполнения им служебных обязанностей? Но в последний момент удалось сдержаться, иначе последствия были бы непредсказуемыми.

– Капитан Верест, отдел контрразведки ударной армии… – царапая следователя колючим взглядом, процедил он сквозь зубы. – Хреново работаете, капитан. Могли бы и лучше опросить людей. Не понимаете, почему я это сделал? Мозгов не хватает? Так я вам займу, за мной не заржавеет. Хотели, чтобы жертв было больше? Чтобы власовцы сели в эти машины и спокойно поехали к линии разграничения, за которой их охотно приютили бы союзники? Не понимаете, что именно за ними они и пришли, и порча транспорта была вынужденным, но необходимым шагом? Кто бы их остановил на машине с красным крестом? Не попахивает ли государственной изменой, капитан Синицкий? Хотите на допрос в Смерш, где вы будете тщетно доказывать, что ничего такого не имели в виду, а просто идиот с рождения, и следовали инструкциям, писанным такими же идиотами? И этот допрос я вам живо устрою, капитан. Пошли вон, кретины! – вскипел он. – Делом займитесь, выясняйте, откуда шли власовцы, куда направлялись, почему охрана госпиталя оказалась из рук вон хреновой!

Следователь явно не ожидал такого разноса. Но на больном ведь не висит табличка, что он из Смерша! В глазах блеснул страх. Он облизнул пересохшие губы, покосился на напарника. Тот усердно делал вид, будто происходящее его нисколько не касается.

– Хорошо, товарищ капитан, не надо так нервничать, мы разберемся в ситуации… Мы всего лишь выполняем свою работу…

– Так идите и выполняйте! – отрезал Павел. Как-то схлынула злоба, пропало желание махать кулаками. Он рухнул в койку, отвернулся, поймав уважительный взгляд небритого «сокамерника» с забинтованной головой. Следователи бесшумно покинули помещение. А через час, когда он начал проваливаться в сон, к зданию госпиталя подъехал «ГАЗ-67» с вырезами в борту вместо дверей, и палату наводнили бойцы его группы.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – поздоровался Звягин. – Хреново выглядишь, чуток здравия тебе бы точно не повредил. Знаем, что здесь произошло, уже рассказали. Прими сочувствия. Говорят, ты бился, как лев.

– Эх, жизнь-подлюка, – сокрушенно вздохнул Котов. – Она, как шашки: ходи, куда хочешь, но только по черным клеткам…

– А мы тебе апельсины привезли. – Окулинич взгромоздил на тумбочку увесистую сетку. – Самые настоящие апельсины, командир. От благодарных жителей Праги. Они до сих пор ликуют, что их освободили от ига немецко-фашистских захватчиков.

– А главное, что город практически не разрушили, – хмыкнул Звягин. – Ирония войны. Вся Германия в руинах – и не только Германия, а Прага – стоит, как новенькая. Мы погуляли пару дней по ней – занятный, скажу тебе, городок. Архитектура – просто дух захватывает.

Павел рассказал им про следователей из штаба фронта.

– Не психуй, командир, решим ситуацию, если завернет куда-то не туда, – пообещал Звягин. – Сегодня же предупредим майора Руденко, чтобы держал ситуацию под контролем. Плохо выглядишь, – повторил он. – Не спешил бы ты с выпиской. Стоящей работы все равно не осталось. Грустно сообщать тебе об этом, но нас троих переводят в трофейный батальон под Дрезден. Будем числиться отныне в Трофейном управлении 1-го Украинского фронта. Там формируется собственный отдел контрразведки, будем следить, чтобы трофеи не слишком рьяно разворовывались. После выписки давай к нам?

– Куда отправят, – улыбнулся Павел. – Я хоть сейчас обратно в строй.

– С этими трофеями вообще напасть, – добавил Окулинич. – На железных дорогах транспортный коллапс, все пути забиты эшелонами, нагруженными трофейным добром. Стыдно порой за наших генералов. Откупают отдельные вагоны, забивают их мебелью, тряпками, посудой… Ты не представляешь, какие грабеж и воровство царят в нашем тылу…

– Ладно, не будем о плохом, – отмахнулся Котов. – Натерпелись, промучились, имеем право на компенсацию. Хотя противно, конечно, смотреть, с какой жадностью растаскивается немецкое хозяйство…

После отъезда товарищей стало совсем невмоготу. Жизнь в госпитале приходила в норму, из Праги прислали нового главврача – майора Ненашина, который тут же приказал составить список всех больных и подать ему на стол. «Хотите – выписывайтесь, капитан, – пожал он плечами, когда Павел настоял на «аудиенции». – Неволить не буду, в бой все равно с утра не пойдете. Я бы подержал вас еще недельку, но если вы так рветесь на просторы… воля ваша. Сами видите, как у нас дела с лекарственными препаратами и квалифицированными кадрами. Ночку переспите, а утром подготовим документы на выписку. Надеюсь, сами доберетесь до своей армии».

Он провалялся еще одну ночь, вертелся, как на иголках, забылся лишь под утро. После завтрака, на который подали традиционную овсяную кашу, по душу Вереста явился порученец на «Виллисе». Павел курил в беседке в гордом одиночестве (новый главврач еще не продумал систему борьбы с курением), хмуро смотрел, как высаживается водитель, опрятный офицер, закованный в портупею, исчезает в бараке, потом возвращается обратно, вертит головой и следует к беседке. Видно, кто-то настучал, где в этот час можно найти капитана Вереста.

– Капитан Верест Павел Сергеевич? – козырнул порученец, входя в беседку. – Доброе утро. Капитан Игнатов, офицер по поручениям из штаба ударной армии.

– Присаживайтесь, капитан. Курите?

– Спасибо, Павел Сергеевич, некогда. Я к вам с предписанием. – Он протянул запечатанный конверт. – Ваше ранение ведь незначительное? Вам дается не более пары дней на окончательное излечение, после чего вам следует прибыть в Креслау – в отдел контрразведки армии генерала Чудиновского.

– Куда? – удивился Павел.

– Креслау, – повторил порученец. – Нижняя Силезия. На поезде от Праги меньше двухсот километров на северо-восток…

– Я знаю, что такое Креслау, – перебил его Павел. – Вам известны подробности?

– Это ваше новое назначение. Ваша группа, насколько знаю, расформирована, основной состав уходит в Трофейное управление, а вас из Ударной армии переводят в Гвардейскую армию генерала Чудиновского, соединения и части которой занимают юго-запад Польши и северо-восточные области Чехословакии. В течение двух суток вы должны прибыть в Креслау, в армейский отдел контрразведки. Ваш непосредственный начальник – подполковник Шалаев Павел Максимович. Это все, что мне известно.

– Я выезжаю сегодня же, – заволновался Павел. – Незачем ждать двое суток, надоело болеть, капитан… Вы в Прагу? Подкинете до места?

– Рад бы, – улыбнулся офицер, – но у меня еще долгое путешествие в штаб танковой армии генерала Рыбалко. Вам придется добираться самостоятельно. В Праге получите все инструкции, сухой паек, командировочные, приведите себя в порядок. Честь имею! – Он козырнул и растворился в пространстве.

Павел задумался. Это не арест – определенно. Похоже, подполковнику Шалаеву срочно требуется опытный сотрудник. Своих нет?

Глава третья

Только утром следующего дня Верест выехал из освобожденной советскими войсками Праги. Устанавливалось что-то похожее на мирную жизнь. Работали магазины, школы, больницы, на улицах появлялись первые робкие гуляющие. Город был забит патрулями – местные жители с повязками совместно с красноармейцами патрулировали улицы. На перекрестках стояли танки и бронетранспортеры, красовались пулеметные гнезда из мешков с песком. Но приметы мирной жизни были налицо. Прага хорошела – зеленели деревья, расцветали яблони с черемухой. Поезда уже ходили по расписанию. Впрочем, желающих отправиться в северо-восточном направлении было немного. За утро несколько раз проверяли документы. Офицерское удостоверение контрразведки работало безотказно: при виде «волшебного» слова Смерш патрульные торопливо козыряли и теряли интерес. Новое обмундирование еще не притерлось, чесались подмышки. Поскрипывала портупея, поблескивал на солнце новенький кожаный планшет. Вещмешок за спиной практически ничего не весил. Больное плечо он научился бинтовать самостоятельно – перед отправкой на вокзал туго замотал, выпил все положенные таблетки. Покидая госпиталь, выслушал инструкцию по бережному обращению с рукой, поклялся, что будет ее выполнять. Временами он забывал о ранении, делал неловкое движение и морщился от острой боли.

Поезд был старенький, но какой-то непривычно чистый. Он вышел с вокзала с опозданием на пятнадцать минут – вполне в допуске. Павел сидел у окна, прикрыв бедром кобуру, смотрел в окно. В маленьком купе все было пристойно, если не замечать отсутствие двери. По коридору сновали люди, говорили по-немецки, по-чешски, иногда проскальзывала родная речь. Через два отсека ехали артиллеристы с новым назначением, затаскивали в купе какие-то тяжелые чемоданы, баулы. В его купе перед отправлением робко вошли женщина с девочкой. Обе немного побледнели, обнаружив, что соседом будет русский освободитель. Он дружелюбно улыбнулся, подвинулся. Они молчали, как в рот воды набрали, – общались меж собой очень редко и только шепотом. Он тоже не навязывался в собеседники. Поезд набирал скорость, покидал Прагу. Пассажиры угомонились, только колеса стучали по стыкам. Территория, по которой шел состав, считалась относительно безопасной. «Бродячие» группы солдат вермахта и примкнувшей к ним РОА практически извели, местные партизаны тут не водились – за исключением упертых членов фольксштурм (штатского ополчения) и юнцов из гитлерюгенда, впитавших идеи нацизма с молоком матери. Но от них было больше шума, чем вреда. По сравнению с Западной Украиной и Западной Белоруссией – просто заповедник безопасной жизни…

По коридору протопал красноармейский патруль с красными повязками. Всунулась прыщавая физиономия, поколебалась, испарилась. Женщина обняла девочку, а когда «опасность» миновала, обе облегченно вздохнули.

– Не волнуйтесь, фрау, – покосился на них Павел, блеснув идеальным знанием немецкого, – вас никто не тронет, Красная армия не воюет с гражданским населением. В этом купе вам точно ничего не грозит.

– Спасибо, – робко глянула на него женщина. – Я не фрау, я пани… Муж был немец, работал мастером в железнодорожной мастерской, мы получили в Чехии статус фольксдойче, а сейчас с Магдалиной решили вернуться на родину, в Краков. Наши вещи уже уехали почтово-багажным поездом…

– Хорошо, – кивнул Павел, – в Кракове сейчас спокойно, у вас все сложится.

Продолжать беседу не хотелось. Старинный Краков, благодаря усилиям советской разведки и подпольщиков, так и не взлетел на воздух. А ведь с таким усердием его минировали. Год назад там творилось что-то дикое. Поляки терроризировали поляков, Войско польское расправлялось с Армией крайовой, у которой имелись планы восстановить в городе собственную власть. За год страсти приутихли, народная власть держалась прочно, город жил мирной жизнью.

Он снова уткнулся в окно. Природа наливалась красками. Пробежала прозрачная речушка, небольшой городок – терракотовые крыши, аккуратные фасады малоэтажных зданий, остроконечные шпили католических церквей, исполненные духом древней готики. Впереди проступали горы – первые отроги Судет, обширного горного массива на стыке Польши, Германии и Чехословакии.

Женщина украдкой поглядывала на него, но он не был расположен к беседе. Перед ним еще лежало распростертое тельце медсестры Тани, ее глаза, исполненные тоской. Он повидал сотни смертей, видел, как гибнут красивые женщины, но почему именно эта смерть его так потрясла? Запали в душу красивые серые глаза, возникли робкие мысли, что не за горами «гражданка», нужно устраивать дальнейшую жизнь, и почему бы не начать с семейной? Он старался не думать об этих глазах, гнал их из памяти. Вспоминал прошедшие годы, фронтовые дороги, бесконечное сидение в засадах, стычки с диверсантами, с мелкими группами вермахта и ваффен СС… Учеба в Омске, строительный вуз, внезапная гибель отца, работавшего в биохимической лаборатории крупного технического института. Не уследили за опасным вирусом – и он за несколько дней разъел человека. Было начало 37-го, и уже через месяц в институте начались повальные аресты. Хватали достойных грамотных преподавателей, увозили в неизвестном направлении, на их место приходили профаны, карьеристы, молодежь без опыта… Как бы цинично ни звучало, но для карьеры Павла было лучше, что отец погиб на «боевом посту», а не в застенках НКВД. Мать не тронули, в 40-м опять вышла замуж, переехала с новым избранником во Владивосток (он имел отношение к флоту). Письма оттуда шли по месяцу. Но он на мать не обижался – ей тоже от жизни досталось. «Ребенок» остался в Омске, но не задержался. Недолгая работа по специальности, переезд под Тулу на оборонное предприятие. И вдруг война, на которую он немедленно записался добровольцем, хотя имелась бронь. Подразделение истребителей танков, полковая разведка, ускоренные офицерские курсы в ближнем тылу. Фронт, Ржевская операция. Лето 43-го, формирование контрразведки Смерш для борьбы с немецкими диверсантами в тылу советских войск. Подмосковье, освобожденные Воронежская и Курская области. Ликвидация диверсионных групп и отрядов, которых абвер пачками забрасывал в наш тыл. Они минировали угольные шахты, дороги, железнодорожные ветки к линии фронта. Врагов уничтожали на месте, особенно если выяснялось, что это соотечественники. В 44-м освоил нюансы и тонкости радиоигры. Операция «Березина», блестяще проведенная советскими контрразведчиками, – он тоже принимал в ней участие. Грандиозная дезинформация врага, когда под видом агентов абвера, внедренных в советский тыл, действовали советские офицеры и перевербованные немецкие радисты. Информацию съедали, свято веря в ее правдивость. Расположение частей Красной армии, планы командования, грядущие направления главных ударов. Качественная «залипуха» о крупном соединении вермахта, чудом избежавшем разгрома и сидящем в белорусских болотах. Немецкое командование сбрасывало в указанные координаты боеприпасы, горючее, продовольствие, которые шли на нужды Красной армии. Немцы переправляли в болота своих лучших агентов, подрывников, радистов, офицеров связи, которых тут же прибирал Смерш, и все это благолепие продолжалось вплоть до мая 45-го, хотя уже и без участия Павла Вереста…

Пассажирский состав втягивался в горы. Он прилип к окну, не мог оторваться от красивых пейзажей. Здесь тоже шли бои, судя по внешнему виду населенных пунктов, но без особого упорства со стороны немцев, все силы они бросили на оборону Креслау, в который советские войска долбились почти три месяца. Недолгая остановка в Зальденбурге – уже Нижняя Силезия, исконно польская земля, которую немцы присоединили в Германии. Поезд петлял среди скал, иногда вырывался на просторы, открывался вид на зеленые луга, небольшие скученные поселки. Множество речушек с переброшенными мостами красиво прорезали горные хребты. Большинство гор было покрыто лесом, чернели пещеры, грудились булыжники у подножий скал. Мимо проплыл старинный замок на вершине холма. Информацией по данному району Павел располагал, хотя никогда тут не был, шел с войсками севернее, в районе Дрездена и Шпемберга. Край, богатый на природные ископаемые, с развитой промышленностью. Испокон веков здесь соседствовали разные национальности: немцы, чехи, словаки, поляки. Но труд Адольфа Гитлера не прошел даром – к 45-му году Креслау, да фактически и вся Силезия, на 90 процентов стали немецкими. Зажиточный край, с небедным населением, а поляки и чехи лишь прислуживали немцам. Здесь имелось множество угольных шахт, когда-то работали золотые и серебряные рудники, от которых остались заброшенные выработки. Добывали каменный уголь, медную руду, цинк, олово. Владельцы шахт строили себе дворцы и замки, многие из которых еще сохранились и использовались. В их романтической атмосфере неоренессанса жили крупные немецкие чиновники, члены администраций, СС, партийные боссы. Когда приблизилась линия фронта, они увозили на запад свое добро, награбленные ценности, а здания иногда взрывали, иногда бросали целыми. Просачивалась информация, что в заброшенных шахтах немцы создавали секретные промышленные объекты, проводили тут какие-то испытания, осваивали новую технику. Все это держалось в секрете, многие районы считались закрытыми. Вполне возможно, что большинство этих историй были лишь красивыми легендами, а все остальное… Впрочем, Третий рейх умел хранить свои тайны.