Крик болотной птицы

– А немцам-то для чего о вас знать? – не понял командир отряда.

– Так надо, – не вдаваясь в разъяснения, ответил Стариков. – Так что Воробья пока не трогайте. Если этот Воробей – и вправду фашистский шпион, то немцы именно от него и получат о нас сведения.

– Надо так надо, – пожал плечами Федос.

– Вот и отлично, – подвел итоги разговора Стариков.

Быть на виду с таким расчетом, чтобы о Старикове и Лысухине прослышали немцы – было частью разработанной операции. Нужно было, чтобы фашисты заинтересовались Стариковым и Лысухиным, обратили на них внимание как на ценных специалистов и, соответственно, как на опасных врагов. Тогда-то и отношение у фашистов к ним будет особое, когда оба смершевца приступят к следующей части задуманной операции, то есть попадут к фашистам в плен. Вот потому-то и ценен был для Старикова и Лысухина этот самый Воробей – конечно, если он и вправду был фашистским осведомителем. А не он – так кто-то другой. Хотя, конечно, лучше, если бы немецким агентом был именно Воробей. Потому что иначе пришлось бы тратить время и силы, чтобы обнаружить или хотя бы заподозрить другого человека и разыграть уже с ним, а не с Воробьем тот же самый спектакль. А попробуй-ка вот так запросто, с наскоку, вычислить такого человека! Поэтому Старикову и Лысухину очень хотелось, чтобы фашистским агентом оказался именно Воробей. Если агентом окажется именно он, то это, можно сказать, настоящий подарок судьбы. Что ж, поглядим…

* * *

Нельзя сказать, что Лысухин был непревзойденным мастером взрывного дела. Все-таки он был разведчиком, а не диверсантом-взрывником, а это далеко не одно и то же. Впрочем, кое-что он в этом все же смыслил – во всяком случае, больше, чем партизаны, которые в недавнем прошлом были обычными штатскими людьми: колхозниками, рабочими, партийными сотрудниками, мирными стариками, а то и вовсе школьниками-старшеклассниками. На то и был расчет.

То же самое касается и Старикова. Он не был большим специалистом в подготовке и заброске агентов, он пока лишь приступал к этому тонкому делу.

Впрочем, ему все же было проще, чем Лысухину. Агентурная работа предполагает молчание и таинственность, тогда как Лысухин со своими громогласными уроками обязан был находиться на виду. Ну да сам Лысухин в этом никакой проблемы не видел. На виду так на виду. Для него гораздо проще было находиться именно на виду, общаясь с разношерстным и разномастным партизанским народом и разъясняя партизанам всяческие истины относительно взрывного дела.

– Вот смотрите! – втолковывал Лысухин двум партизанам-минерам – болезненного вида пареньку и степенному старику с окладистой бородой. – Это немецкая мина! Между прочим, хорошая вещь. Надежная! Взрывается на счет «раз-два-три». А вы говорите, что она у вас не взорвалась. Заложили вы ее под рельс, а она – железяка железякой… Даже и не подумала взрываться. А почему так? А потому, что заложили вы ее неправильно. Не по инструкции. А немецкие мины взрываются только при соблюдении инструкции.

– Как нас научили, так мы ее и заложили! – глухим басом пробубнил старик. – А то как же еще?

– Значит, неправильно вас научили – коль не взорвалась! – махнул рукой Лысухин.

– Так ведь у других – взрывалась, – пожал плечами парнишка.

– Ну, стало быть, вы не усвоили науку, – ответил Лысухин. – Что-то сделали не так. Оттого она у вас и не взорвалась. Что ж, будем учиться заново. С нуля. Да-да-да! Ну а как вы хотели? Мина – это очень даже ценная штука! Это, можно сказать, взорванный фашистский поезд. Или мост. Или какой-нибудь другой вражеский объект.

– Да мы это понимаем… – сокрушенно покрутил головой старик.

– А коль понимаете, то слушайте меня внимательно! Вот глядите, как это делается…

…Воробья Лысухин заметил рядом с собой ближе к полудню. Точнее сказать, вначале ощутил его присутствие, а потом уже обратил на него внимание. Он, конечно, не знал, что это Воробей, но понял, что это именно он, каким-то особенным внутренним чутьем. Воробей оказался щуплым мужичонкой средних лет со сморщенным, усталым лицом, какие обычно бывают у многих жителей здешних мест – жителей, занятых постоянным тяжким трудом, обремененных заботами, а в последнее время еще и войной и всевозможными связанными с войной опасностями и тревогами. Хотя Лысухин пробыл в отряде всего ничего, но все равно со свойственной ему как разведчику наблюдательностью он заметил, что у многих партизан в отряде – такие же лица, как и у Воробья. То есть в этом плане Воробей ничем не выделялся из всех прочих партизан. Но все же это был именно Воробей и никто другой – тут Лысухин ошибиться просто не мог. Воробей стоял в отдалении и молча наблюдал за уроком, который Лысухин проводил с партизанами-минерами.

– Привет, – сказал Лысухин Воробью. – Подходи поближе, коль уж пришел. Что это ты такой робкий? Подходи, поучишься. Ты ведь тоже взрывник, как я понимаю?

– Нет, я не взрывник, – торопливо ответил Воробей. – Я по другой части… Просто проходил мимо, а тут, гляжу, новый человек в отряде…

– А-а-а, – с нарочитым равнодушием протянул Лысухин. – Значит, ты по другой части… А все равно – подошел бы, если есть время. Поучился бы… Авось и пригодится в будущем. Партизан должен уметь все. Он и взрывник, и разведчик, и… Я правильно рассуждаю?

– Да-да, – все так же торопливо ответил Воробей. – Вы правы… Я и сам хотел подучиться взрывному делу, но все недосуг.

– Тогда тем более присоединяйся, – сказал Лысухин. – Заодно поведай, как тебя кличут?

– Воробей.

– Что ж, Воробей так Воробей… А меня можешь называть Минер. Я инструктор по взрывному делу. Так что – прозвище мое по существу.

Воробей подошел к партизанам-минерам и молча стал слушать. Лысухин старался не обращать на него видимого внимания, но краем глаза он неотрывно следил за тем, как ведет себя Воробей. То, что он подошел к Лысухину и партизанам – было неспроста. Просто так, любопытства ради, он бы не подошел. Другие партизаны ведь не подходили, хотя урок Лысухин давал не где-нибудь в землянке, а под открытым небом. Все, кто проходил мимо, видели и слышали Лысухина, даже косились на него, но никто не остановился поблизости. А вот Воробей остановился. Значит, у него имелся какой-то конкретный интерес к личности Лысухина. И к тому же минувшей ночью командир отряда Федос также упоминал Воробья. Говорил, что подозревает его в том, что он – немецкий шпион.

А в результате получается очень даже любопытная картина. Тот, кого командир отряда подозревает в шпионстве, подходит к Лысухину и останавливается рядом. Нарочно подходит, целенаправленно – иначе бы прошел мимо, как проходят другие партизаны. И вряд ли это может быть случайным совпадением. Лысухин как опытный разведчик в такие совпадения не верил. Более того – он их не допускал. А стало быть, очень интересная птаха – этот Воробей. Что ж, пускай он полетает рядышком. Как раз это и надо Лысухину и Старикову.

…Встретились Стариков и Лысухин лишь с наступлением сумерек. Отошли в сторону подальше от посторонних ушей и глаз, присели на поваленное, обросшее мхом бревно.

– Ну и как прошел денек? – спросил Лысухин. – Научил дедов и юношей внедряться во вражеские тылы?

– Так ведь это дело секретное и тонкое. – Стариков устало махнул рукой. – Тут чем больше таинственности, тем вернее. Вот я с таинственным видом провел весь день. Утомительное, знаешь ли, дело.

– Это потому, что нет в тебе артистического таланта, – заявил Лысухин. – Прямой ты и понятный, как это бревно, на котором мы сидим. В отряде – оно и ничего, народ здесь простой и бесхитростный, а что будет, когда мы угодим туда?.. – Лысухин указал рукой куда-то вдаль. – А там-то, я думаю, нам нужно будет проявлять весь наш артистический талант во всю мощь. Иначе – хана нам. Так что учись, пока есть такая возможность, лицедействовать.

Помолчали. Над лесом сгущались сумерки. Неба почти не было видно, его застилали густые кроны сосен. Откуда-то издалека доносились глухие непонятные звуки, как оно всегда и бывает в лесу, когда надвигается ночь.

– Будто и войны нет никакой, – задумчиво сказал Стариков. – Тихо, покойно…

– Как же, – скривился Лысухин. – Куда же она подевалась, та война? Здесь она, проклятая, совсем рядышком… А потому давай будем говорить о войне. – Он помолчал, глядя во все густеющую тьму, затем усмехнулся. – Познакомился я сегодня с одним интересным человечком…

– С Воробьем? – спросил Стариков.

– С ним, красавцем, – кивнул Лысухин. – А ты откуда знаешь?

– Догадался, – ответил Стариков. – И что же?

– Да в общем ничего особенного… Подошел ко мне, когда я вел урок взрывного дела. Ну, то есть разъяснял героическим минерам, как нужно правильно закладывать немецкую мину, чтобы она в нужный момент взорвалась. Подошел значит, стоит, слушает… Подходи, говорю, поближе, что это ты такой робкий? Подошел поближе. Я, говорит, всю свою партизанскую жизнь мечтал подучиться взрывному делу. Ну, говорю, учись… А как тебя звать? Воробей, говорит. Вот так-то. Интересно?

– Интересно, – кивнул Стариков. – А еще интереснее то, что…

– Эта птица прилетала сегодня и к тебе, – перебил товарища Лысухин. – Я правильно понял?

– Правильно, – сказал Стариков.

– И, как я понимаю, уверял тебя, что всю свою жизнь мечтал научиться всяким таким агентурным штучкам, – продолжил Лысухин.

– Именно так, – сказал Стариков.

Они опять замолчали, вслушиваясь в близкие и отдаленные ночные звуки леса.

– Прав, стало быть, командир отряда Федос насчет этого Воробья! – вздохнул Лысухин. – Не нашего полета эта птица! Иначе не стал бы он так настойчиво кружить вокруг меня и вокруг тебя. Вот только…

– Что? – спросил Стариков.

– Уж слишком все просто получается! – Лысухин прислонился к стволу сосны и закрыл глаза. – Как-то не по-шпионски, что ли… Что ж он так откровенно? Просто-таки не таясь… Ведь так и засветиться недолго…

– Непуганый потому что, – предположил Стариков. – И не знает, что находится под подозрением. Оттого и прет напропалую.

– Или, может, просто дурак, – в свою очередь, предположил Лысухин.

В ответ Стариков лишь шевельнулся в темноте.

– Надо бы еще раз поговорить с командиром насчет этого Воробья, – предложил Лысухин. – Разузнать, кто он, что он, как появился в отряде, давно ли воюет… Ну и все такое прочее. Выяснить, насколько это возможно, что он за личность.