Путь в чаши

Брэнан знал, невзирая на старания и умения, его выгонят. И не просто выгонят, а обязательно со скандалом и посулами скорой расплаты, если он не вернется туда, откуда прибыл. Таннай – не его город. Сколь бы не любил сетремца меч, на обратном конце клинка обязательно кто-нибудь стоит. И обычно тот, кто имеет веские причины пустить клинок в дело. Да пожрет тебя Левиафан, мастер Прант!

Но он не привык отступать и бросаться прочь, поджав хвост, словно побитая дворняга. Тот бой у фонтана еще долго будет приходить к нему в кошмарах, но вины Брэнана в случившемся нет. Сын мастера был слишком скор на язык и туг на все остальное. А ведь он три раза просил забрать слова обратно, три раза сдерживал себя, сдаваясь на уговоры друзей. Принимая во внимание крутость собственного нрава, он проявил невероятное терпение и такт, старался держаться подальше от идиота. Но в конце концов тот сам разыскал Брэнана и напросился на поединок. Может и правду говорят Зрячие из Йаманарры, поклоняющиеся Судьбе? С того пути, что она проложила, не в силах свернуть даже Драконы. Так или иначе, бой в учебном дворе состоялся, а на следующий день друзья силой вытащили его из школы и зашвырнули на ближайший корабль до Змеиного архипелага. Так и закончилось почти десятилетнее обучение. Голым и босым он прибыл в Таннай и таким же вернулся оттуда. Каких-нибудь полгода оставалось до посвящения в воины, полгода до вручения настоящего меча…

Полузабытая злость всколыхнулась с новой силой. Непрошеные воспоминания теснились в голове, до сих пор свежие и саднящие. Брэнан привстал с нагретого солнцем песка и шлепнул ладонью по воде. Мягкая и теплая, несмотря на близящуюся тетру* урожая, когда ветры начнут крепчать, а листва вянуть.

Стянув рубаху и скинув штаны, он побрел в воду. Светлые волны с готовностью обняли тело, принимая в свои прохладные, соленые объятья, словно ласковая мать. На Таннае больше всего тосковалось именно по морю. Никакие купания в реке не могут сравниться с бескрайним простором, мощными ладонями волн, оглаживающими каждый мускул, и высоким куполом неба с едва виднеющимися на нем очами Диллуна*, одно из которых освещает архипелаг днем, а второе – ночью.

Он остановился, обнаружив, что успел заплыть на глубину, оставив позади скалистые выступы, вдававшиеся в воду по обе стороны от пляжа. Ноги задело тугое крыло подводной волны, спасаться было поздно – из глубины вынырнула громадная серая морда и вытолкнула пловца в воздух.

– Беа-а-а-ал! – Брэнан шлепнулся в волны и подавился хлынувшей в рот горько-соленой влагой.

Вынырнув, кое-как откашлялся, протер глаза и огляделся – вокруг царили пустота и спокойствие, если не считать взбаламученной воды.

– Вылезай, сын Левиафана! Не знающий своей вины не прячется!

Какое-то время ничего не происходило, но он научился ждать. Гладкая поверхность, наконец, выгнулась и лопнула, выпуская на волю массивную голову с жесткой курчавой гривой, похожей на заросли водорослей. Леокамп* уставился на Брэнана широко посаженными бирюзовыми глазами. Зверь качался на воде, тихо порыкивая, – по виду очень довольный собой.

– Я ведь просил тебя не делать так, кошачья морда!

Дитя бездны фыркнуло и нырнуло. На поверхности мелькнуло громадное мускулистое тело и длинный гибкий хвост с раздвоенным полупрозрачным плавником. Беал остался глух к упрекам сухопутного друга. Брэнан не стал распылять гнев без толку. Леокампы, судя по всему, не страдают угрызениями совести.

Поплавать в теплой послеполуденной воде бухты так и не удалось – зверь выныривал то тут, то там, так и норовя его потопить. Бестии не было никакого дела до того, что человек, даже всю жизнь проживший на берегу океана, с легкостью утонет, если рядом разыгрывает шторм чудовище размером с йаманаррскую тессераконтеру.

На берег Брэнан выполз совершенно обессилевший. Мышцы ломило от боли, а в волосах запутались обрывки водорослей и мелкие камешки – Беал умудрялся поднимать со дна всякую дрянь. Он недолго полежал на песке, не обращая внимания на порыкивание и далекий плеск. Хватит на сегодня игрищ. Эдак и до дома добрести не удастся – рано или поздно Беал ему в запале что-нибудь сломает. Брэнан привстал, махнул леокампу рукой и начал одеваться. В животе урчало, голова отяжелела от пекущего солнца. Сейчас бы он проглотил тушу размером не меньше своего морского друга.

Кое-как расчесав пальцами волосы, перехватил их кожаным ремешком и побрел на скалистый взгорок. Мать наверняка волнуется. Вечно она так. Брэнан нахмурился и пнул попавшийся под ногу бурый комок высохших водорослей. Двадцать семь раз зимние ветры обрушивались на берег Сетрема со времени его рождения, а мать все трясется над ним, словно он не первенец, а младший в семье.

Однако, если бы не ее страхи, сын никогда не отправился бы в Город тысячи школ, не обучился мечу, – Брэнан скривился, – не попал в ученики к Пранту и не вылетел бы вон из Танная накануне посвящения. И теперь он снова один на один с опасениями матери. Хотя они, возможно, и не напрасны. Его мать жрица. А жрицы, кажется, не волнуются попусту… Впрочем, маур разберет, кто при таком волнении в ней больше говорит – мать или жрица.

Дорога тянулась вверх и вверх, откуда, перевалив через невысокий взгорок, спускалась в каменистую, укрытую жесткой травой долину, на которой растянулся небольшой рыбацкий поселок в тридцать с лишком домов, харчевней, площадью и храмом матери рыб Таргато. Мазанные известью стены белели под высоко стоявшим в безоблачном небе солнцем. Можно было еще немного поваляться на берегу или поплавать. Правда, последнее вряд ли возможно, если на Беала напало игривое настроение. Ведь сколько раз он просил зверя не высовываться так близко к берегу. В поселке «таннайца» и без того не жалуют, а приметь кто-нибудь из поселян, как Брэнан резвится в воде с бестией… Он хмыкнул, поддав ногой валявшийся на дороге камушек. Его и терпят-то здесь лишь потому, что мать – храмовая жрица и лечит всех, кто ни попросит. Будь иначе, Тейю бы давно принудили отдать сына морю.

Если он и надеялся, будто по возвращении что-либо изменится, то сильно ошибался. Память у соседей долгая, языки длинные, головы дубовые, а злобой они могут потягаться с самим Левиафаном.

Брэнан спустился в долину и, поравнявшись с приземистой, выбеленной солнцем и солью харчевней, вскинул в приветствии руку. Сидевший на скамейке у стены черноусый хозяин повторил жест. Дазар Ойкос едва ли не единственный относился к нему без предубеждений и с открытым дружелюбием.

– Пусто? – кивнул на приоткрытую дверь Брэнан.

– Желаешь промочить горло? – сверкнули крупные белые зубы.

– Упаси меня Дракон. К тому же, я тебе должен за разбитую скамью.

Дазар хохотнул, похлопав себя по животу:

– Сколотишь заново, кошачий сын! Эко ты Сохоса им приложил тогда!

– Язык у Сохоса длиннее дохлой рыбины, болтающейся у него промеж ног. Не моя печаль. Я ведь предупреждал, – Брэнан остановился и упер руки в бока.

– Просто старик забыл, что ты успел подрасти за десять лет.

– При мне не было меча – ему повезло. Скамью жаль. Но я починю.

– Куда ж ты денешься? Денег у тебя все равно нет, – снова рассмеялся Дазар. – Ладно, шагай, не задерживайся. Мать-то твоя уже не раз у колонн маячила.

Его вздох заставил Дазара нахмуриться.

– Не злись на нее, – харчевник погрозил ему пальцем, точно мальцу. – Она зря переживать не будет. Это я тебе говорю.

Брэнан едва сдержался от того, чтобы не закатить глаза. Конечно, это ты мне говоришь, Ойкос, влюбленный в мою мать с тех пор, как я себя помню. Эх, Дазар, Дазар… Почему ты не решился посвататься к ней, когда она овдовела, и фратрия* сватала ей нового мужа? Тоже побрезговал сыном, рожденным в штормовых волнах? И теперь она живет с этим…

– У меня и в мыслях нет ее расстраивать. Но, кажется, будь ее воля, мать заперла бы меня в храме и дальше портика не пускала.

– Разве это странно? Ты слышал, на Пассеру был набег? Человек двадцать утащили…

Руки сами сжались в кулаки. Мать наверняка уже слышала, вот поэтому и маячила на лестнице с утра. Пассера через горный хребет отсюда, в четверти дня пути. Кто поручится, что сегодня-завтра людоловы не наведаются сюда? Но вечно дрожать и прятаться – тоже не дело, совсем не дело. Пусть только сунутся – меч, вычищенный, смазанный и наточенный, терпеливо покоился у него под лежаком.

– Пойду. Мать, видно, и вправду извелась.

– Я ничего ей не рассказывал, – Дазар поднял руки, словно защищаясь. Должно быть, правильно истолковал его нахмуренные брови. – Но вести разносятся быстро, сам знаешь.

– Знаю.

Брэнан двинулся прямиком к храму, но солнце по дороге туда уже не казалось таким ярким. Даже белые стены домов как будто посерели. Неприятный разговор ему обеспечен. И Пассера будет в нем упомянута несметное количество раз.

Дорога от харчевни, расширяясь, вела между домами, пересекала площадь с рынком и прямой стрелой упиралась в скалистую возвышенность, где под сенью острохребетных гор стоял храм. Сложенный из голубого известняка и ракушечника, просторный, светлый, полный воздуха, он омывался водой священного источника, бьющего из скалы. Под двускатной крышей, покоившейся на рядах стройных, испещренных лазоревыми прожилками колонн, казалось, никогда не могло стрястись дурного. По крайней мере, так ему думалось в детстве, когда свора соседских мальчишек камнями и палками загоняла сюда «детёныша бездны». Здесь сопливые паршивцы буянить не осмеливались, боясь гнева среброшкурой.

Брэнан поднимался по гладким белым ступеням, сохранявшим прохладу даже под полуденным солнцем. Пахло нагретым камнем и смолами – в храме вершились обряды. Стоит ли отвлекать мать в такое время? Нынче молитвы наверняка возносятся не одной Таргато, дарующей богатый улов, но и самому Аммугану. Матери Мелеры скорее помолятся Дракону о том, чтоб тот потопил суда работорговцев вместе с их скорбным грузом по пути в Йаманарру, нежели испросят для своих детей доли выжить в рабстве. В рабстве не выживают.

Поднявшись по ступеням в широкий портик, он уже видел, как из темной прохлады храма навстречу ему в развевающемся хитоне небесного цвета спешила мать. Длинные волосы, усеянные брызгами морской пены, смоляными змейками стелились по ветру.

– Брэнан!

Сын привычно открыл ей объятья, и жрица почти упала в них, крепко прижимая сына к сердцу.

– Хвала Драконам океана! Я же просила тебя… Ушел с рассветом, а возвращаешься за полдень. Ты слышал о Пассере?

Вот и началось.

– Слышал.

– Ты ведь знаешь…

– Мама, – Брэнан отстранил ее от себя и заглянул в глаза. Карие, почти черные, большие и влажные. – Я хожу там, где людоловы не водятся. Ну, хочешь, я буду брать с собой меч?

Жрица Таргато покачала головой:

– Твой меч не спасет тебя.

– Тогда умру, сражаясь, – усмехнулся сын и получил чувствительный тычок в грудь.