Детские страхи пожилого юноши

Так вот, папа Никиты играл в театре. В народном. Ну, то есть – он был актером. Только не взаправду, а понарошку. В то время в государстве под названием Союз Советских Социалистических республик, в котором Никита и его родители родились и выросли, много было таких вот народных театров, не настоящих, точнее, не всамделишных. Это когда днем люди работали на заводах, фабриках, учили детей в школах, лечили граждан в поликлиниках и даже ловили преступников. А по вечерам в Домах и даже Дворцах культуры занимались в театральных, музыкальных и хореографических студиях или, как тогда говорили, кружках. То есть, как говорят сейчас, занимались искусством. И даже добивались очень впечатляющих результатов: давали концерты и спектакли, ездили на гастроли – в ближайшие села и дальние города. Впрочем, по всей стране регулярно проводились самые разные фестивали самых разных лауреатов самых разных искусств. Поэтому несколько раз в год практически любой, как тогда говорили, художественный коллектив любого Дворца или Дома культуры обязательно выезжал на какой-нибудь довольно престижный фестиваль. И даже в самую столицу нашей тогдашней Родины – в Москву. И даже получал там дипломы.

Или медали.

Папа Никиты занимался театральным искусством в народном театральном художественном коллективе. В свободное от основной работы время. Основной работой его была работа на заводе. Нет, конечно, у папы были и другие коллективы – бригада слесарей на работе, соседи по лестничной площадке, друзья по секции футбола. Но именно театральный коллектив принято было называть коллективом. Васнецов-старший театральным искусством занимался очень ответственно, и его даже показывали по телевизору. А так как телеканалов в то время было всего два – Центральный и Местный – то показ по телевизору даже по Местному каналу можно было считать крупным успехом.

И даже каким-то весомым вкладом в развитие того самого искусства, которым занимался папа Никиты.

Никита папу по телевизору толком не успел рассмотреть, потому что показывали папу очень поздно, и Никита уснул. Мало того, что уснул – он еще не выключил старенький бабушкин телевизор «Огонек-251» и тот сгорел. Хорошо еще, что тот огонек не запалил дом, в котором с бабушкой жили родители Никиты. А самое обидное – вскоре мальчик лишился не только телевизора, но и папы. Потому что так бывает, что папы исчезают. Причем, часто – навсегда.

Но Никита папу все-таки хорошо запомнил. Несмотря на то, что тот вдруг исчез, когда его сыну не было еще и пяти лет. Мальчик еще долго помнил, как папа брал его с собой на репетицию в театр, как они поздно вечером возвращались домой и как у Никиты мерзли уши и руки. А еще он помнил, как папа брал его с собой на гастроли по близлежащим селам. И самое главное – как папа талантливо превращался в Деда Мороза на детских утренниках. Долго еще Никита хвастался своим знакомым: «Мой папа работает Дедом Морозом».

Глава пятая, в которой рассказывается о том, как хорошо с папой и как плохо без него

Первый раз Никита запомнил новогодний утренник почему-то без папы. То есть, папа на этот раз не работал Дедом Морозом, а вместе с ним сидел в зрительном зале и смотрел спектакль. И вдруг, когда сказка закончилась и добро восторжествовало, а Маленький Новый год поздравил вместе с другим Дедом Морозом всех детей с праздником, вдруг занавес закрылся. А когда открылся, то на сцену вместо Снегурочки и сказочных героев вдруг вышли какие-то дядьки и тётьки в черных трико и почему-то с автоматами. Никита сразу понял, что автоматы были игрушечными. А дядьки и тётьки с этими автоматами стали танцевать.

Как он понял позднее, сцена давалась по расписанию. И танцевальный ансамбль «Радость», который базировался в том же Дворце культуры машиностроителей, где подрабатывал Дедом Морозом папа Никиты, срочно репетировал новую постановку. Через 15 лет сам Никита будет не только репетировать, но и играть в театре на этой самой сцене. И выступать с ансамблем «Радость» на разных концертах.

Еще папа очень хорошо пел. По ночам именно он пел Никите колыбельные песни. Правда, эти колыбельные были не совсем колыбельными. Нет, не такими, какие пыталась петь мама, которой, как говорил папа, медведь на ухо наступил. Мама просто пела какую-то свою мелодию каждой песне, так что «В лесу родилась ёлочка» была совершенно неотличима от «Спят усталые игрушки». Папа все песни пел правильно и красиво. Но пел он не «глазки закрывай, баю-бай», а «Ах, бедный мой Томми» – старую пиратскую песню. Или песню лесных разбойников из нового мультика «Бременские музыканты». К этому мультику вдобавок выпустили пластинку – такую красивую, красного цвета, полупрозрачную – и папа перепел все партии с этой пластинки буквально за неделю.

Засыпать под такие колыбельные было гораздо интереснее, чем под какие-то сопливые «баю-бай» и «люли-люли». Пиратские и разбойничьи песни, хотя и немного пугали, но очень сильно вдохновляли забраться с головой под одеяло, под которым уже не так страшно было их слушать. К тому же песни эти были очень красивыми и даже немного печальными. Оказалось, что ни пиратов, ни разбойников никто почему-то не любит, не жалеет, а главное – что никто не хочет с ними дружить. И уже тогда Никита внезапно понял, что если бы с пиратами и разбойниками кто-то дружил, то они бы никогда никого не грабили и не обижали.

А еще папа пел песни Трубадура, Прекрасной Принцессы, Глупого Короля. Особенно хорошо у него получалось петь песню Гениального Сыщика. Самое интересное, что на пластинке все эти партии – кроме песни Прекрасной Принцессы – спел тоже один человек: актер Олег Анофриев. Об этом Никита узнал спустя много лет и понял, что петь-то хорошо могут многие, а пластинки записывает кто-то один. Его папа успел записать только несколько катушек, или как было принято говорить, бобин магнитофонной пленки. Которые Никита так никогда и не услышал.

Папа Никиты не только пел – он замечательно рассказывал: сказки, истории, легенды. И именно он часто укладывал Никиту спать. А тот долго не мог уснуть, потому что все время хотелось услышать – а чем же закончится очередная сказка? Может быть, поэтому Никита вырос ярко выраженной «совой» – сохранял бодрость духа и работоспособность до полуночи. Зато очень неохотно и с большим трудом просыпался по утрам, особенно, если просыпаться надо было рано. «Рано» для Никиты заканчивалось в десять, а то и в одиннадцать часов утра. Впрочем, его отец тоже читал допоздна, а потом отсыпался – как говорится, «богема».

Увы, видимо, именно это стало последней каплей в сложных отношениях его отца и его матери. Поэтому, когда Никите исполнилось четыре года, сказки на ночь ему рассказывала уже его бабушка – мамина мама. А вторую бабушку, которая была мамой его отца, Никита больше никогда не увидел. Однако он еще долго вспоминал сказки, рассказанные его отцом, а песни из мультика «Бременские музыканты» выучил наизусть и даже купил грампластинку с этой сказкой, сделанной, как сейчас говорят, в жанре «мюзикла».

Глава шестая, повествующая о том, что не надо отдавать ребенка на воспитание дедушке с бабушкой, а надо отдавать в спорт

Жизнь у дедушки и бабушки для Никиты была скучной. Возможно, он просто стал старше. А его повзрослевшее тело, организм и мозг, готовый впитывать знания, как губка, требовали новой информации, новых навыков. А чему могли научить мальчика старики?

Мама Никиты Раиса Васнецова после работы училась в университете на вечернем отделении и приходила домой поздно, когда он уже спал. А по выходным пыталась устроить свою личную жизнь. А бабушка, Мария Ермолаевна Морозова, кормила домашнюю живность – курей, кролей, уток, ухаживала за садом и огородом, ездила на базар все это продавать. Дед – Прокофий Герасимович Белов – эту живность резал, из шкурок кролей делал шапки, и тоже продавал эти плоды натурального хозяйства на рынке. Наверное, по закону компенсации их внук с детства стал питать отвращение к сельскому хозяйству в любом его проявлении.

Дедушка с бабушкой жили в одном доме, но почему-то в разных комнатах. Сначала в комнату к дедушке можно было пройти через двери, и вход был один. Потом эти двери заложили кирпичами, и входов в дом стало два. Дедушка ходил к себе через одни двери, а бабушка с мамой – через другие. Как потом понял Никита, бабушка с дедушкой решили развестись. Или, как сказала мама, «сдурели на старости лет». В дедушкиной половине жил еще и дядя Никиты по имени Валентин, а с бабушкой еще жила мама. До того, как второй раз вышла замуж. Но это было потом.

Впрочем, мама редко появлялась в жизни Никиты, поскольку работала, а вечером училась в университете. Так что он и не помнил особо, что она делала. Помнил только, что одно время у них жили две тети, которые играли на баяне или аккордеоне – короче, на гармошке. В музыкальных инструментах мальчик тогда разбирался слабо. И когда потом мама все-таки заставила его ходить в музыкальную школу и учиться играть на баяне, он возненавидел этот баян сразу же и на всю жизнь. И при первой же возможности школу эту бросил. Но это было через несколько лет, а пока Никита ходил к веселым теткам и слушал, как лихо они играют на своих гармошках.

Когда дедушка с бабушкой развелись, бабушка перестала быть Беловой и снова стала Морозовой. Дом, или как говорила бабушка, хату они с дедом между собой разделили на две половинки, а вот двор – нет. И дедушка частенько вылезал в окно на свою половину двора, поскольку дверь из хаты у него выходила не во двор, а на улицу. И чтобы попасть в сад, дедушке надо было обходить вокруг весь дом. Вот он и лазил в окно, как нашкодивший пацан. Ну, и Никита повадился лазать к нему в гости.

Через окно, конечно.

Дед очень часто говорил слова, которых маленький Никита не мог понять. Например, видя на экране телевизора заставку к программе «Интервидение» в виде герба СССР и московского Кремля, он произносил фразу «Серп и молот – смерть и голод». Что означали эти слова, мальчик не знал. И даже не представлял, что, оказывается, эти слова были антисоветской пропагандой, за которую могли посадить в тюрьму.

Впрочем, как потом узнал Никита, дедушка в тюрьме таки сидел. Ему об этом рассказала бабушка. Оказывается, дед ударил топором соседа, когда они дрались за двор. Сосед хотел себе забрать часть территории двора семьи Беловых. Потом оказалось, что соседи подрались напрасно – через 10 лет государство забрало у дедушки с бабушкой эту часть их двора, потому что на генплане было что-то там неправильно начерчено. А еще через пятнадцать лет уже сам Никита будет мучиться с этим генпланом. И даже попытается судиться с государством. Тогда он еще не знал, что попытки тягаться с государством всегда заведомо будут провальными…

Бабушка Никиты, Мария Ермолаевна Морозова, к советской власти тоже особой любви не питала. И когда внук, впоследствии ставший пионером, пытался ей доказать, что советское государство – самое справедливое в мире, она тяжко вздыхала и говорила одну и ту же фразу: «Паны булы, паны и залышылыся». И дальше шла, как она говорила, «поратыся по господарству». Она сажала цветы и потом их продавала на рынке, а также покупала сырые семечки, жарила их на сковородке и тоже продавала. Большой стакан жареных семечек подсолнуха стоил двадцать копеек, а маленький – десять. Тыквенные семечки стоили дороже, но их сложнее было выковыривать из тыквы, потом сушить и потом только жарить. Так что Мария Ермолаевна продавала только семечки подсолнуха. Ну, еще летом торговала яблоками сорта «белый налив» и грушами сорта «лимонка», которые росли в саду. Потому что жить на пенсию было тяжело, а содержать внука – тем более тяжело. Растущий организм постоянно требовал продукты питания. А их надо было покупать. Колбаса на огороде почему-то не росла…

Зато яблок у Никиты летом всегда было от пуза, как, впрочем, и вишен, абрикос, слив и даже черешен. Одним словом, летом он вполне мог жить без колбасы, то есть, на подножном корме. Именно поэтому Никита стал часто уходить из дома на улицу, где гулял допоздна. И приходил домой лишь под вечер. Благо, частный дом и улица в украинском городе, точнее, в пригороде, мало чем отличались – везде цвели фруктовые деревья, вишни, черешни, яблоки, абрикосы можно было рвать, где угодно и объедаться ими от пуза. Ну, почти где угодно. Потому что черешни чаще всего росли за забором в чужих дворах. А вот яблони или абрикосы с вишнями – везде. Но черешни были вкуснее. Так что лазить по деревьям и заборам мальчик научился отменно.

Лазить по чужим садам его толкала исключительно любовь к острым ощущениям, а не жажда наживы или желание полакомится фруктами. К тому же повсюду росли шелковицы – черная, белая, розовая, они манили к себе постоянно. И мальчик приходил домой с синими губами и липкими ладонями, отказываясь ужинать оладышками или варениками, которые готовила его бабушка. Зимой мальчик ел с гораздо большим аппетитом, потому что зимой ни черешни, ни шелковица не растут. Поэтому приходилось уплетать и вареники, и оладушки. И все же рос он худеньким, хотя и жилистым пацаненком. К тому же, сказалось отсутствие мужского воспитания – драться Никита совсем не умел. А когда его били, быстро опускался до банального рёва, девчачьих слёз.

И за это он себя ненавидел, но все же ничего не мог с собой поделать.

Потому что панически боялся драться.

И если бы кто-то тогда сказал ему, что спустя много лет он станет мастером кун-фу и чемпионом страны, а еще – призером чемпионатов по различным видам единоборств, то мальчик бы подумал, что над ним издеваются. Ведь тогда и слова-то такого – кун-фу – никто не знал. Даже про каратэ еще никто не слыхал: было начало 70-х, расцвет социализма в отдельно взятой стране. И максимум, чем можно было тогда заниматься – это бокс или самбо. Вот только не повезло мальчику ни с боксом, ни с самбо…

Тогда не повезло.

Никита с детства хотел заниматься спортом. Однако был отдан мамой в музыкальную школу – учиться играть на баяне. Но, видимо, спортивные гены папы-футболиста очень сильно забивали желания матери. Кстати, тоже спортсменки – она была в прошлом перворазрядницей по велоспорту. Но Раиса Васнецова почему-то оставила спорт в покое и постоянно тянулась к искусству.

Даже пыталась писать стихи.

Позже Никита случайно прочтет несколько ее стихотворений. Он даже не сразу поймет, что это – стихи его мамы. Просто, разбирая на чердаке старые бумаги и роясь в старых грампластинках для патефона, вдруг обнаружит пару тетрадок со стихами. И начнет читать. Увы, они не произвели на него какое-нибудь впечатление. Ведь к тому времени он сам уже давно писал стихи, их даже опубликовали в местной областной газете. Поэтому простенькие рифмы типа «высокое»-«далекое» или «тень»-«лень», а также пафосные и полные оптимизма оды женскому труду и воспевание несчастной женской судьбы не тронули его душу.

Но, видимо, мама его не зря подалась в театр, где, кстати, встретила его папу. Так что, практически, тяга к прекрасному послужила причиной появления на свет Никиты.

Который по наследству получил эту самую тягу.

Только тянуться к искусству стал уже в более зрелом возрасте.

А в детстве его тянула мама.

Причем, за уши.

Одним словом, пришлось мальчику приобщаться к прекрасному. Он и приобщился, вот только ненадолго.

Рядом с музыкальной школой, где Никита мучил баян, находился открытый бассейн общества ЦСКА. И поскольку он был открытым – то есть, просто под открытым небом – мальчишки и девчонки, посещавшие и музыкальную, и обычную среднюю школу, постоянно проходили мимо. И засматривались на стройных пловцов, которые отмахивали свои ежедневные километры по 25 метров туда-обратно – бассейн был маленьким. Так что уже через месяц Никита забросил «музыкалку» и отправился учиться плавать. Воды он не боялся с детства, летом на пляже стремглав бросался в воду, даже однажды чуть не утонул – но плавать не умел. Поэтому его так тянуло в бассейн.

Мама сильно расстроилась, и попробовала было, как в анекдоте «утонешь – домой не приходи» отговорить сына, но не тут-то было – если надо, сын становился твердым, как скала. Поэтому вместо карьеры музыканта Никита решил начать карьеру спортсмена. И первым делом пробовать себя в роли пловца.

Пять лет занятий плаванием чемпионом его не сделали. Зато ангины куда-то ушли, хронический тонзиллит сначала стал не хроническим, а потом вообще уплыл, и простуды из постоянных спутниц стали какими-то почти случайными знакомыми. В общем, Никита стал довольно здоровым мальчиком, мышцы его окрепли и – невероятно – пару раз он даже смог дать отпор в школе, когда его пытались отлупить. И хотя до супермена ему было еще очень далеко, спорт стал началом становления его, как личности, помог укрепить характер и воспитать волю.

Глава седьмая, которая открывает один из страшных секретов Никиты.

До четвертого класса жизнь Никиты Васнецова не изобиловала какими-то яркими и запоминающимися событиями. Разве что одно омрачало его безмятежные дни, точнее, ночи – он, словно маленький ребенок, не контролировал себя во время сна. И утром просыпался от того, что его организм предательски подмачивал его репутацию. Как в буквальном, так и в переносном смысле. А мама, которая не отличалась тактом в этом вопросе, вместо того чтобы поговорить с сыном, успокоить его, попробовать разобраться в проблеме, еще и стыдила ребенка. Тем самым только усугубляла постыдную болезнь под названием «энурез».

Это был самый первый страх Никиты – страх, что о его слабости узнают в школе или соседи, или его приятели, живущие по соседству. Он по-прежнему настолько крепко спал, что не просыпался даже тогда, когда надо было идти на горшок. И продолжал совмещать пробуждение и поход в туалет по-маленькому. Практически ежедневно вывешенные для сушки еще совсем недавно белые простыни напоминали о его капитуляции перед особенностями Морфея. И это было ужасно.

Но как-то случилось так, что Никита уписался прямо в классе.

Однажды на уроке он поднял руку и попросил учительницу разрешения выйти. Мальчик постеснялся сказать, что хочет в туалет. А учительница была молодой и неопытной, до конца урока оставалось всего каких-то 15 минут… И она не разрешила. Через 5 минут Никита понял, что терпеть больше нет сил, и предательская струйка потекла по штанине. Когда он поднялся из-за парты, учительница, наконец, врубилась, в чем дело.

Но было поздно.

Потому что врубился весь класс.

Испуганная училка вместе с учеником вышла в коридор, довела его до туалета, хотя в этом уже не было необходимости, и, не зная, что делать, просто отпустила Никиту домой. Что стоило ему на следующий день прийти в школу, в свой класс – этого не знал никто. Маме про тот случай, конечно же, он не рассказал. Никита вообще почти ничего не рассказывал матери. Впрочем, мальчик по-прежнему видел-то ее редко – днем она работала, а по вечерам все еще училась.