Под грязью пустота

И тут женщина закричала. Она пришла в себя, почувствовала новую, жгучую, последнюю боль и закричала.

Ноги в изящных полусапожках заскребли по земле, тело выгнулось. Нолик от неожиданности вскочил и замер над бьющимся телом.

Женщина кричала, высоко и пронзительно, широко открыв рот, дергаясь всем телом. На месте ее удерживали только руки, привязанные к поваленному дереву.

– Так и будешь стоять и слушать? – крикнул Кирилл.

– Так я это…

– Нож проверни, козел.

Нолик наклонился и попытался схватиться за рукоять, но тело билось, и он никак не мог этого сделать.

– Лежать, дура, – Нолик наконец не выдержал и левой рукой прижал тело к земле. Правой – провернул нож в ране.

Женщина продолжала кричать.

Да что же такое! Где же ее сердце? Нолик, теряя контроль над собой, рванул нож в сторону, еще раз. Чтобы удержать бьющуюся женщину ему пришлось надавить на нее коленом. Да что же ты так бьешься?

Нолик еще раз ударил ножом, уже не думая о том, куда бьет, и не помешают ли ребра. Еще раз, под грудь, под левую сучью грудь.

Запах крови. Животный крик. Рывки ставшего вдруг невероятно сильным тела. Еще удар.

Крик прервался. Попал. Теперь провернуть лезвие. А потом…

Нолик резко вскочил, выдергивая нож. Полетели капли крови, не на него, мимо. Тело выгнулось еще раз, ноги мелко засеменили, нанизывая прошлогодние полусгнившие листья на высокие тонкие каблуки полусапожек.

А потом все кончилось.

– Пошли, – сказал Кирилл.

– Ага, – Нолик кивнул и, не отрывая взгляда от застывшего на земле тела, шагнул назад, споткнулся и чуть не упал.

– Осторожней, убьешься, – предупредил Кирилл.

– Ага, – снова ответил Нолик, – у нее вон ноги дрожат.

– Это у тебя ноги дрожат. Пошли в машину.

– А мы ее закапывать не будем?

– На кой?.. Тут, между прочим, еще волки водятся. Приберут. Если снег не выпадет – хрен, кто сюда до самой весны доберется. А если выпадет – и ее прикроет. Поехали. Нож только не потеряй.

– Ага.

Минут сорок джип петлял между деревьев, пока выехал на заброшенную лесную дорогу. Нолик уже успокоился, Кирилл включил фары.

– Слушай, – спросил Нолик, – а зачем Хозяину сдалась эта разборка в кабаке? Пусть себе менты и разбираются.

– Не знаю.

– Этого Солдата все равно же пришили. И кодлу его тоже.

– Вот-вот. Пришили. А ты теперь скажи, кто это смог их замочить, если два месяца ни менты, ни мы не смогли этого сделать.

– И то…

– Вот именно.

– Третье января. Классно год начинается, – помолчав сказал Нолик.

– Не то слово.

– А баба была единственной, кто все видел?

– Там был полный кабак народу. Только фиг кто обратился в ментовку. Подобрали там только то ли двух, то ли трех раненых. Ну и из всей обслуги ресторанной уцелели трое – эта вот стриптизерша, лабух из ансамбля и солистка.

– Теперь двое, – сказал тихо Нолик.

– Теперь двое, – согласился Кирилл, – а то и меньше.

– К остальным тоже поехали?

– К лабуху поехал сам Краб.

– Твою мать, – сказал Нолик.

– Вот именно.

Джип бросило на ухабе, Нолик прикусил язык, выматерился и замолчал.

Наблюдатель

А если попросить медсестру поправить одеяло, то она наклонится над ним, халат приоткроется и он сможет рассмотреть качающуюся прямо перед лицом грудь. У Лизаветы грудь просто сказочная и белья она не признает. А у ее напарницы, Валечки, грудь поменьше, и предпочитает Валечка фирменное кружевное бельишко.

– Лиза, вы мне одеяло поправьте, – слабым голосом, как и положено смертельно больному человеку, попросил Гаврилин.

– Опять? – скептически улыбнулась Лизавета.

– Опять. Очень у вас комкающиеся одеяла.

Лизавета улыбалась. Кто сказал, что бабе не приятно, когда мужики пялятся на ее сиськи? Мудак какой-то и сказал.

Как быстро у нас формируются больничные привычки, подумал Гаврилин, любуясь глубоким вырезом халата. В благословенную лечебницу «Гиппократ» он попал утром первого января. Сейчас только вечер третьего, а он уже научился ловить маленькие радости этой клиники.

– Так хорошо? – спросила Лизавета, наклонившись к Гаврилину и слегка поправив одеяло.

Гаврилин с трудом перевел взгляд с ее грудей на лицо и изобразил на лице наслаждение.