Карл, герцог

– Извольте продолжать.

И все. Проще, чем «кушать подано». Филипп сегодня на вторых ролях.

– Мартин фон Остхофен убит графом Сен-Полем. Обвинение располагает свидетелем.

Теперь в фокусе Жювель. Иоганн вполголоса подсказывает ему: «Итак, я та самая заблудшая овца…»

Жювель, согласно кивнув, говорит:

– Все так. По делу. Хозяин сказал: «Пили кругляк». А мне не разница, какая у него прихоть. Ну и по его диавольскому наущению сгубил Мартина-янгела.

В дальнем конце зала – женский смех. Ее имел ангел. Такая мысль Лютеции в голову не приходила. Общественное настроение подымается. Все-таки нам будет весело.

Гельмут, заломив бровь, оборачивается на смех. У него все грамотно куплено. Не даром ведь он сегодня потратил на Лютецию два часа лучшего полуденного времени.

– Рад видеть среди прочих эту милую госпожу. Лютеция, скажите, вы узнаете нашего свидетеля?

Лютеция органична во всем, Лютеция вне политики. Если бы ее попросили узнать в Жювеле Тухлое Дупло святую Варвару, она, без сомнения, узнала бы в нем святую Варвару. Тем более, что Жювель, лишенный нечистотных наслоений, вполне недурен собой.

– Да, монсеньор. Именно через Жювеля я не раз и не два сносилась с графом.

– Вы видели Жювеля на фаблио?

– Да, как и весь свет.

Спроси Гельмут, была ли Лютеция непосредственной свидетельницей порчи блока, ревновал ли ее Сен-Поль к Мартину и все такое подобное, она без оговорок ответила бы «да».

Гельмут не стал, однако, длить свой допрос. На то и драматургия, на то и искусство, чтобы разогретая публика не заскучала. Все уже готовы принять слова за факты, все верят старательному аранжировщику, а вера на то и вера, чтобы восполнять лакуны в логических цепях.

– Итак, государь, – Гельмут вновь обращается к Филиппу, – преступник обнаружен, уличен и явлен обществу. Просим предоставить графа Сен-Поля в наше распоряжение либо покарать его по бургундским законам в нашем присутствии.

Филипп украдкой смотрит на Оливье. Что там еще написано?

– Терпение, монсеньоры. Пусть скажет граф.

9

Сен-Поль – Рыцарь-в-Белом. Весь в белом и сам белый. Нет, он не трус. Он рыцарь. Он встает, он делает глубокий вдох, смотрит на Филиппа, на Карла, на Оливье. Немое кино.

«Ну? Что скажете-с?» – растворено в мировом эфире коллективное невысказанное.

– Что я скажу? – Сен-Поль сглотнул слюну, оперся руками о стол.

– В тот день, последний день фаблио, я шел через рощу близ холма Монтенуа и размышлял о делах, каких у меня, распорядителя, было хоть отбавляй. Я шествовал тропкой, кратчайшей, но безлюдной. Я увидел Мартина фон Остхофен, лежащего под деревом, и подумал, что он спит. Это было очень некстати – вскоре должен был состояться его выход в роли души Роланда. Я подошел к нему, чтобы разбудить и пристыдить. Я увидел, что грудь его залита кровью – настоящей, алой, липкой. Представьте, он убился грифелем, который торчал в его груди, словно соломинка в коровьей лепешке. Лицо его казалось спокойным и не запечатлело ни телесных мучений, ни ужаса. Одет и причесан он был на свой лад, опрятно и фатовато. Ничто не намекало на борьбу. Это было самоубийство.

Шепот. Довольные, все снова набросились на еду. Это нервное. Частичное утоление голода одного рода взывает к другому. Если проще, то жрут, когда очень интересно. Поэтому на турнир или казнь берут бутерброды, не говоря уже о попкорне.

– Я утверждаю, – продолжал Сен-Поль, Рыцарь-в-Белом, – что Мартин убил себя сам. Под его головой я обнаружил документ, который все объясняет, но о нем позже. Я был распорядителем на фаблио, я был вынужден скрыть его смерть. Некоторые причины этого очевидны, некоторые – нет. Я позвал своих людей, мы омыли кровь и нечистоты, переодели теплое тело в одеяния ангельские, Жювель действительно подпилил блок, и тело Мартина сверзилось на копья. Он как бы погиб дважды.

Карл слушал. Слишком внимательно. «Я увидел», «я понял», «я сделал»… Он не верил Жювелю, тевтонские морды его злили. Он не верил в убийство или по крайней мере в то, что убийца Сен-Поль. Самоубийство – куда ни шло, оно пребывало в согласии с его видением происшедшего. В самом начале Карл был уверен, что смерть Мартина – несчастный случай. Слова Сен-Поля сути дела не изменяли, ведь и самоубийство – несчастный случай иного рода. Карл верил Сен-Полю, потому что не сомневался в его трусости, в мягкости его подбрюшья, слабости его поджилок. Тряпичник и зануда Сен-Поль – убийца? Нет, кто угодно, но не Сен-Поль.

Обри, воспользовавшись отстраненностью Карла, стал поедать свои трюфели. Карл и в самом деле игнорировал его, он скользил взглядом по складкам одежды Сен-Поля. Мертвый Мартин лежал в роще. Я скотина. Карл поправил волосы, упавшие на глаза. Я скотина.

Снова вступил Сен-Поль.

– Я сделал все, чтобы предотвратить скандал. Я пожертвовал троими из своей челяди. Их повесили привселюдно, вы помните. Я взял на себя всю ответственность за сохранение чести и доброй славы бургундского фаблио, потому что знал: Мартину уже не навредить, а вот нам мертвый Мартин мог бы навредить изрядно. Так и случилось.

Сен-Поль умолк, глотнул из кубка. Рыцарь-в-Белом облокотился о седельную луку, отдыхая в предвосхищении новой атаки. Вот чего от него не ожидал Карл, так это смирения, спокойствия и твердости. Надо же, Сен-Поль не такое говно, каким казался все это время.

– Скажите, граф, а что там за документ, который все объясняет?

Сен-Поль запрокинул голову, как будто вверху был не свод трапезной, не потолок с кудрявой росписью – цветы и птицы, драконы и их победители – а небо, где огненными буквами прописаны слова господнего одобрения.

– Я имею его при себе, – сказал Сен-Поль после минутного колебания. – Желающие могут удостовериться, что это не подделка, – Сен-Поль извлек кору из кошелька. – Рука Мартина фон Остхофен. Он пользовался тем же грифелем, которым и закололся. «Растленный Карлом, умираю во цвете лет», – вот что здесь написано. По-французски, каждый может видеть.

– Га-га-га, – заржал в кромешной тишине секретарь Оливье, пьяный в дупель крупный парижский жлоб.

Это было сигналом.

Пауза, занявшая свое законное место в хвосте монолога Сен-Поля, была прервана.

Это было сигналом.

Все зашептались, зачесались, загалдели, заерзали, засморкались. Брови Филиппа взлетели на лоб. Обри, рассеянная рассеянность, поставил локоть на стол. Оказалось, в тарелку. Только тут Карл осознал, что в послании Мартина речь идет о нем.

Сен-Поль продолжал. Он говорил, не повышая голоса, но все слышали.

– «Растленный Карлом» – вот он, ключ к смерти Мартина фон Остхофен, данный самим Мартином. И всякий, кто был на том фаблио, мог видеть, что для такого заявления было достаточно оснований. Вернемся в тот день. Вот я обнаружил этот документ под головой Мартина. Что я должен был делать дальше? Позвать всех, показать его всем, всем объяснить, что имеется в виду? И это я должен был сделать, будучи преданным вассалом герцога Филиппа?

Сен-Поль разошелся. На его щеках заиграл румянец.

– Я что, должен был бежать к молодому графу и предъявлять ему этот документ? Может, я должен был рассказать, что нашел мертвого Мартина, умолчав о записке, чтобы меня подозревали в убийстве? Тем более, что мальца угораздило сойтись накоротке с моей прежней подругой Лютецией и об этом кое-кто знал? Я скрыл все. Но тогда у меня, по крайней мере, была надежда, что благодаря моим усилиям это самоубийство канет в Лету. Другое дело, что эта надежда не оправдалась и Орден настоял на разбирательстве. Пускай оно будет. Но только искать нужно в другом месте. Будьте любезны, господа инквизиторы, расследовать перипетии отношений между вашим эстетным мальчиком и нашим пылким графом! Это честнее, чем лепить из меня резателя и ревнивца.

Гельмут и Иоганн обменялись взглядами. Конечно, это было бы честнее. Но оба чувствовали, что этот честный кус им не по зубам.

10

Карл огляделся. Луи нет, как не было. Очевидно же, что высматривать его глупо. Хотя здесь нет ничего очевидного – Дитриха, Гельмута, Иоганна и этого рахита здесь тоже быть не должно бы. Но они есть. Я что, трахнул вам этого Мартина? Растленный Карлом, умираю в расцвете же. Сен-Поль написал. Или Дитрих – одно из двух.

Карл встает. Он встает так: во-первых, приземляя двурогую вилку на стол, плашмя, рядом со своей тарелкой; во-вторых, с грохотом опрокидывая стул; в-третьих, прочищая горло троекратным прокашливанием; в-четвертых – ему по хрену Дитрих, Гельмут, Сен-Поль и весь этот фестиваль. Именно таким образом граф Шароле встает и говорит громко:

– Монсеньоры! Не один, а двое здесь обвиняют меня, графа Шароле, в совершенном ими же самими преступлении. Это несправедливо и, кстати, оскорбительно.

Карл обвел публику полупрозрачным взглядом и продолжал:

– Это оскорбительно, поскольку эти двое – наемный убийца Мартина Сен-Поль и бесчестный Дитрих фон Хелленталь, опекун Мартина и, соответственно, наниматель Сен-Поля…

Граф Шароле замолчал, не закончив свою мысль. Гнев заменял ему красноречие.