Пути Звезднорожденных

Но ответа не последовало. Где-то на берегу, скрытом стеной тумана, глухо заревел олень, которому не было до происходящего в лодке ровным счетом никакого дела.

Элаю сделалось по-настоящему страшно.

2

– На налима? Осенью? Жить им надоело, что ли, малохольным? – вслух рассуждал конюх, подливая бражки своему собутыльнику, такому же конюху, когда Элай и Вада, гордо взвалив на плечо снасти, проследовали к пристани.

Эти слова донес до ушей Элая пронырливый ветер. Разумеется, сии откровения не предназначались для ушей Элая, сына свела Элиена, равно как и для ушей его товарища Вады, юноши безродного, но бойкого и сметливого.

«Вот вернемся – я ему покажу, этому смерду, кто тут малохольный…» – сплюнул Элай, бросая снасти в лодку.

У него тотчас же созрел план мести (которым он поспешил поделиться с Вадой) – дурацкий, как и все прочие его планы. Даже неученому гервериту известно, сколь обильное и безудержное расстройство желудка вызывает большой зуб налима, измельченный и вымоченный в уксусе, если его подмешать к еде. Вот конюху-то он зуб и подмешает. В том, что они с Вадой без труда добудут крупного налима, Элай не сомневался. Тогда, на пристани, все эти жалкие сортирные расклады казались смешными.

Сейчас Элай сидел, сгорбившись, на дне лодки. Его глаза были закрыты. Бородавчатая харя конюха издевательски скалилась под смеженными веками наследника оринского престола.

В уключинах болтались жалкие обломки весел. Когда невиданной величины и свирепости рыба прошла под лодкой в первый раз, она играючи снесла мощным панцирным хвостом левое весло. Правое весло налим попросту перекусил.

Снова затрубил на далеком берегу пятнистый олень и этот звук вывел Элая из оцепенения.

Он должен что-то сделать. Что?

Двигаться к берегу.

Как ему двигаться к берегу? Налегая на весла.

Имеются ли весла? Нет.

Остался только шест, выточенный из молодого вяза. Прочный, тяжелый. Такой шест нужен для того, чтобы отталкиваться от берега и преодолевать отмели. Можно ли двигаться, орудуя этим шестом, словно веслом? Вот это вряд ли.

Элай обернулся.

Позади лодки, неспешно, но неуклонно несомой течением вперед, к гибели, он заметил некое странное движение. Поверхность воды кипела, словно бы в глубине нежданно отверзлись недра и из них, пузырясь и бурля, пошел предвечный пар, которым, как утверждают мудрецы, наполнены недра земли.

Это были налимы. Они с жадностью пожирали тело утопленника Вады и между делом дрались друг с дружкой за самые сладкие куски.

Элай чуть не заплакал. Ему хватило сообразительности понять, что пуститься к берегу вплавь – не лучшая идея. Налимов в этих местах много, а мяса мало.

Впрочем, вода была такой холодной, что даже если бы все налимы Ориса окочурились в одночасье или перешли бы к травоядению, Элаю едва ли удалось преодолеть хоть половину расстояния до берега.

Его отец, Элиен Тремгор, пожалуй, справился бы с этой задачей даже в свои сорок. Но куда ему до отца! Он, Элай, не Звезднорожденный, но лишь сын Звезднорожденного.

3

Элаю не хотелось умирать.

Размахивая руками, он стал звать на помощь. Быть может, там, на берегу, есть кто-нибудь, кто поймет, что произошло? Какой-нибудь рыбак, который догадается, что за спасение сына свел не пожалеет ни денег, ни прибыльных должностей? Быть может, тот олень, что трубит сейчас, подзывая подругу, уже выслежен охотником, у которого – совершенно случайно – в прибрежных плавнях припрятана лодка?

– Э-ге-гей, помогите сыну свела!

Никто не откликался.

– Тысяча золотых за спасение!

Без ответа. Даже олень заткнулся.

Когда Элай сорвал голос, он сел на скамью и решил испробовать последнее средство. Средство, к которому он не прибегал ни разу за свои семнадцать лет. Он вознес мольбу к Неявленным, к Высоким Сущностям.

Конечно, Элай не умел молиться – раньше все время было недосуг, не доходили руки. В конце концов, хотя писаного запрета в Орине не существовало, частные молитвы не поощрялись. Отец рассудительно замечал, что всякий, кто хочет быть услышанным, должен обладать силой особого свойства, а вот силой-то как раз обладает далеко не всякий. Собственно, только жрец, да и то, как правило, один на целую коллегию. Ну а малообщительные диофериды во время редких публичных выступлений намекали, что молитва может быть услышана не тем, кем надо. И понята превратно. А потому, добрые граждане Орина, не балуйте и на заемную у Неявленных удачу пасть не разевайте.

Но теперь Элай догадался: молиться совершенно обязательно. Хоть как.

Вначале он воззвал к духам предков, которые, быть может, смилостивятся и не оставят в беде отпрыска древнего рода Акретов.

Затем – к огненноокому Гаиллирису, покровителю Харрены. Жрецом Гаиллириса, это Элай помнил, был его отец. И чудес он сотворил, по слухам, немерено. Может, и у него, Элая, сработает?

А после, неожиданно для самого себя, Элай помянул имя Великой Матери Тайа-Ароан.

Элай помнил, что среди всех непоощряемых в Орине молений менее всего поощрялись призывы к милости Владетельницы Багровой Печати. Даже, кажется, за прямое гласное обращение к Великой Матери могли выслать за семидесятую лигу, а то и вовсе к праотцам – тут в голове Элая полной ясности не было. И все равно сын Элиена с жаром принялся взывать именно к ней. Что с того, что его мать бледнела и делала большие глаза при одном упоминании Тайа-Ароан? Что с того, что отец предостерегал его пуще сглаза от молитв Великой Матери?

«Предостерегал? Запрещал? Что ж, так даже лучше. Простолюдины уши ей не намозолили своими просьбами», – успокоил себя Элай.

Он страстно шептал молитвенные формулы, всплывшие невесть из каких потайных закоулков его памяти, и требовал спасения. Старательно делал такое же вдохновенное лицо, какое было у отца на торжественных жертвоприношениях. Получалось плохо.

«Но главное, чтобы в душе… это самое», – не унывал Элай.

Нос заложило, он начал гундосить. Спина, лоб, живот покрылись липкой испариной. По щекам текли слезы. Как ни хорохорился Элай, а убедить себя в том, что Великая Мать – это такая добренькая тетя, которая явится и решит все проблемы, не требуя ничего взамен, ему не удавалось. Его руки были сложены на груди в древнем и величественном молитвенном жесте, но его пальцы дрожали, как у молодого рыночного воришки, обрабатывающего свою первую подводу с товаром.

Непонятные, чужие слова, которые он произносил – а теперь он молился не про себя, а в голос, – были ему непонятны. Он не знал, что означают эти слова, но чувствовал: что-то жуткое.

А между тем слова, которые озвучивали уста Элая, были таковы, что, услышь он их повторенными эхом, да еще и на родном языке, его лицо покрылось бы морщинами, а волосы поседели от корней и до кончиков. Не так-то приятно слышать некоторые вещи.

Итак, Элай не ведал, что творит. И все равно материя мироздания плавилась под его молитвой, а огненный перст судьбы, словно грифель, торопливо вычерчивал на небесной доске данные им клятвы. Тогда Элай еще не знал, что отныне сказанное им в лодке будет с ним до смерти и после смерти, воскресая и изменяясь в пучинах кошмарных видений, от которых не просто очнуться.

Предоставленная самой себе лодка тем временем приближалась к мысу, который рыбаки, по весне промышлявшие в здешних местах все тех же налимов, окрестили Кривой Ногой. За этим мысом Орин резко сужался, течение становилось неукротимым и взгляду самоубийцы, которому не посчастливилось обогнуть Кривую Ногу, открывались Пороги.

Одной каменной гряды было достаточно для того, чтобы расколоть в щепу самую крепкую лодку и размозжить об острые скалы голову, пусть даже самую тупоумную.

Элай высморкался в кулак и снова зарыдал, его переполняла жалость к себе. Семнадцать лет – это слишком рано для смерти.

Он больше не пытался отогнать прочь мысли о неизбежности гибели, теперь он ими упивался. Умереть? Прекрасно! Распрекрасно!

Элай обеими руками стиснул кинжал, висящий у пояса. Еще утром он рассчитывал вырезать им большой зуб добытого налима. Теперь, похоже, придется употребить благородную сталь на дело воистину благородное: перерезать себе горло.

«Как это величественно – уйти, как подобает воину, не дожидаясь, пока бурный поток низвергнет тебя вниз», – размышлял Элай, как бы со стороны любуясь собственной твердостью духа. На самом деле, где именно нужно резать, чтобы «уйти как воин», Элай понятия не имел.

Элай глубоко вздохнул. Поднял взгляд в затянутое свинцовыми тучами небо.

– Прощай, – сказал он.