Альманах «СовременникЪ» №4(24) 2021 г. (посвященный 800-летию Александра Невского)

Хотя… хотя не нахожу в этом чего-то особенного, странного!.. Бывает, от подобной угрюмой погоды порой человека охватывает неизъяснимая, а иногда безотчетная, замшелая, затаенная досада от чего-то случившегося. И мне, глядя на тебя, невольно думается: «Отчего ты сегодня так?! Что за томительное уныние охватило твою душу, дочь моя, что так, почти с полчаса, пребываешь в молчании?»

Понимаю! Была бы мать твоя жива, ты так долго не пребывала бы в таком безмолвии и с таким унынием не взирала бы на любимую тобой аллею. Поделилась бы с ней своими думами, и она, проявив материнское, женское участие, смогла бы утешить… и облегчить грусть твою. А я отец, и мне нелегко видеть, как ты столько времени стоишь у окна и тоскливым взором смотришь на листопад в аллее.

– Па, ты почему встал? Продолжил бы сидеть. Тебе нелегко ходить… Устал сидеть в кресле?.. Слышала, Мальвина вошла, поправила плед, подбросила поленья в камин – стало теплее. Не надо было вставать.

– Ничего, дочь моя Энн. Врачи же прописали чаще ходить, разминать конечности. Вот и я по мере возможности стараюсь двигаться… Но… но у меня в такую пасмурную, сырую погоду обычно в суставах ноет… Но сейчас не этот недуг меня беспокоит… больше беспокоит твое такое сегодняшнее настроение. Отчего ты сегодня так, Энн?! Что за грусть охватила твою душу? Конечно, я… не буду спрашивать, чего ты не пожелаешь рассказать отцу своему. Женское сердце, как я уже сказал, в подобном случае всецело может довериться в откровении только матери… А я отец, и мое беспокойство в другом: как мог бы я проявить участие в утешении грусти твоей, Энн? Когда в иные дни, бывало, смотрел и видел печаль на твоем лице, ты должна знать, – всегда мне бывало тревожно. Особенно твой молчаливый взгляд на все, почти на все… Помню еще с детства, если что-то тебе не нравилось, ты всегда отвечала вопрошающим взглядом и задумчивым молчанием. И мы с матерью твоей с тревогой это воспринимали. А на этот раз уже второй день, как ты ушла в себя, и сегодня с утра ты опять неразговорчива, стоишь у окна столько времени и слова не промолвишь. Может… может, сегодняшнее твое такое настроение от последнего выступления в The Royal Opera, где, как я знаю, пела арию «Горная Фея»?

– Нет, па! Не то!.. Я выступала два дня тому назад в Covent Garden и пела арию «Розамунда».

– Ну и как?! Опера прошла, и кто-то из газетчиков написал что-то неладное, что заставило пребывать в таком удрученном состоянии?.. Я всегда слежу за прессой и читаю каждый отзыв о твоих выступлениях. Чуть ли не с первых твоих дебютов на оперной сцене я, кроме похвалы газетчиков и театральных критиков, ничего пока не слышу и не помню. Разве что-то было такое в прессе? Что?.. Я с утра только и делаю, что просматриваю прессу, и ни вчера, ни сегодня ничего подобного не заметил.

Но вот вспоминаю первые твои дебюты и как ты всегда ревниво на отзывы прессы и театральных критиков реагировала. И когда видела, что в газетах похвалы бывало больше, главное от оперных критиков, как сияло твое лицо, как это всегда тешило твое самолюбие… Не говоря о том, как мы – мать твоя и все домочадцы – всегда бывали рады твоему такому успеху. Да, всегда мы одинаково были рады и счастливы от твоих успехов на оперной сцене. Твой голос обвораживает слушателей, о первых же твоих выступлениях с восторгом писала вся изысканная пресса Мейфэйра[1 - Мейфэйр – район в Центральном Лондоне, к востоку от Гайд-парка.]. А главное, многие из королевского двора, посетив оперу и послушав твой голос, с восхищением делились впечатлениями с прессой. Помню, я читал: когда попросили принца Эдуарда сказать несколько слов о твоем выступлении, он отвечал: «Такого голоса у певцов «Ла Скала»[2 - «Ла Скала» – всемирно известная миланская опера.], что приезжают из Италии, не услышать. Наша… их превосходит!» Запомнилась и одна выдержка из газеты «Норзерн Стар», в которой печаталось интервью молодого, но уже выдающегося композитора сэра Чарльза Стэнфорда, который, отвечая на вопрос корреспондента, с восторгом говорил: «Какой голос! Какое сопрано! Настоящее bel canto!» To же писали и «Лондон Дейли Миррор», и «Морнинг Пост», и другие.

– Да, па, все это помню… Почему подошел к окну?.. Здесь же холодно!

– Ничего, Энн, и я люблю осеннюю погоду и, бывает, с интересом наблюдаю за подобным листопадом. Вспоминаю, как и мы с матерью твоей часто прогуливались по аллее и, ступая по шуршавшим под ногами жухлым опавшим листьям, много рассуждали об этом периоде года. Помню, однажды, прогуливаясь в такое осеннее время по аллее, она сказала: «Джо, всегда интересно, что происходит в природе, особенно в это четвертое время года. В ней есть что-то такое особое, мистическое, только ей присущее: кажется, осень несет на себе какую-то печать потаенной особой ноши; что-то окончательное, заключительное и отличительное от трех других времен года… И это заставляет задуматься».

И мнения наши о временах года, и особенно об осени, часто совпадали. Помню, как она, рассуждая об осени, потом говорила: «Джо, пусть не удивит тебя, если, думая об осени, я приведу такое сравнение о состоянии чувств. Конечно, весна прекрасна в своем пробуждении природы и цветении, и это можно сравнить с чувством, связанным с рождением младенца. Лето – это радость и блаженство от первых шагов дитяти. Но осень в этом случае похожа на состояние матери, что вынашивала плод в чреве своем до наступления родов, три времени года – девяносто дней. И в чувствах – после периода в девяносто дней – это можно сравнить с тем состоянием сердца матери, с тем, что чувствует она в ту минуту, когда из чрева ее на свет появляется новая жизнь. А потому осень не исключена тех природных прелестей, что ей присущи, – изобилие и красота красок, в которые облачается вся живая природа перед началом суровой зимы… А потому осень настраивает на особые, высокие чувства».

И часто мать твоя, уходя в рассуждения, заключала: «Я почему-то осень люблю больше, чем другие времена года. Осень – это полнота… изобилие всего того, чем человек и все живое может жить и радоваться до следующего года, до наступления весны».

– Да, па, мать была впечатлительная. Об этом многие, кто вспоминал ее, часто говорили…

– Энн, вот сейчас, когда стою рядом и уже смотрю на твое лицо, к сожалению, замечаю, может быть и впервые, – что-то на душе твоей неспокойно. Что тебя беспокоит, что тревожит твое сердце, дитя мое?.. Отвечаешь молчанием?! Да, а… жаль, а была бы мать твоя жива, она могла бы разделить твою печаль. Но-о-о!.. Раз нет желания… больше не буду спрашивать. Главное, чтоб со здоровьем было хорошо.

– Па… Что же!.. Можно… Могу и с тобой поделиться!..

– Слушаю, что за причина грусти твоей, дочь моя?

– Он… не пришел на спектакль!..

– Он не пришел?.. И он один из тех твоих поклонников… кого я могу знать?

– Нет, па, ты не знаешь его… Он обещал и не пришел на спектакль.

– Ты пригласила, а он не пришел на спектакль?!

– Да, па! Я пригласила. А он не пришел…

– Энн… я не буду спрашивать, если нет у тебя желания называть его имя, кто он, какого положения в обществе, другое… Но как?! Ты пригласила, а он не пришел на спектакль!

– Да, па, обещал и не пришел на спектакль. А имя… имя… Зовут его Роберт… А положение, положение в обществе?.. Он… он… моряк.

– Моряк?.. Ты сказала – моряк?!

– Да, па, он моряк!.. Па, где находится Карибский океан? Атлантический я знаю, слышала, есть и Тихий океан, а Карибский океан где?

– Карибского океана, Энн, не существует. Есть Карибское море, а точнее внутреннее, полузамкнутое море бассейна Атлантического океана между Северной и Южной Америкой. И вокруг этого, скажем, замкнутого моря находятся на севере Соединенные Штаты, на западе Мексика, а на юге несколько латиноамериканских стран.

– И в этом замкнутом море много пиратов?

– Да, действительно, там плавает много пиратов – корсаров и буканьеров. И с ними королевство наше ведет настоящую войну.

– Значит, он воюет с пиратами, и потому моряка этого называют… грозою пиратов!

– А-а-а… тот, о ком речь, конечно, он капитан корабля, раз его считают грозой пиратов Карибского моря.

– Да, он… капитан того большого корабля, что считают грозой пиратов.

– И… и где же ты познакомилась с ним? И он, этот гроза пиратов, не изъявил желания присутствовать на твоем выступлении и услышать твоего голоса?

– Па, это на балу… у лорда Гулд в честь его шестидесятилетия, где присутствовал и барон Уилсон со своей молодой невестой. И там, на этом балу, познакомилась с этим капитаном Робертом, который тоже был приглашен на этот бал.

– И на том балу ты должна была выступать?

– Нет, была так приглашена. И на том балу, па, прямого знакомства с ним не было, мы только обменивались взглядами… Только виделись и… смотрели друг другу в глаза… Обменивались взглядами… прямого знакомства не было…

– Как же так?! Обменивались взглядами, а знакомство?!

– Да, па, обменивались взглядами… А было это так: на балу у лорда Гулд я стояла с леди Элизабет. Подошла к нам Надя…

– Надя?..

– Да, Надя, дочь русского посла.

– Русского посла… Графа Шувалова?

– Да, дочь русского графа. Надя такая кукушка, она не упускает ни одного бала, карнавала, ни одного в свете званого вечера, везде и всюду она там…

– Энн, ты сказала, она дочь графа Шувалова… посла России? Я что-то припоминаю ее… Интересно, не она ли?.. Во время начала второй Крымской войны посол России был болен, и я приносил к графу домой уведомление военного департамента. Граф был лежачий больной, и к нему проводила меня дочь его молодая… Нет, еще юная, светлая синеглазая юная леди. Она мне показалась… красивой. И не она ли?

– Да, па, Надя – красивая леди. Но поговаривают, что она не дочь, а племянница посла. Но такая!.. Первая сплетница в Мейфэре!.. Бывает она везде и всюду. Не упускает ни одного бала, карнавала, званого вечера или презентации чего-либо. Но говорунья!.. Ее еще в высшем свете называют корзиной сплетен, а другие нашли ей более подходящее имя – кукушка. Вот она и… Это она меня с ним… и познакомила.

– Но ты же сказала, что прямо не знакомилась, а только взглядами?

– Да, па! Прямого знакомства не было, но… лучше расскажу. Впрочем, было так. Как я сказала, на балу у лорда Гулд стояла я с леди Элизабет… Подошла к нам Надя, наклоняется мне к уху и поверх веера смотрит куда-то в зал и говорит:

– Энн, и ты, Элизабет, не шевелитесь, стойте ровно и продолжайте беседу. Один молодой джентльмен, Энн, не сводит с тебя глаз. Ты на прицеле… А какой красавец! Какой стан! Стройный высокий белокурый блондин.

– Кто он? – спросила я.

– Не знаю. Впервые вижу. Нигде, ни на одном балу его я не видела. Вижу первый раз. Давай немного отойдем в сторону, станем вон у той колонны и посмотрим, как он… на его действия.

Мы отошли немного в сторону, встали у одной из колонн зала… И Надя опять, обводя глазами поверх веера зал, щебечет на ухо:

– Энн, я так и думала. Они со своим другом пошли за нами, тоже остановились. Не оглядывайся, встань чуть левее, голову держи профилем… Вот так! У тебя красивый нос! Разговаривай со мной… Какой стан! Какая талия! С такой благородной осанкой каким молодцом он смотрится!.. А мундир как сидит, опоясанный широким, также с позолотою, поясом! Прямо витязь!..

Помню, я спрашивала: