Три Дюма

– Охота приближается, – сказал отец. – Зверя погонят по этой аллее. Давайте посмотрим на него, княгиня?

– Не стоит, дорогой генерал, – ответила она. – Мне здесь хорошо, и я не тронусь с места; ходьба меня утомляет; но если уж вам так хочется, можете поднести меня к окну.

Отец взял ее на руки, как кормилица берет ребенка, и поднес к окну. Он держал ее там минут десять… Затем уложил на софу и снова занял свое место подле нее. Что происходило потом за моей спиной, я не знаю. Я был целиком поглощен оленем, промчавшимся по дорожке парка, охотниками и собаками. Все это тогда интересовало меня куда больше, чем княгиня…

В 1806 году Жан-Мишель Девиолен, кузен Лабуре, который остался полновластным хозяином лесов и распоряжался имперскими владениями точно так же, как когда-то управлял ими при герцоге Орлеанском (умершем на эшафоте), пришел к генералу Дюма с сообщением, что Бертье выхлопотал для него постоянное разрешение на охоту. Так сильные мира сего отделываются мелкими подачками от тех угрызений совести, которые испытывают, совершив большую несправедливость.

И генералу захотелось еще раз сесть в седло и пуститься вскачь по лесам Вилле-Коттре, но болезнь победила победителя. Однажды, когда он возвратился с верховой прогулки, ему пришлось лечь в постель. Он впал в глубокое отчаяние и на какое-то мгновение потерял самообладание.

– Неужели генерал, – воскликнул он, – который в тридцать пять лет командовал тремя армиями, должен в сорок умирать в постели, как трус? О Боже, Боже, чем я прогневил Тебя, что Ты обрек меня таким молодым покинуть жену и детей?

Он призвал священника, исповедался, а потом, повернувшись к жене, испустил последний вздох у нее на руках в тот миг, когда часы пробили полночь.

Маленького Александра заранее увезли из дому к двоюродной сестре его матери. Вечером он заснул, но в полночь обоих, и женщину, и ребенка, разбудил громкий стук в дверь. Малыш, нисколько не испугавшись, кинулся к двери.

– Куда ты, Александр? – закричала хозяйка.

– Разве ты не видишь?.. Я хочу открыть папе, он пришел проститься с нами.

Она снова уложила малыша в постель, и он заснул. На следующий день она сказала:

– Мой бедный мальчик, твой папа, который тебя так любил, умер.

– Умер?.. Что это значит?

– Это значит, что ты его больше не увидишь.

– А почему я его больше не увижу?

– Потому что Господь Бог взял его к себе.

– А где живет Господь Бог?

– На небе.

Маленький Александр смолчал, но в первый же удобный момент кинулся домой. Он вошел никем не замеченный, направился прямо в комнату, где висело ружье отца, и, взяв его, стал карабкаться вверх по лестнице. На площадке он столкнулся с матерью, которая вся в слезах выходила из комнаты покойного.

– Ты куда? – спросила она его.

– На небо.

– А что ты хочешь там делать, мой бедный мальчик?

– Я убью Господа Бога, который убил папу.

Она взяла его на руки и чуть не задушила в объятиях.

– Не говори таких слов, мой маленький! – воскликнула она. – Мы и без того достаточно несчастны!

Глава третья

Вольное детство, проведенное в праздности среди лесов

Они и в самом деле были очень несчастны. Генерал не оставил им наследства, семье нечего было ждать от императора, который упорно отказывал в аудиенции жене бунтаря. Товарищи Дюма по оружию – Брюн, Ожеро, Ланн – напомнили императору о подвигах генерала Дюма. «Я запрещаю вам раз и навсегда, – сухо сказал Наполеон I, – упоминать в моем присутствии имя этого человека». Добиться для маленького Александра стипендии в лицее или военной школе оказалось невозможным. Наполеон не отличался великодушием Октавиана Августа.

Жан-Мишель Девиолен, инспектор лесов, родственник и покровитель семьи Дюма, написал генералу Пиллю, графу империи, который состоял с ним в родстве и в бытность свою генеральным комиссаром революционной армии слыхал о героизме Дюма, чтобы сообщить о кончине доблестного и несчастного генерала:

Он отошел в лучший мир вчера, в одиннадцать часов вечера, в Вилле-Коттре, куда вернулся, чтобы находиться под наблюдением врачей. Его унесла в могилу болезнь, явившаяся следствием тяжких испытаний, перенесенных им в неаполитанской тюрьме по возвращении из Египта…

Оказавшись в запасе, тяжелобольной, он не переставал молить Бога о победе французского оружия. Воистину трогательно было слышать, как за несколько часов до смерти он говорил, что ему хотелось бы быть похороненным на поле Аустерлица.

Девиолен просил назначить пенсию вдове и сиротам, которых генерал оставил без всяких средств к существованию, так как долгая болезнь поглотила те скудные сбережения, которые у него были. Он получил от Пилля ответ отрицательный, хотя и скрашенный вполне официальным выражением соболезнования. Все хлопоты оказались напрасными, старикам Лабуре снова пришлось взять на себя заботу о дочери и внуках.

Маленький Александр был сообразительным, но непоседливым ребенком. Мать и сестра научили его читать и писать, но в арифметике он никогда не смог пойти дальше умножения. Зато он еще в раннем возрасте выработал почерк военного писаря – четкий, аккуратный, щедро украшенный завитушками. Графолог наверняка увидел бы в этом свидетельство тщеславия, впрочем, мальчик и впрямь любил похвастаться. Стоило ему прочесть Библию, Бюффона и трактат по мифологии, принадлежащий перу его земляка Демутье, как он решил, что знает все на свете, и с апломбом вмешивался в разговоры взрослых, делая им замечания серьезным, наставительным тоном, за что, к своему великому изумлению, «гораздо чаще получал пинки в зад, чем похвалы». Мать, беспокоясь о его будущем, попыталась было учить его музыке, но оказалось, что он начисто лишен слуха. Зато он научился танцевать, фехтовать, а немного позже и стрелять. И делал все это отлично.

В десять лет он увлекся физическими упражнениями и мечтал лишь о саблях, шпагах, ружьях и пистолетах. Главную роль в его жизни играла не семья, а лес. Вокруг Вилле-Коттре были огромные леса, и все местные сорванцы бегали туда охотиться, ставить силки, играть в дикарей и дружить с браконьерами.

Дюма было десять лет, когда один из его родственников, аббат Консей, умер, завещав ему стипендию в семинарии при условии, что он примет духовный сан. Бедная мать, не знавшая, куда его определить, ухватилась за эту возможность и умоляла сына пойти в семинарию хотя бы для пробы. Он поначалу согласился и получил от нее двенадцать су на чернильницу – такую, как у семинаристов. На эти деньги он купил хлеба, колбасы и отправился на три дня в лес охотиться на птиц. На четвертый день он вернулся домой.

Блудным сыновьям обычно оказывают самый горячий прием. И мать, изрядно натерпевшаяся страху, обняла его, расцеловала, пообещала никогда больше не упоминать о семинарии и послала в местный коллеж аббата Грегуара.

Святой отец вскоре понял, что, хотя Дюма и сердечный мальчик, непомерная гордыня мешает ему проявлять добрые чувства. Александр был тщеславен, часто дерзил. Он мало чему научился: усвоил начатки латыни, начатки грамматики да еще усовершенствовал свой почерк, приделывая к буквам всевозможные росчерки, сердечки и розочки. Почерк его вызывал смешанное чувство восторга и отвращения. Что касается молитв, то тут он, как и в арифметических действиях, не пошел дальше первых трех: Pater Noster, Ave Maria, Credo (Отче наш, Богородице Дево, радуйся и Верую). По своим наклонностям он оставался тем же бродягой, дикарем и сорванцом, которого больше волновали звуки, пробуждающиеся в лесу с наступлением ночи.

Мать его, превосходная женщина, работящая и робкая, узнавала своего обожаемого мужа в этом рослом мальчике с африканской наружностью, мускулистом и сильном, которому в десять лет давали не меньше тринадцати-четырнадцати. Находясь полностью под его влиянием, она позволяла ему делать все, что взбредет в голову. Впрочем, ей не пришлось одной воспитывать этого славного и необузданного дикаря: верные друзья не бросили ее в беде. На специалистах, в отличие от политических деятелей, не отражаются смены режимов, и Девиолен, хоть он и служил империи, при Бурбонах остался на том же посту инспектора лесов; пост этот придавал ему огромный авторитет в глазах юного Александра. Вспыльчивый и ворчливый, но по сути своей добрейший человек, он казался мальчику «королем деревьев и императором листьев».

Опекуном Александра генерал Дюма назначил другого их соседа, Жака Коллара, человека приветливого и веселого; жена его была незаконнорожденной дочерью герцога Орлеанского (Филиппа Эгалите) и госпожи де Жанлис. Рассказы госпожи Коллар знакомили маленького Дюма с эпохой старого режима, так же как рассказы матери – с эпохой империи.

То была грандиозная и небывалая эпоха. Через Вилле-Коттре проходили вражеские войска, и маленький Дюма во время французской кампании видел, как по городу ехал русский император в сопровождении казаков. Заслышав топот конницы, женщины укрылись в погребе, но ребенок, уцепившись за оконную задвижку, не дал себя увести и следил за боями. Несмотря на жестокость императора по отношению к семье Дюма, мать и сын слыли в городе бонапартистами. Вилле-Коттре оставался верен монархии. После реставрации мальчишки толпами приходили под окна вдовы и кричали: «Да здравствует король!» Но Дюма оставались верны мундиру генерала и в глубине души – Республике.

В 1815 году, когда Наполеон ждал своего часа на острове Эльба, два генерала, братья Лальман, участвовавшие в заговоре против Людовика XVIII, были арестованы полицией Вилле-Коттре и освистаны населением роялистски настроенного городка. Госпожа Дюма была возмущена оскорблением, нанесенным эполетам, которые когда-то носил ее муж.

«Послушай, мой мальчик, – сказала она сыну, – мы сейчас совершим поступок, который может нас жестоко скомпрометировать, но в память о твоем отце мы обязаны сделать это».

Она повезла сына в Суассон, где содержались в заключении Франсуа и Анри Лальман, и велела двенадцатилетнему ребенку передать им золото и пистолеты. Он храбро выполнил свою миссию. Но братья, знавшие, что император, только что высадившийся во Франции, спасет их, отказались от денег и оружия. Однако маленького Дюма это приключение утвердило в уважении к себе, в любви ко всему романтическому и во врожденном стремлении играть роль Вершителя Правосудия.

Во время Ста дней Наполеон дважды проезжал через Вилле-Коттре: первый раз – направляясь на север, где он предполагал соединиться с армией, второй раз – после Ватерлоо, больной, безучастный ко всему окружающему, с низко опущенной головой. Он открывал шествие разбитой Великой армии. Зрелище страшное, величественное и настолько возвышенное, что вызывало ужас. Раненые солдаты, кое-как перевязанные, лежа в телегах, размахивали окровавленными лохмотьями и кричали: «Да здравствует император!» Потом пришла печальная весть. Самый верный из друзей генерала Дюма, маршал Брюн, был убит в Авиньоне.

Подагрический старик, король Людовик XVIII, вернулся из Гента в обозе чужеземных завоевателей. Смена режима поставила семью перед проблемой: не следует ли Александру, как предлагала ему мать, принять фамилию, на которую он имел право, – Дави де ля Пайетри? Ведь титул маркиза при реставрации открыл бы перед ним все двери.

– Меня зовут Дюма, – гордо ответил молодой Александр, – и другого имени я не желаю… Да и что сказал бы мой отец, если б я отрекся от него и стал носить фамилию деда, которого я не знал?

Мать просияла.

– Ты действительно так думаешь? – спросила она.

– Но ведь и ты со мной согласна, верно, матушка?

– Увы, да! Но что станется с нами?