Германия на заре фашизма

Бывший монарх дал добро, и вскоре началась подготовка к предвыборной кампании Гинденбурга на непартийной основе. Когда, спустя несколько недель, Людендорф связался с маршалом, решение о выдвижении кандидатуры последнего уже считалось свершившимся фактом. Официальное объявление последовало 8 марта 1920 года.

Однако выборы так и не состоялись. Злосчастный Капповский путч, имевший место в середине марта, спутал все политические планы. После этого события Гинденбург уже не мог действовать вне партии, да и уверенности в нужном исходе выборов теперь не было. При таких обстоятельствах Гинденбург немедленно объявил о снятии своей кандидатуры. А последовавшее предупреждение союзников о том, что они не потерпят избрания человека, возглавившего список «<военных преступников», убедило маршала в правильности принятого решения. Он всегда стремился избавить свою страну, да и себя тоже, от тех трудностей, которых можно было избежать.

Капповский путч явился отражением грандиозных трудностей, преследовавших молодую республику с первых дней ее существования. После войны, закончившейся поражением, экономическая ситуация в стране продолжала ухудшаться. Буржуазия была крайне обеспокоена продолжающимися волнениями и желала восстановления в стране порядка и стабильности. Казавшаяся бесконечной череда забастовок, демонстраций и столкновений подтверждала пессимизм тех, кто с недоверием отнесся к установлению республиканского режима. Другие, принявшие его, теперь пришли к выводу, что их личная и экономическая безопасность напрямую зависит от восстановления в стране традиционного авторитарного правительства. Страхи усилились, когда рабочие, неудовлетворенные тем, что делало для них правительство, устремились в ряды независимых социалистов и коммунистов. А если новый режим оказался неспособным поддерживать порядок внутри страны, он тем более не сможет, считало бюргерство, поддержать свое существование дипломатическими усилиями. Национальная непримиримость, казалось, несла в себе единственную надежду на лучшее будущее. Ходили слухи о сомнительных сделках правительства и партийных лидеров, и, хотя большинство из них были необоснованными, они накаляли и без того непростую обстановку. Повсеместно звучали требования перемен, но большинство тех, кто их требовал, видели единственный выход в новых выборах, посредством которых социалистический президент и левое большинство в рейхстаге будут устранены.

В военных кругах тоже ждали перемен, и даже ходили разговоры об установлении военной диктатуры под руководством Носке, впрочем, не слишком серьезные. Когда Носке отказался присоединиться к заговорщикам, разговоры быстро смолкли. Тем не менее недовольство офицерского корпуса усиливалось, в его рядах открыто высказывалось раздражение политикой определенных министров, не скрывавших своего недоверия к военным. Однако большинство генералов не желали прибегнуть к насильственному свержению правительства. Старые военные понимали, что такая акция не найдет поддержки у населения.

На фоне всеобщего недовольства и волнений 13 марта 1920 года произошел военный путч, зачинщиками которого стали всегдашние сторонники вооруженного восстания. Учитывая колебания большинства армейских командиров, путчисты рассчитывали в основном на фрайкор, у которого была своя, особая цель – избежать расформирования корпуса, которое правительство собиралось провести по настоянию союзников.

Капповский путч был прямым отрицанием всего того, за что Гинденбург выступал после краха монархии. Путчисты отвергали попытки, всегда ассоциировавшиеся с именем маршала, построения моста от монархии к новому государству. Те, кто запланировал и поддержал восстание, никогда не пользовались таким глубоким уважением, каким нация окружила Гинденбурга. Лидер путча – Вольфганг Капп – был восторженным почитателем Людендорфа и считал, что именно генерал, а вовсе не старый маршал, явился организатором и вдохновителем побед армии. Он недолюбливал Гинденбурга за его неизменную медлительность и осторожность и не мог простить ему поддержки республики в первые месяцы ее весьма непростого существования. Его союзники – Людендорф и его бывший помощник полковник Бауэр – разделяли недоверие к маршалу. Не был Гинденбург и популярной фигурой во фрайкоре, поддержавшем путч: в глазах этих не имеющих корней авантюристов степенный, хладнокровный и неизменно сдержанный маршал казался им человеком, ищущим легкий выход из любого кризиса. Многие говорили о нем с откровенным презрением. Они отказывались видеть в Гинденбурге символ национального единства, который способен вдохновить нацию и повести ее к новому величию. Генерал фон Лютвиц, военный лидер Капповского путча, был более терпим к маршалу, но даже и он не желал иметь с ним ничего общего.

Начало путча ускорила попытка правительства, предупрежденного о заговоре, отстранить Лютвица от командования. Даже не посоветовавшись с Каппом, Лютвиц решил, что пришло время действовать, и приказал частям фрайкора двигаться на столицу. Поскольку армия отказалась защищать правительство, у кабинета не было средств остановить Лютвица. Правда, он успел вовремя покинуть Берлин и обосновался сначала в Дрездене, а потом в Штутгарте. Так оказалась сорванной главная задача Каппа – он рассчитывал арестовать застигнутых врасплох министров. Планы Каппа оказались расстроенными во многих отношениях. Поскольку планировалось нанести удар в конце марта или в апреле, он не успел завершить формирование правительства, и, как оказалось, сделать это ему было уже не суждено.

В результате произошло то, что можно назвать только трагикомедией ошибок и путаницы. Даже несмотря на присоединение к путчу отдельных частей рейхсвера, Капп сразу понял, что все потеряно. Переговоры с ненавистными ему социалистами были не более чем жестом отчаяния, а в один из моментов полной деморализации он даже принял делегацию независимых социалистов. Через несколько дней, когда некоторые депутаты народной партии потребовали, чтобы он призвал Гинденбурга на его прежнее место, а сам перешел под его командование, Капп даже выразил готовность пойти на это, хотя и не испытывал к маршалу симпатии. Однако, принимая во внимание тот факт, что большинство офицеров и генералов не пожелали поддержать его, путч в любом случае был обречен на провал. Всеобщая забастовка, объявленная профсоюзами и одобренная законным правительством, ускорила конец путча. Уже 17 марта Капп бежал из Берлина, где он четырьмя днями ранее объявил себя канцлером, его «министр обороны» Лютвиц последовал за ним спустя несколько часов.

В те дни Гинденбург оставался в стороне от событий. Имея некоторую информацию о планах Каппа, он лишь выразил свое неодобрение этих планов. Он ненавидел хаос гражданской войны, да и, скорее всего, чувствовал безнадежность этого предприятия. За три дня до начала путча маршал прибыл на празднование годовщины создания фрайкора «Гинденбург», стоявшего недалеко от Ганновера, но его визит не носил политического характера, и он был не менее удивлен, чем члены фрайкора, когда Капповский путч положил конец торжествам.

Четыре дня, в течение которых продолжался Капповский путч, Гинденбург оставался дома. Многие видели в нем идеального посредника между противоборствующими лагерями. Кто – то (Гренер?) предложил президенту Эберту, чтобы тот попросил Гинденбурга воспользоваться своим влиянием на рейхсвер. Сообщив об этом маршалу, он настоятельно советовал, чтобы тот принял предложение, если оно последует, потому что «одного вашего слова будет достаточно, чтобы вернуть рейхсвер на конституционный путь». Однако маршал предпочел не предпринимать никаких действий, предоставив событиям идти своим чередом.

Гинденбург был убежден, что разгром Капповского путча лишил его шансов на президентство, и немедленно снял свою кандидатуру. Он остался глух ко всем заверениям, что выборы его на этот пост станут лучшей гарантией от любых путчей, и на все просьбы отвечал неизменное «<нет». Теперь он даже больше, чем прежде, избегал публичности и очень редко показывался на улицах. Он утверждал, что не имеет политических амбиций, и почти не принимал приглашения на публичные мероприятия. Он появлялся только на встречах ветеранов или открытии военных памятников, но даже тогда всячески старался избегать любых политических выступлений. Маршал никогда не забывал в своих редких речах отдать дань бывшему императору, даже если при этом присутствовали представители рейхсвера или члены правительства. Это он считал вопросом личной преданности (или, быть может, искупления), а не политическим жестом, и был глубоко потрясен, когда одно из подобных выступлений в Кёнигсберге (Восточная Пруссия) закончилось кровавой стычкой между рейхсвером и коммунистами. Позже он жаловался, что никогда не стремился увеличить число трудностей, не дававших спокойно жить его многострадальной стране, и искренне недоумевал, почему его публичные выступления в глазах республиканцев становятся угрожающими монархическими демонстрациями. Вскоре после инцидента в Кёнигсберге он сказал одному американскому посетителю, что Германия со временем непременно возьмет реванш во Франции. «Даже если на это потребуется сто лет, я бы больше всего хотел снова направить оружие против Франции». И опять маршал был потрясен, когда это заявление вызвало ожесточенные дебаты в рейхстаге.

После смерти его жены, последовавшей весной 1921 года, Гинденбург более чем когда – либо почувствовал необходимость в одиночестве и уединении. Из его собственных слов и действий явствует, что он надеялся, что такой образ жизни поможет ему сохранить собственную популярность. Он был недоволен, когда Гренер в журнальной статье поднял вопрос о стратегии Верховного командования в 1918 году. Он мог бы смириться с фактом, что статья имела целью задеть его, но сожалел, что немецкий народ утратит веру в него. Он также встревожился, когда полковник Бауэр заявил в своих мемуарах, что настоящим победителем при Танненберге и руководящей силой Верховного командования на самом деле был полковник Людендорф, и все почести и восторги, адресованные Гинденбургу, по праву должны были достаться его первому помощнику. Маршал потребовал, чтобы Людендорф публично опроверг обвинения Бауэра, но тот, полностью согласный с точкой зрения полковника, отказался сделать это и предложил подыскать кого – нибудь другого для этой неблагодарной задачи. Одновременно первейшей заботой маршала были непрекращающиеся дебаты относительно событий 9 ноября 1918 года – дня отъезда Вильгельма из Спа. Шли годы, а разговоры на эту тему все не стихали. В 1922 году бывший кронпринц опубликовал свои военные воспоминания, в которых утверждал, что маршал оказался неспособным помочь императору и попросту молчал, когда решалась судьба монарха. Гинденбург как раз готовился к поездке на поля сражений Восточной Пруссии, когда эти воспоминания увидели свет, и сразу же решил отменить поездку. Только с большим трудом его удалось убедить, что ему не нужно опасаться негативной реакции, прием в Восточной Пруссии будет, как всегда, сердечным.

Были и другие проблемы. Иногда Гинденбургу было трудно согласовать его монархистские убеждения с аполитичностью, которой он неуклонно придерживался. И снова он нашел выход в тщательно продуманных компромиссах, с помощью которых он приспосабливал свои обязательства по отношению к монарху к тому очевидному факту, что монархизм больше не является национальной идеей, превратившись в один из пунктов партийной политики. Маршал был счастлив, когда бывший император прислал ему телеграмму с поздравлением по поводу благополучного исхода нападения грабителя; он счел своим долгом посетить похороны бывшей императрицы, состоявшиеся в Потсдаме весной 1921 года, и никогда не упускал возможности публично воздать почести своему суверену. Но все это были личные поступки, отдающие дань прошлому, и не носили политического характера. Любые намеки на то, что маршал активно работает на восстановление монархии, он с негодованием отвергал. Когда один из его зятьев создал ассоциацию монархистов, он отказался войти в нее. Свой отказ он объяснил тем, что вся его деятельность направлена исключительно на единство Германии, а значит, он не имеет права входить в какую бы то ни было партийную организацию. После Капповского путча он стал еще осторожнее. И хотя Капп вроде бы не имел целью восстановление монархии, восстание считалось монархистским деянием, а его разгром послужил дальнейшей дискредитации монархистских идей. Осмотрительность маршала была столь велика, что, когда бывший император прислал ему приглашение навестить его в ссылке в Доорне, тот не знал, что делать, и решил проконсультироваться с Вестарпом. Только заручившись уверениями последнего, что такой визит является вполне приемлемым с политической точки зрения, он решился на поездку. (Она была намечена на март 1925 года, но так и не состоялась, поскольку стала нежелательной после смерти президента Эберта в марте 1925 года и предстоящих президентских выборов. Когда же Гинденбург был избран, от плана вообще пришлось отказаться.)

Приглашения из Доорна ни за что бы ни последовало, если бы не была, наконец, урегулирована старая проблема отъезда императора в Голландию в 1918 году. Это была нелегкая задача, поскольку маршал был весьма осведомленным источником информации. В августе 1920 года он согласился опубликовать еще одно заявление в защиту бывшего императора, правда, оно оказалось не более полезным, чем предыдущее: кайзер не бросил свою армию, а был покинут собственным народом и уехал только для того, чтобы избавить страну от ужасов гражданской войны и возобновления противником военных действий. И снова ничего не было сказано о роли Гинденбурга в тот день – а именно это был тот самый главный вопрос, который Вильгельм так желал прояснить.

Бывший монарх был не единственным, кто настаивал на прямом заявлении от маршала. Вопрос об отношении Гинденбурга к событиям 9 ноября продолжал дебатироваться в кругах правых. «Что удерживает маршала от дачи объяснений, которые ликвидируют сомнения тысяч людей? Ведь у нас есть сомнения…» – вопрошал один из лидеров фрайкора. Гинденбург должен заговорить, сказали Вестарпу представители Национального собрания. Он должен прямо и откровенно объяснить, что произошло, и тем самым положить конец многочисленным измышлениям по поводу дезертирства кайзера. Все эти разговоры, несомненно, волновали маршала; вместе с непрерывными требованиями бывшего императора, чтобы он сделал более определенное заявление о своей роли в событиях того злосчастного ноябрьского дня, они привели к написанию в июле 1922 года письма Вильгельму, освещающего этот вопрос.

И снова заявление маршала не вполне отвечало чаяниям монарха, и лишь два месяца спустя он подтвердил его получение. В своем ответе он ясно давал понять, насколько ему неприятен тот факт, что заявление маршала последовало с таким опозданием. «Я благодарен вам за то, что вы, наконец, сделали этот шаг, необходимый для восстановления исторической правды и защиты моей чести и чести моей семьи». В заключительной части письма он намекнул, что совет, данный Гинденбургом (он, наконец, признал это) 9 ноября, был крайне неудачным.

После этого бурного обмена мнениями переписка между ними вернулась в обычное русло – привычной вежливости и любезности. Гинденбург, преданный слуга своего императора, никогда не позволил бы себе проявить раздражение или разочарование действиями монарха. А Вильгельм понимал, что, учитывая небывалую популярность маршала, может помышлять о возвращении на трон только с его помощью. Принимая во внимание свою зависимость от Гинденбурга, он не мог допустить, чтобы их отношения испортились.

Делались попытки заручиться поддержкой маршала и от имени баварского претендента на трон – кронпринца Рупрехта. Чтобы втянуть его в баварское движение, имевшее целью реставрацию монархии, один из советников Рупрехта попытался убедить Гинденбурга перебраться в Мюнхен. В Мюнхене с его монархическими настроениями, настаивал он, маршал будет чувствовать себя лучше и привычнее, чем в социалистическом Ганновере. Маршал отказался. Он ограничился коротким визитом в город в августе 1922 года – по пути на охоту, устроенную специально для него. Находясь в Мюнхене, Гинденбург встретился с Рупрехтом и Людендорфом, который переехал туда, а также с рядом других лидеров монархистов. Среди лиц, с которыми он беседовал, было и несколько представителей партии нацистов, уже ставшей в Баварии силой, с которой нельзя было не считаться. Маршал упорно держался в стороне, уклоняясь от тесных контактов со всеми без исключения партийными группировками, и установил дружеские связи лишь с хозяевами поместья, где для него была организована охота. Он с радостью воспользовался их гостеприимством и с тех пор был гостем в их доме во время каждого осеннего охотничьего сезона.

Его личная жизнь текла спокойно как никогда; символ былого величия, он уходил в историю. Для Германии это были беспокойные годы, отмеченные оккупацией Рурского бассейна французскими и бельгийскими войсками; инфляцией, сокрушившей надежды миллионов на возврат социальной и экономической безопасности; политическим и духовным нездоровьем, питающим радикальные движения и слева, и справа. Действия коммунистов поддерживали напряжение в Центральной Германии, а на юге нацисты и прочие антиреспубликанские элементы активно готовились помериться силами с берлинским правительством. Все эти события почти не нарушали покоя, царившего в вилле на окраине Ганновера. Даже влияние инфляции осталось незамеченным благодаря специальному фонду, учрежденному группой промышленников и освободившему маршала от экономических проблем в условиях углубляющегося кризиса. Осенью 1923 года он снова провел несколько недель в гостях у своих баварских друзей, предаваясь любимому занятию – охоте. Один из соратников Гитлера, с которым Гинденбург встретился во время этой поездки, поинтересовался, может ли он передать от него привет Гитлеру. «(Пожалуйста, – ответил маршал, – но также передайте ему мое предостережение против поспешных действий. Отечеству будет очень тяжело пережить еще один Капповский путч». Это был явно не тот совет, которому внял бы самоуверенный и неуемный Гитлер.

Когда конфликт межлу Берлином и Мюнхеном обострился, Гинденбург сохранил нейтралитет. В октябре командующий баварским контингентом рейхсвера отказался подчиняться приказам вышестоящего командования из Берлина. Геслер, министр рейхсвера, обратился к Гинденбургу с просьбой употребить свое влияние для укрощения строптивого генерала, но маршал отказался сделать это. Только после гитлеровского путча в ноябре 1923 года он опубликовал заявление: «Я глубоко сожалею, что немецкие братья, все в равной степени вдохновленные любовью к отечеству, вступили в Мюнхене в борьбу друг с другом и нанесли болезненную рану нации на радость нашим врагам. Пожмите друг другу руки над могилами тех, кто пал в этой борьбе с верой в правоту своего дела, как мы, старшее поколение, сделали это в 1866 году. Нашему многострадальному отечеству более чем когда – либо необходимо единство, чтобы справиться с колоссальными трудностями»[10 - В 1866 году Бисмарк объединил Северную и Центральную Германию в Северогерманскую конфедерацию. Некоторые из членов новой конфедерации раньше в этом же году стали на сторону Австрии против Пруссии в австро – прусской войне.] Для Гинденбурга эти слова вовсе не были пустым звуком. Он сам пришел к принятию республиканского режима, вопреки своим политическим убеждениям, разумно и по доброй воле, и был убежден, что другие могут сделать то же самое.

После провала гитлеровского путча волна беспорядков, захлестнувшая Германию на пять тревожных лет, схлынула. После 1923 года фрайкор и другие военизированные организации, которые процветали на волнениях, отодвинулись на второй план. Страна медленно восставала из хаоса инфляции и гражданской войны. Возродилась надежда, что будущее может быть построено в рамках нового государства, и даже враги республиканского режима стали относиться к нему как минимум терпимо. Были все основания полагать, что режим вскоре окончательно оформится и окрепнет.

Одновременно с изменениями политического климата стал другим и статус Гинденбурга. Многие из тех, кто раньше видел в маршале лидера, способного повести нацию к светлому будущему, теперь обратились к другим лидерам, более соответствующим их ожиданиям. Число делегаций и отдельных посетителей, желавших выказать маршалу дань уважения, с каждым днем уменьшалось. Его только иногда приглашали на роль посредника для разрешения офицерских споров чести. Один или два раза Гинденбурга попросили вмешаться в непрекращающиеся споры между Людендорфом и его многочисленными врагами. В августе 1924 года он поехал в Восточную Пруссию на торжества, посвященные десятой годовщине сражения при Танненберге, чтобы заложить камень для будущего мемориала. Церемония получилась весьма впечатляющей: на нее прибыло около 50 000 человек, среди которых были все оставшиеся в живых генералы, участвовавшие в сражении, а также некоторые высокопоставленные государственные деятели. В противоположность его предыдущему визиту, вызвавшему восторженные демонстрации, на этот раз маршала приняли спокойно и сдержанно. Гинденбург больше не считался политической силой, но все еще оставался почитаемым символом давно ушедшего прошлого.

Глава 3

Выборы 1925 года

28 февраля 1925 года умер первый президент республики Фридрих Эберт. Он сумел подняться над ограничениями партийной политики и выполнял свое высокое предназначение эффективно и с большим достоинством. Его честность завоевала уважение даже правой оппозиции – воистину выдающееся достижение для бывшего изготовителя конской сбруи, которому пришлось столкнуться с социальными предрассудками кастового общества. Его преждевременная смерть в возрасте всего лишь пятидесяти четырех лет была ускорена постоянными нападками националистов на его патриотизм; они явились частью ряда трагических обстоятельств, лишивших Веймарскую республику некоторых деятелей государственного масштаба, которых было немало среди ее лидеров.

Хотя срок пребывания Эберта на его посту в любом случае закончился бы спустя четыре месяца, с его безвременной кончиной страна оказалась не готовой к президентской избирательной кампании. Учитывая относительную стабилизацию обстановки, народ утратил острый интерес к событиям на политической арене. Теперь его больше заботили материальные проблемы, и первые признаки экономического роста лишь ускорили отход нации от политики.

Левые в первую очередь упустили из виду перспективу проведения новой избирательной гонки. Они считали само собой разумеющимся, что Эберт будет продолжать выполнять свои президентские обязанности, иначе говоря, не сомневались в перевыборах. Пока республиканские силы самодовольно рассчитывали на то, что все будет идти как раньше, последние выборы в рейхстаг (декабрь 1924 года) показали значительное усиление позиций демократов. Быстро пошло на спад движение радикалов – и правых, и левых. Создается впечатление, что левые не осознавали важности президентской должности. Хотя Эберт приобрел большой авторитет, урегулировав многие кризисные ситуации, левые упорно считали президента лишь номинальным главой, а его спокойные, непретенциозные методы лишь способствовали укреплению этого мнения. Никто не сомневался, что у нового президента не будет возможностей проявлять инициативу в политической деятельности – ведь республика уже твердо стоит на ногах. Отто Браун, один из социалистических лидеров, в своих мемуарах вспоминал, что не имел никакого желания выступать кандидатом от своей партии, ввиду очевидной неважности роли президентства, и согласился на выдвижение только потому, что был уверен: первая кампания результата не даст.

Правые уделили больше внимания предстоящим выборам. За несколько недель до смерти Эберта государственный буржуазный совет – организация, представлявшая консервативную буржуазию, – создал специальный комитет, которому предстояло найти подходящего кандидата. Его председателем стал Фридрих Вильгельм фон Лебель – в период монархии прусский министр внутренних дел. Главной целью комитета было недопущение выборов Эберта (или любого другого социал – демократа). Поэтому ему предстояло найти человека, привлекательного для всей нации, в том числе и для левых. Иначе говоря, следовало рассмотреть кандидатуры не только из числа правых партий и организаций, но и из групп, занимающих центральную позицию, – партии «Центра» и экономической партии, представлявшей малый бизнес. То, что правых больше заботили президентские выборы, не было случайностью. Правые лидеры поняли, что могут надеяться усилить свое влияние только в рамках республики, а не действуя против нее. И Немецкая национальная народная партия проявила возросшую готовность участвовать в правительстве. Часть ее представителей в рейхстаге поддержали план Дауэса, который регулировал выплату Германией военных репараций. А в январе 1925 года члены Немецкой национальной партии впервые вошли в республиканское правительство. Было очевидно, что принятие правыми республиканского режима поможет упрочнению государства. Чтобы управлять этим процессом, следовало захватить как можно больше ключевых постов, и президентский был одним из них.

Также правые лучше понимали потенциальные возможности этого поста, чем их республиканская оппозиция. Они видели, что сильный лидер, ставший президентом, может эффективно препятствовать усилению влияния рейхстага. В конституции содержалось достаточно средств, чтобы обеспечить президенту большое политическое влияние. «Учитывая большие возможности, которые президент рейха получает, согласно статьям 48, 50, 53, 25, 73 конституции, правые партии должны выбрать одного кандидата, – писал один из партийных деятелей за несколько недель до смерти Эберта, – и представить его избирателям в качестве «надпартийного». Впоследствии государственный буржуазный совет стал считать своей первоочередной задачей, говоря словами его секретаря, «<внушить общественности важность и огромное влияние президента рейха на будущее развитие государства».

Лебель был одним из первых, кто начал разъяснять членам национальной партии необходимость более позитивного отношения к республике. С осени 1924 года он издавал выходящий раз в две недели журнал «Дойчен шпигель», задачей которого был отход от бесплодного противопоставления монархии республике. Он хотел, чтобы «национальное движение» управляло государством посредством осуществления конституционных прав и полностью используя все административные возможности. Укрепление исполнительной власти станет первым шагом. Уступив запросам политической партии, правые уступили слишком много влияния рейхстагу. В статье, опубликованной в журнале в октябре 1924 года, было сказано: «Нашему государству необходима максимально сильная концентрация сил, ведь мы живем в центре Европы. Мы должны дать нашему государству достойного главу, то есть человека, который способен действовать самостоятельно, а не полагаться всецело на парламент». Так «Дойчен шпигель» готовил почву для предстоящих президентских выборов. Такую подготовку издатели считали остро необходимой, поскольку чувствовали, что правые, ввиду бесплодности своей оппозиционной тактики, оттолкнули от себя многих сторонников.

Несмотря на наличие долгосрочных планов, правые оказались, так же как и левые, не готовы к началу предвыборной кампании после внезапной смерти Эберта. Комитет Лебеля провел несколько заседаний, но была достигнута только принципиальная договоренность о необходимости выдвижения «надпартийного» кандидата и ничего более. Лебель призвал немедленно выбрать сильного кандидата, не связанного слишком тесно ни с одной партией. Найти подходящую личность оказалось нелегко. Националисты предложили министра рейхсвера Геслера, военного шефа рейхсвера Зекта и создателя имперского военно – морского флота Тирпица. Поскольку все они были людьми военными, народная партия отвергла эти кандидатуры из боязни негативной реакции со стороны иностранных держав. Канцлер Ганс Лютер, близкий к народной партии, показался неприемлемым националистам. Упоминалось и имя Гинденбурга, но было отклонено в основном из – за его преклонного возраста. Переговорам также препятствовали религиозные различия. В итоге католическая партия «Центра» и ее баварский «отпрыск» – Баварская народная партия отказались от мысли о сотрудничестве с комитетом Лебеля. В конечном счете был номинирован лорд – мэр Дуйсбурга и член Немецкой народной партии доктор Карл Яррес. Способный администратор с обширными связями, он принадлежал к правому крылу партии, и его кандидатура была приемлемой также и для националистов. А являясь протестантом, достигшим высокого положения в католической Рейнской области, он вполне мог привлечь и голоса католиков.

Яррес мог рассчитывать на поддержку более чем одной партии; другие кандидаты представляли только одну свою партию. Ни партия «Центра», ни Баварская народная партия не смогли договориться об одном кандидате. Так же обстояли дела и у левых – демократов, социалистов и коммунистов. От крайне правых был выдвинут Людендорф, он стал кандидатом нацистов. Выборы, прошедшие 29 марта 1925 года, результата не дали: ни один из кандидатов не набрал нужного количества голосов. Далее должен был пройти второй тур, в котором для победы достаточно было набрать большинство голосов.

На этот раз левые решили выдвинуть единого кандидата. Центристы, социал – демократы и демократы объединились в так называемый «народный блок» и выдвинули бывшего канцлера Вильгельма Маркса, который в первом туре выступал кандидатом от партии «Центра». Коммунисты снова выдвинули лидера своей партии Эрнста Тельмана. Это решение было принято вопреки позиции Коминтерна, который, на определенных условиях, был готов поддержать Отто Брауна и даже Маркса.

Шансы Маркса на победу оценивались как весьма неплохие. Он не был видным государственным деятелем, но его уважали как человека честного и работоспособного. За его плечами была блестящая карьера в качестве судьи – он достиг высшего положения в прусской системе правосудия. Человек, умеющий вести переговоры и разрешать споры, он имел репутацию, скорее, ловкого третейского судьи, чем энергичного и находчивого лидера. Занимающий умеренную позицию со склонностью к либерализму, он был приемлемым кандидатом для левых. Кроме того, он был известен как сторонник сотрудничества с правыми и, хотя поддерживал республику, всегда противостоял попыткам убрать всех монархистов из партии «Центра». Было очевидно, что этот кандидат олицетворяет компромиссное решение, но вместе с тем считалось, что он справится с функциями президента. Основным недостатком было его католическое вероисповедание, что непременно должно было отвратить от него многих протестантов.

Поскольку Маркса поддерживал «Центр» и социалисты, немецкие националисты были убеждены, что Яррес не сможет его победить: они без энтузиазма относились к его возможному президентству и пользовались любой возможностью, чтобы настоять на отказе от его кандидатуры. Прошел слух, что во втором туре будет участвовать Гинденбург. Теперь многие открыто требовали, чтобы маршал стал кандидатом от правых. Были предприняты попытки прозондировать его готовность. Ответ Гинденбурга был отрицательным, но его «нет» сочли несерьезным. 1 апреля, то есть через три дня после первого тура, лидеры старой консервативной партии имперского периода, ставшей анклавом в Немецкой национальной партии, решили поддержать его кандидатуру в комитете Лебеля (недавно переименованном в «блок рейха»).

Нет сомнений, с их стороны это был жест отчаяния. Они не проявили никакого интереса к Гинденбургу во время подготовки первого тура. В действительности многие консерваторы прежних времен смотрели на него с недоверием: они так и не смогли простить ему «предательства» императора в ноябре 1918 года. Но, желая во что бы то ни стало не дать сторонникам республики посадить в президентское кресло своего кандидата, они, подавив свои сомнения, обратились к маршалу. Граф Вестарп, один из лидеров консерваторов, голосовавший за выдвижение Гинденбурга, почти извиняясь, пытался объяснить свою позицию Национальному собранию: «Мы надеемся, что вы также поймете, как сложившаяся ситуация повлияла на выбор кандидата».

Были и другие возражения против выдвижения Гинденбурга. Самым серьезным аргументом был его возраст, кроме того, у маршала не было политического опыта. Учитывая важность, которую правые придавали президентству, эти соображения оказались достаточно весомыми для националистов, чтобы его имя было вычеркнуто из списка кандидатов. Немецкая народная партия не рассматривала его кандидатуру во время первого тура выборов.

Теперь все возражения были отклонены теми, кто видел в маршале единственного человека, обладавшего влиянием достаточным, чтобы вырвать победу из рук Маркса. Они уже не рассчитывали избрать сильного лидера, а только пытались выбрать кандидата, который наверняка одержит победу. «Наш кандидат должен быть настоящей личностью, – сказал Лебель, предлагая создать выборный комитет. – Он должен точно знать, чего хочет, заботиться об интересах отечества, иметь богатый опыт в экономической и политической областях, быть человеком достойным, способным, если необходимо, не считаться с интересами партий и использовать свои конституционные права тактично и умело». Лебель через своего брата офицера был знаком с Гинденбургом. Он знал, что у маршала нет качеств, которые он считал необходимыми для президента, но теперь предпочел проигнорировать это. Вестарп и другие поступили так же. Каковы бы ни были недостатки маршала, выбор его был предпочтительнее, чем Маркса, чье президентство означало бы консолидацию республики и невозможность возврата авторитарного режима.

Далеко не все правые были согласны, что маршал – подходящий кандидат. Многие националисты выдвигали свои прежние возражения. Почти до дня номинации такие консервативные газеты, как «Дойче тагесцайтунг» и «<Кройццайтунг», настаивали на том, что Гинденбург слишком стар, чтобы взять на себя тяготы президентства. Многие провоенные организации возражали против его выдвижения, частично по тем же соображениям, частично потому, что их члены, люди молодые, уже не испытывали к маршалу такого благоговейного почтения, как их старшие товарищи. Для этих непримиримых врагов нового государства он был личностью, заключившей услужливый мир с республикой и теперь жившей в комфорте. Под предлогом того, что почтенного старого маршала нельзя втягивать в изнурительную избирательную гонку, организация ветеранов, носившая название «Стальной шлем», до последнего момента протестовала против его выдвижения.

Самые серьезные возражения были выдвинуты Немецкой народной партией. Ее лидер, министр иностранных дел Штреземан, в это время был занят весьма деликатными переговорами с Англией и Францией, которые со временем привели к заключению пакта Локарно. Поэтому руководимая им партия была особенно щепетильна в части международных последствий выборов. Она не без оснований опасалась, что выборы Гинденбурга придутся не по душе западным странам. В частности, Франции наверняка не понравится, что фельдмаршал, участвовавший в Первой мировой войне, будет выбран президентом грозного соседа. Также существовало опасение, что Соединенные Штаты отзовут остро необходимые кредиты, выданные для восстановления немецкой экономики, если президентом станет человек с репутацией милитариста и монархиста. На этот счет промышленные группы Немецкой национальной партии были согласны со своими коллегами из народной партии. Промышленники хотели видеть президентом Ярреса. Причем отдаваемое ему предпочтение объяснялось не только страхом перед возможной неблагоприятной реакцией со стороны иностранных держав. От Ярреса, главы крупного промышленного города, можно было ожидать большего понимания нужд промышленности, чем от Гинденбурга, называвшего своим домом аграрную Восточную Пруссию. Поскольку именно промышленники финансировали кампанию, их возражения нельзя было полностью игнорировать.

Несмотря на мощную оппозицию, сторонники выдвижения Гинденбурга не желали сдаваться. Пребывая в убеждении, что только он, и никто другой, может вырвать победу у Маркса, они решили еще раз обратиться к маршалу, и 1 апреля соответствующая делегация прибыла в Ганновер. Визит не был неожиданным для Гинденбурга. Когда стало очевидно, что Ярресу кампанию не выиграть, к маршалу постоянно поступали предложения принять участие в следующем туре выборов. Он отказывался. Одному из своих доверенных лиц он написал, что, учитывая весьма почтенный возраст и отсутствие политического опыта, он не имеет никакого желания становиться президентом. Даже если широко распространилось убеждение, что от него зависит спасение страны и его избрание можно считать гарантированным, он все равно убежден, что имеются более достойные кандидаты. А он предпочитает дожить свою жизнь спокойно в тишине и уединении его ганноверского дома.

Таким образом, хотя его возражения и не были безоговорочными, Гинденбург не стремился к президентству. Не говоря уже о других соображениях, для него не был привлекательным ни один пост, который бы втягивал его в противостояние, а этого как раз президент не может избежать. Вместе с тем он знал, что миллионы немцев до сих пор смотрят на него как на один из немногих оставшихся у раздираемой спорами нации символов единства.

Поражение Ярреса заставило Гинденбурга пересмотреть свою позицию. Он сказал своим близким, что, если страна позовет его теперь, он сочтет своим долгом дать свое имя делу национального единства. Представителям немецких националистов, объяснив, что его удерживает, маршал сказал: «Если вы уверены, что мое избрание необходимо ради блага отечества, я соглашусь, и да поможет мне Бог». Все же он желал убедиться, что такая необходимость действительно существует и вся нация, а не представители одной или двух партий, хочет видеть его на этом посту, и только потом дать окончательный ответ. Он принимал многих посетителей, но ответ всегда был один: он даст свое согласие, только если его поддержат все правые партии и при этом он будет уверен, что его отказ поставит под угрозу отечество.

Маршал, конечно, узнал о возражениях Штреземана и его коллег против его президентства. 5 апреля к нему прибыли представители народной партии и настоятельно советовали не принимать участия в номинации. Они изложили возможные негативные политические последствия его выдвижения. Они также довели до его сведения, что шансы выиграть являются весьма сомнительными. Но в этом вопросе сторонники маршала получили неожиданную поддержку. Лидеры Баварской народной партии решили поддержать выдвижение маршала. Они предпочли протестанта Гинденбурга католику Марксу, несмотря на тесные католические связи партии, потому что поддержка Маркса означала бы сотрудничество с социал – демократами. А любое подобное сотрудничество вызывало отвращение у их сторонников. У них еще были свежи в памяти перегибы советского режима в Баварии 1919 года, и они упрямо отождествляли с ним всех социалистов. Кроме того, монархист Гинденбург был особенно привлекательным кандидатом для партии, которая никогда не оставляла надежды увидеть на баварском троне кронпринца Рупрехта.

Но Гинденбург был слишком потрясен возражениями Немецкой народной партии, чтобы обрадоваться увеличению числа его сторонников. 7 апреля он решил отказаться от данного ранее согласия баллотироваться на пост президента. Соответствующая телеграмма была составлена и передана по телефону «блоку рейха». В ней было сказано, что маршал не сможет, ввиду преклонного возраста, принять на себя все тяготы президентства и призывает всех, «кому судьба страны дороже партийных интересов», голосовать за Ярреса и, таким образом, избежать опасного раскола. Непринятие участия в выборах, предостерегал он, будет тяжелым ударом для страны в критический момент ее истории.

По получении этой информации Немецкая народная партия решила не отправлять к Гинденбургу еще одного представителя, который уже был готов ехать, чтобы продолжать внушать маршалу мысль об опасности его президентства. Но немецкие националисты не собирались сдаваться. Не ставя в известность представителей народной партии, они получили согласие Гинденбурга на отсрочку публикации телеграммы (однако согласие поступило слишком поздно, чтобы не позволить опубликовать его всем газетам). И опять – таки, не информируя народную партию, тем же вечером они отправили специальную миссию в Ганновер, призванную убедить Гинденбурга пересмотреть свое решение.

Эмиссары для этой деликатной цели были выбраны с умом. Возглавлял миссию адмирал фон Тирпиц, принадлежавший к тому же поколению, что и Гинденбург. Адмирал был всего лишь на год моложе маршала и понимал его лучше, чем любой молодой человек. Он был опытным и умелым переговорщиком, обладал даром убеждения и принадлежал к тому крылу партии, которое понимало бесплодность слепой обструкции и признавало возможность, в определенных пределах, сотрудничества с республикой. Можно было надеяться, что его умеренная, примиренческая позиция понравится маршалу, который также утверждал, что немецкие националисты должны ориентироваться на более тесное сотрудничество с новым государством. Другой посланец, Вальтер фон Койдель, должен был напомнить маршалу себя. Внук одного из помощников Бисмарка, он был землевладельцем из Восточной Пруссии и принадлежал к той самой аграрной знати, к которой Гинденбург чувствовал свою близость и социально, и эмоционально. В то время ему было сорок лет, и он мог считаться представителем молодого поколения.

Беседа длилась несколько часов. Тирпиц внушал Гинденбургу необходимость его выдвижения, взывал к чести маршала, его чувству долга, убеждал не прекращать славное служение отечеству. В результате Гинденбург отозвал свой отказ и попросил представить ему доклад об отношении разных партий, входящих в «блок рейха». Он пообещал, ознакомившись с этими материалами, дать окончательный ответ.

«Блок рейха» снова собрался на совещание 8 апреля. За прошедшее время поступили новые телеграммы от разных организаций – «Юнгдойчер Орден», союз «Викинг», «Стальной шлем», – требующих оставить кандидатуру Ярреса. Но была и телеграмма и от самого Ярреса, который предложил отозвать свою кандидатуру, чтобы избежать раскола правых. Несмотря на это, представители народной партии и крупные промышленники продолжали его поддерживать. Представитель нацистов также возражал против кандидатуры Гинденбурга, но предполагал, что, после того как о возможности выдвижения маршала было объявлено публично, выдвижения не избежать. С другой стороны, немецкие националисты, экономическая партия, Земельный союз, протестантские трудовые союзы и некоторые другие организации горой стояли за Гинденбурга. Делегаты народной партии еще раз объяснили, почему они считают кандидатуру Гинденбурга не самой лучшей, однако, столкнувшись с подавляющим большинством оппонентов, сдались, хотя и продолжали считать шансы на победу маршала сомнительными. После телефонного звонка Яррес немедленно снял свою кандидатуру. Лебель позвонил Гинденбургу и сообщил об итогах совещания. Маршал поинтересовался мнением представителей народной партии. Получив ответ, что они продолжают выражать сомнения, он попросил Лебеля прислать его личный доклад, после чего обещал принять окончательное решение. Однако Лебель, опасаясь, что опять возникнут какие – нибудь непредвиденные трудности, начал настаивать на немедленном ответе. Пребывая в нерешительности, старый маршал попросил совета у Лебеля. Тот, разумеется, посоветовал соглашаться на выдвижение, что Гинденбург и сделал.

В процессе предварительных совещаний политические вопросы не обсуждались. Поскольку победа подразумевалась благодаря силе личности Гинденбурга и его большой популярности, не было необходимости в выработке конкретной политической программы. Также не были необходимыми или целесообразными какие – то особые договоренности. Лебель и его приближенные знали, что Гинденбург недолюбливает политику, и, чтобы не раздражать его и не рисковать вызвать его неудовольствие с последующим отказом от участия в выборах, они решили отложить все на потом. Учитывая, что Гинденбургу всегда было необходимо руководство, они не сомневались, что он сам обратится к ним за советом и помощью.