Кремлевский синдром

– У меня был единственный свидетель, девочка Валя. Она ровесница Кати. Ее показания выглядели достаточно искренне. Если бы это был взрослый человек, я мог бы и усомниться. Но просечь, что ребенок уже столь опытная актриса, я тогда не сумел.

– А теперь сумеете?

– Теперь у меня появилось средство заставить свидетельницу рассказать правду.

– Не поделитесь, что за средство?

Борисевич развел руками:

– Пока следствие не закончено, не имею права.

– Слова не держите. По телефону, когда просили фотки, обещали объяснить зачем.

– Квартиру, где произошло несчастье с вашей сестренкой, не так давно приобрели уголовники, которых мы сейчас разыскиваем. По документам на время происшествия квартира принадлежала матери Вали. Уверен, что уже тогда де-факто она использовалась бандитами. Потом новые владельцы сломали стены и создали из четырех квартир этажа нечто вроде киностудии. В ней при обыске изъято много видеодокументов. Если на них вдруг окажется ваша сестра, это станет неоспоримым доказательством их участия в ее трагической судьбе. Имена уголовников пока назвать не могу.

– Подозреваете братков Сумановых?

Борисевич не смог скрыть удивления:

– Ведете собственное расследование?

– Сумановы подонки, но мою сестру погубил другой человек.

– Вы знаете кто?

– Знаю, но вам не скажу. Я с ним сам разберусь.

– Решили вершить самосуд?

– У меня нет выбора. До этого типа вам не добраться. Он купит и вас, и ваших судей.

Борисевич с трудом сдержался:

– Я похож на взяточника или у вас есть основания подозревать меня в этом?

– У меня нет оснований. И люди про вас говорят хорошо. Не возьмете, вас просто уничтожат.

– А вас нет? – усмехнулся следователь.

– Николай Игнатьевич, Катя моя сестра, и я не боюсь смерти, а вам рисковать резона нет. Если схватите Сумановых, уже неплохо. Эти твари давно заслуживают смерти. Хотя наш гуманный суд выдаст им лет по пять, а через год они на свободе…

– Вы неправы. Если Сумановы помимо всех дел окажутся еще и педофилами, из лагеря им живыми не выйти. Такого в зоне не прощают.

– Туда им и дорога. Я могу идти?

– Вы не имеете права скрывать от меня факты, если они у вас есть. Рассказывайте и уходите.

– Если назову фамилию подонка, который заходит в Кремль, как к себе домой, вам это, кроме головной боли, ничего не даст.

– Он живет в России? – Живо откликнулся Борисевич, оставив без внимания остальную информацию.

Василий поднялся:

– Он может жить где угодно. В Москве, в Лондоне или в Нью-Йорке. Денег у него на это хватит. Больше я вам ничего не скажу.

– Подождите, я хочу поговорить с вашей сестрой Любой. Попросите ее ко мне зайти.

– Не попрошу.

– Тогда придется вызывать ее повесткой.

– Вызывайте. Только Люба мне больше не сестра и в Белоруссии ее нет. Она где-то в Европе или в Америке. Я сам не знаю точно где.

– Как не сестра?!

– Это наше личное дело, и обсуждать его с вами я не собираюсь.

– Напрасно вы так себя ведете, – проворчал Борисевич, но задерживать Василия больше не стал.

Оставшись один, он позвонил в отдел наружного наблюдения и попросил установить за Танцковым слежку. Затем выписал повестку, в которой приглашал для беседы Валю Щербину и ее родителей. Теперь у него были кассеты, и изображать белокурого ангела девочке уже не придется.

* * *

В четверг Дроздецкий Фигману не позвонил. Не позвонил он и на другой день. Яша проснулся и понял, что его идея образумить компаньона c помощью Аллы оказалась спасительной. Он вышел из депрессии и был готов работать по двенадцать часов в сутки.

– Завтракать будете на веранде или подать в столовую? – Фирман не заметил появления Эдика и от неожиданности вздрогнул.

– Чего тебе? – поморщился олигарх.

Секретарь покосился на обнаженную Аллу, которая, подложив под щеку ладошку, сладко спала рядом с боссом. Он шепотом повторил вопрос и напомнил о распорядке дня хозяина:

– Яков Моисеевич, в одиннадцать тридцать у вас интервью на «Эхе Москвы». В четырнадцать заседание в Еврейском фонде, на котором вам предстоит выдать премии ветеранам организации, после чего провести выборы в новый совет. В пятнадцать десять переговоры в офисе с норвежскими партнерами.

– Заткнись, Эдик, – раздраженно прервал секретаря Яша. Алла демонстративно отвернулась к стене, натянула на себя простыню и укрылась ею с головой. Не обращая на спящую внимания, Фирман громко заявил: – После интервью на «Эхе» поеду в Завидово. Обещал режиссеру Хайкину взять его с собой на охоту. Даник начнет снимать про меня кинофильм. Хочу, чтобы в первых кадрах зритель увидел Фигмана с ружьями. Оружие внушает людям уважение. К тому же опробуем новый катер – поднимем морскую волну на водохранилище. Сто штук баксов на него истратил, а ни разу не прокатился…

– А как же фонд и норвежцы? – без всяких эмоций напомнил Эдик.

– Пархатые и сами проведут собрание и сами себя наградят. А на селедочников пошли Арнольда.

Эдик знал – слишком давить на хозяина нельзя. Если пережать, снова может удариться в черный загул.

Кофе подали на открытой веранде. Просидев пять дней на водке и маслинах, олигарх скопил зверский голод. Он и в обычные дни завтракать привык торопливо и обильно. Мог с утра съесть несколько бутербродов с икрой, затем с бужениной, еще что-нибудь горячее и обязательно большой кусок шоколадного торта. Буженину он уважал с детства. Мать всегда покупала ее в угловом гастрономе его родного города. Но такой буженины в Москве не найти даже миллиардеру. Ту привозили из Ужгорода, присыпанную красным перцем.

Родители Яши хоть и были евреями, но в Бога не верили, прошли пионерию, комсомол, вступили в партию и свининой не брезговали. Яша тоже отсутствием аппетита не страдал и вкус имел разнообразный и весьма изысканный. Но, заботясь о своем желудке, в России иноземных чудес избегал. Например, суши из сырой рыбы он позволял себе только в Японии. Сырую рыбу безопасно есть свежей. Пока ее довезут до кухонь московских ресторанов, рыба способна превратиться в отраву. Недаром в столичных больницах появились пациенты, зараженные экзотическими паразитами. Рисковать своим здоровьем олигарх не собирался.

Чернокожая Элиот подлила из кофейника кофе и добавила сливок. Фирман опустошил чашку одним глотком и перешел к копченому угрю. Жирный сок деликатесной рыбы стекал по губам, лосня ему щеки. Дома Яша ел жадно и некрасиво, словно всегда был голоден. Обычно такое случается с людьми, выросшими во времена лихолетья или в нищих семьях. Но к детству олигарха это не относилось. Его отец с матерью хоть и не были миллионерами, но получали вполне приличные зарплаты и сына в еде не ограничивали. Наоборот, как в большинстве обеспеченных еврейских семей, старшие радовались, когда ребенок ест много и, случалось, собственными стараниями нарушали отпрыскам обмен веществ. Возможно, и Яшу раскормили в детстве. В результате он страдал ожирением и непомерным аппетитом.

Пока хозяин насыщался, а Элиот предупреждала каждое его желание, секретарь Эдик монотонно зачитывал распорядок дня. Его нудный гнусавый голос наводил тоску, но Эдик обладал фантастической памятью, еще более фантастическим терпением, и босс его ценил. К тому же с секретарем Яша говорил так же откровенно, как говорил бы сам с собой. А должен же быть на свете хоть один человек, которому не опасно выкладывать то, что на уме. Правда, секретаря он воспринимал скорее как удобную вещь, хотя тот все же реагировал на слова хозяина и реагировал адекватно, но комментировать их никогда себе не позволял.