Хватай Иловайского!

– У меня есть оправдание, – кое-как прохрипел я, отплёвываясь и стоя на четвереньках. – У тебя опять труп под кроватью.

– Чего?!!

– Причём, судя по запаху, тот же самый.

– Курьер? Ты же его унёс в прошлый раз и якобы доставил своему дяде-генералу?!

– Я его… унёс, – подумав, признал я. Вкус кислой дряни на языке вызывал очередной рвотный позыв. – Но тело украли. Не знаю кто, не спрашивай. Все тычут пальцем в невнятную особу – тощая, лохматая, в облегающем платье, с горбом и в странной шляпе с шестью горящими свечами. Ты не знаешь такую, солнце моё?

– То я у тебя солнце, то зорька, то ещё что природное, ты ко мне по имени обращаться можешь?

– Да, ласточка моя…

– Блин, теперь ещё и птичка… – Катенька скатилась с одеяла, обошла меня за два метра и, тоже став на четвереньки, уже где-то с порога заглянула под кровать.

– Точняк, труп! Чтоб его… Иловайский, мне это дело не нравится.

– А кому оно нравится?

– Ты мне тут еврея не изображай, я те враз антисемитский погром по одной отдельно взятой папахе устрою! Весь недолгий остаток жизни будешь кипу носить с гербом Всевеликого войска донского! Мацу салом мазать и под «семь сорок» с двумя шашками плясать!

– Милая, ты уж не зверствуй…

– А ты не доводи! – вновь наливаясь багровым цветом, взревела судьба моя немилосердная. – Кто мне весь кайф обломал, всё настроение испортил, весь романтизм похерил, все грёзы мои девичьи медным тазом с размаху накрыл и не извинился?!

– Ну вот, слава тебе господи на лысину! – сорвался я, потому как ангельским терпением тоже похвастаться не вправе. – Сама меня пригласила, напоила дрянью химической, которую в аптеках только на выворот желудка и прописывают, труп героя-офицера себе под кровать сунула – и я же у ней во всех грехах виноват? Да сколько можно?! У меня тоже своя гордость есть. Не устраиваю? Да и пошёл я отсюда, не дожидаясь, пока ты пошлёшь!

– Ну и пошёл на… – Катенька вдруг прикусила язычок, не уточняя маршрута, да поздно, меня тоже занесло.

– И пойду! С пути не собьюсь небось…

– Так, ладно, всё, я начинаю командовать! – Она взяла себя в руки, быстро распахивая окно для доступа свежего воздуха. – Ты, тошнотик, марш в ванную, умойся, прополощи горло. Нет, с поцелуями больше не приставай! Поздняк, я не в духе…

Ладно, что уж тут спорить. Мне удалось кое-как поднять себя за шиворот, поставить в вертикальное положение, поскользнуться, удержаться на разъезжающихся ногах, в ритме кабардинской лезгинки сумев-таки выпрыгнуть из спальни. Где находится душ и умывальник, я знал.

– И тряпку половую принеси, – раздалось вслед. – Сам насвинячил, сам и уберёшь!

Тоже не поспоришь, не маленький, уберу. Я пустил холодную воду, как мог, привёл себя в порядок. Во рту до сих пор горчило. Да чтоб меня ещё хоть кто-то попробовал шампанским угостить – я лучше сразу утоплюсь в Дону, а будут настаивать – сначала утоплю угощателя! Кстати, может, с дядей поговорить? Ну, насчёт того, чтоб он направил ревизию из шести самых никчёмных казаков, тех, кого не жалко, на этот шампанский завод – хлопцы упьются, потравятся, и мы получим законную возможность спалить всё предприятие к ёлкиной маме! А что, чем не святая месть за павших товарищей? У нас оно только поощряется!

Тряпку нашёл в ведре под раковиной. Пока убирался, отмывая пол и коврик, переодетая Катенька, морща нос, уже сидела за компьютером, щёлкая клавишами. Она права, что-то долго мы возимся с этой нечистью, а враги в своей непонятной игре опережают нас на два хода. Как-то безрадостно получается, пора давать сдачи…

– Садись, – не оборачиваясь, предложила Катя. – Извини, что нарычала. Дура, не права, порю горячку, нервы, общее переутомление и иммунитет дохлый, аж жуть…

– Я не в обидах, солнышко моё.

– Зато я в обидах! Обломы никого не радуют. Короче, ещё раз так накосячишь – близко ко мне не подходи, пьянь с лампасами!

– Неправда, – гордо вскинулся я, облизывая пересохшие губы. – Нельзя здорового казака гольной химией травить! Налила бы по стопочке беленькой, и нет проблем!

– У тебя – нет, а меня от одной рюмки водки – в гавань укладывает! Хотел напоить и воспользоваться?!

Я вспыхнул, развернулся на выход и даже успел взяться за дверную ручку, когда моя недотрога сменила тон.

– Куда дёрнулся? Я ведь перед тобой извинилась. Ну хочешь, ещё раз меня извини. Полегчало?

– Не очень.

– Не важно. Смотри сюда. Вот эту мымру мы ищем?

Я сцепил зубы, выдохнул через нос и, подойдя, заглянул в волшебную книгу. На меня смотрело узкое лицо рыжего небритого мужчины в широкополой соломенной шляпе с оплывающими горящими свечами вокруг тульи.

– Портрет французского художника Винсента Ван Гога. Похож?

– Похож, – согласился я. – Только там не мужчина, а женщина была.

– Хм…

– В смысле?

– Чего?

– В смысле этого «хм»? – повторил я.

Катя не слышала меня и не видела даже боковым зрением. Ей было интересно что-то иное, в левом углу сияющего экрана. Я опустил взгляд за её плечо, умудрился не утонуть в медовой ложбинке меж её грудей и вздрогнул – на меня в полупрофиль смотрело искажённое злобой женское лицо в обрамлении седых кудрей. Глаза были сощурены, рот оскален в крике или рычании, а выпирающий кадык… Ого?!

– Вот и я о том же, – многозначительно кивнула моя Хозяйка. – Не фиг на женщин всех собак вешать, тут у нас, похоже, трансвеститус натуралус нарисовался!

Я начал лихорадочно перебирать в памяти наши короткие встречи с этим пугалом на кладбище, когда оно в меня ещё и пальнуло. Рост, походка, фигура, нелепый наряд. С одной стороны, женщину так одеться нипочём не заставишь, если только она на скотобойне не работает – быков до разрыва сердца доводить. А с другой стороны, я в Оборотном городе и поэкстравагантнее (правильно выговорил?) дамочек видел. Ведьмам закон моды не писан, а личный вкус они всегда считают идеальным, впрочем, как и вообще любая женщина. Ну да бог с ним. Сейчас интереснее, что ж это за маньяк термический, со свечками в голове по мою душу бродит. И зачем ему курьера туда-сюда таскать? Ладно бы съел, это хоть как-то понятно. Но чтоб уже второй раз Хозяйке под кровать подкидывать – это что-то запредельное, за гранью ума и логики…

– И главное, никаких конструктивных мыслей, – поддержала меня умная Катенька. – У тебя лицо красноречивое, но не комплексуй, у меня в мозгах тоже на эту тему ни одного проблеска. Одно в принципе могу сказать точно: это чмо болотное не из моего города. И я бы это… посомневалась, что он (она, оно) вообще из этого мира. Ну, точнее, из этого временного периода.

– Фальшивка, – обомлел я. Неужто как и жандармский чин из Санкт-Петербурга?

– А вот об этом подумать надо, навскидку не скажу, не уверена, – вновь щёлкая клавишами, безошибочно откликнулась на мои невысказанные мысли моя красавица. – Милый, ты на чайнике красную кнопочку не нажмёшь? – обернулась она.

Отчего ж не нажать, дело-то пустяковое. Однако ж чайник закипать отказывался, я нажал ещё раз и ещё, потом просто держал большим пальцем эту красную кнопку, пока не закипела уже моя милая…

– Илюха, там воды нет.

– Я не знал.

– А посмотреть слабо? Чайник прозрачный.

Я пожал плечами. Катя встала, шагнула ко мне, поймала за ремень и притянула грудь в грудь. Ну то есть так, что её дивные холмы капитолийские упёрлись мне в область солнечного сплетения.

– Смотреть в глаза, – предупредила Катенька, сама прекрасно понимая, что это невозможно. – Ладно, верю, чувствую, не стерва фригидная, саму клинит на опрокинуться и сдаться, но держусь ведь! И ты держись, судьба у тебя такая, как и у всего казачества. Я тебя люблю… честно, по-своему, конечно, как умею… ну дура такая закомплексованная, что теперь… Простишь?

– Прощу, любимая. – Я обнял её за плечи, прижимая к груди. – И ты меня прости. Я тут это… кое-чем поделиться забыл. Ищут меня. Само секретное Третье отделение. Самый что ни на есть занудный полковник в штатском приехал, а в прислуге у него двое оборотней-бесов ростовского розлива. У тебя такие не мелькали?