Оценить:
 Рейтинг: 0

Расщепление ядра

Год написания книги
2018
<< 1 2 3 4 5 6 ... 10 >>
На страницу:
2 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Свадьбу решили сыграть по возвращении со службы.

Оставшееся время Любавин так и рулил на командирском УАЗе. Больше его ни на какие сакли не сбрасывали, выживать в кавказских горах не учили. Менее чем через полгода после его демобилизации в тех же местах уже полыхала Первая чеченская война. Она вползала медленно, ее чувствовали заранее, за годы до того, но объявилась она во всей своей чудовищности все же через пять с половиной месяцев после демобилизации Даниилова призыва.

Сразу по возвращении сыграли свадьбу. Нина стала Любавиной, а ее темнокожий, кудрявый, кареглазый Ванька к тому же еще и приобрел отчество Даниилович. Новый сибиряк – Иван Даниилович Любавин. Это сказал отец, внимательно разглядывая названного внучка.

С этого момента рубашка личной карточной колоды Даниила Любавина стала окончательно скучной и однообразной.

Образования Любавину уже явно не хватало. Он был вынужден устроиться шофером в таксомоторный парк, принадлежавший одной влиятельной уголовной шайке в области. Чтобы заработать, ловчил, крутился, воровал километры и горючее, обращая их в свой персональный заработок. Это, разумеется, заметили те, кто и был поставлен шайкой на наблюдение и контроль. Сначала предупредили, как они говорили, «по-хорошему», а потом стали давить и даже бить. Даниил был вынужден уйти из парка. Устроился шофером на комбинат. Но и тут начались проблемы, потому что та же шайка уже становилась вооруженной бандой, охватившей не только всю область, но и заявившей о каких-то своих правах в Москве и в Санкт-Петербурге.

К этому времени Нина пустилась во все тяжкие. У нее появилась своя жизнь, сначала тайная, а потом уже, не в силах сохраниться в секрете, почти явная. Один из мелких атаманчиков той же самой шайки пригляделся к хорошенькой шатенке с выдающимися формами, с веселым, легким характером и взял ее под крыло. Смуглый сын Ванечка, который с годами становился все темнее и темнее, уже постоянно жил в доме бабки и деда. Никто не знал его настоящей национальности, знали только расу. Да и как не знать!

Даниил запил, скандалил с женой, вышвыривал ее вон из дома, но в конце концов сам уходил к случайным подружкам или даже к гулящим вокзальным девкам. Возможно, он бы так и спился или был бы убит по распоряжению того атаманичка, кабы однажды не встретил в райцентре скандального московского писателя и упрямого левака Кима Добренко, давно уже избравшего себе литературный псевдоним – Ким Приматов.

Псевдоним был как будто бы даже смешной, но сам московский ультралевый скандалист и талантливый, немолодой уже, литератор ни у кого, включая власть, не то что смеха, но даже и усмешек не вызывал. Вокруг него формировалось бойкое сообщество юных и не очень юных экстремистов. Их становилось все больше и больше. Старые члены его московского кружка научились подпольной конспирации, а младшие, как он выражался, набивали руку, натирали нюх и точили когти на скандальных политических акциях.

Само это слово «экстремизм» было реанимировано из словарного оборота совсем недавно рухнувшей советской власти. Тогда более всего боялись, что кто-нибудь приучит оголодавшее общество к испытанному слову «революция», и потому поторопились найти ему уничижительный синоним. То же самое происходило и теперь. Экстремист – это почти психопат, развязный хулиган, по сути своей, почти сформировавшийся тип террориста, причем, без принципов, без всякой святости в помыслах и совершенно без чувства меры. Ведь революционер – прежде всего, идейный борец, а тут, дескать, какая идея! Не приведи господи!

Идея – вот что страшило побольше, чем махровая безыдейщина или даже уголовщина. Пугал не опыт использования боевых аксессуаров диверсии и террора, с чем еще можно было худо-бедно справиться, а именно идея, которой теперь уже совершенно нечего было противопоставить. За то и начали хватать и судить.

Ким был сослан после второго за свою жизнь московского суда в сибирский городок, в котором жил Любавин.

Власти, правда, уже было не до своих леваков, потому что на Кавказе, в том числе и в тех местах, в которые когда-то сбросили на крестьянскую саклю десантника Даниила Любавина, удушливо чадила жестокая война. Домой постоянно отправляли искалеченные тела и гробы. Многих не находили – не то сгорели, не то сбежали, не то осели в тех же саклях в качестве рабов.

Вот тогда и встретился на пути Даниила Любавина сосланный эпатажный писатель Ким Приматов.

С этого времени тыльная рубашка персональной карточной колоды Даниила Любавина перестала быть скучной и однообразной.

Джокер

Звали его Станиславом Игоревичем Товаровым.

Отец Даниила Любавина, увидев фотографию Товарова сначала в газете, а потом в одной из популярных политических передач по телевизору, сказал, что они далекая с ним родня, по молодой и бойкой тетке. Даниил тут же вспомнил, что много раз видел его в их же городке несколько лет назад. Товаров был старше Даниила на одиннадцать лет, так ярок и заметен, так тонок и остроумен, что непременно запоминался людям.

Ему принадлежало высказывание о том, что только острие ума свидетельствует о присутствии ума как такового вообще. Таким образом, считал он, остроумие и есть ум, а все остальное обыкновенное, почти слабоумное, состояние человека. Спасает, мол, одна лишь способность к анализу, но все равно, без остроумия и эта способность является только обнаженной функцией без возможности самокритичности, а значит, обречена на застой, потому что не имеет ни малейших шансов к обновлению мышления. Сказано это было уже в выпускном классе учителю физики, старому вздорному человеку, напрочь лишенному чувства юмора. Старик чуть было не расплакался. Покраснел как вареный рак, краска его обескураженного лица была густо видна на фоне гладко зачесанных на затылок седых волос.

Товаров учился в той же школе что и Даниил. Семья тетки, неполная, с Любавиными общалась крайне редко, только по очень большим семейным праздникам или случайно. Даниил в те годы с ним не общался и даже помнил его весьма неточно. Большая разница в возрасте, которая в детские годы куда значительней, чем во взрослые и даже в преклонные, да еще редкие встречи никак не способствовали их более близкому знакомству.

Тетка отца, по фамилии Товарова, когда-то сошлась с темпераментным выходцем из Дагестана Асланом Наврузовым и забеременела Стасом. Аслан работал агентом по снабжению на том же городском мебельном комбинате. Уверял, что свободен, и грозился, по окончании контракта с комбинатом, увезти ее в небольшой городишко на административной границе с Чечней, где жила его многочисленная и дружная семья. Но после рождения Стаса выяснилось, что Аслан давно уже помолвлен с девушкой из того кавказского поселения и жениться без позволения старейшины тейпа, который приходился ему дедом, не имел права. Так Стас остался безотцовщиной, а его мама – матерью-одиночкой. Аслан же убрался к себе. Мама дала сыну славянское имя, отчество по имени своего покойного двоюродного брата (погиб в автокатастрофе лет за семь до рождения Стаса), а фамилию – свою.

Этим самым Стас Товаров был чем-то похож на своего позднего темнокожего дальнего родственника Ванечку Любавина. Он, правда, всегда был белолицым, голубоглазым и темно-русым. Красивый был мальчик. Стройненький, как игрушечный солдатик, умненький и ироничный. С пикантной черной родиночкой над верхней губой, как у отца.

Стас учился в областном педагогическом институте на факультете географии и биологии. Нужен был диплом, а попасть сюда было проще простого. Он занялся общественной работой, возглавив с первого же курса комсомольскую организацию сначала факультета, а после третьего курса – и целого института. Еще на втором курсе он вступил в компартию. В школу его по обязательному распределению не отправили, а сразу в Москву, на двухлетнюю учебу в Высшую комсомольскую школу. По ее окончании он на год вернулся в свой город, на должность первого секретаря райкома комсомола, потом его перевели в областной комитет на должность второго секретаря, а через три года он уже был в ЦК. Поговаривают, что именно тогда Товаров и был направлен на учебу в КГБ. Якобы курс был ускоренный. Вышло какое-то секретное постановление, обязавшее ЦК комсомола направлять в специальную школу самых перспективных своих функционеров, показавших способность к изощренному мышлению. Всё набирало темп, а косность системы государственной безопасности, переполненной выходцами из рабочих слоев и «анкетными» выпускниками технических ВУЗов, отобранными бесстрастным кадровым аппаратом ведомства, тормозила общее развитие и, более того, создавала предпосылки для опасной изоляции политических служб от окружающего мира.

Однако Товаров остался в ЦК, занявшись там идеологической работой. Он был надежным проводником давно уже испытанной программы борьбы с «идеологической диверсией» под прикрытием комсомольских оперативных отрядов дружинников. Курировали эту работу в Пятом главном управлении КГБ, кадровым сотрудником которого к тому времени и был уже сам Товаров.

В коллегии КГБ всерьез опасались, что новые веяния, как левого, так и правого толка, ходившие уже довольно свободно по свету, прежде всего, способны проникать в высшие учебные заведения и вербовать именно там своих сторонников. Все началось еще в брежневские времена. Тогда внутри одного из самых номенклатурных и самых престижных ВУЗов – в МГИМО, да еще на главном его факультете образовалась тайная группа, состоявшая из сыновей высших партийных и управленческих чиновников, которая поставила перед собой конечную задачу – свержение советской власти, а самые радикальные даже полагали, что начинать надо с физической ликвидации Брежнева. Группу «накрыли» не из-за предательства кого-либо из ее довольно многочисленного состава, а потому, что несколько студентов, настроенных исключительно реформаторски, стали открыто пропагандировать ее левые постулаты по внутреннему институтскому радио. Никого не арестовали, даже не отчислили из факультета, потому что тогда пришлось бы «вычищать» из высоких властных кабинетов и их отцов, и старших братьев, да и всю близкую и дальнюю родню. А это уже всерьез затрагивало интересы некоторых самых влиятельных людей в стране и давало возможность энергичным партийным оппонентам престарелых членов Политбюро развернуть довольно эффективный фронт борьбы с ними. Достаточно было выплеснуть на очередной пленум всю эту очень некрасивую историю, а что-то еще и подтасовать, додумать. Кроме того, скандал бы попал к иностранцам, а уж те бы знали, как его использовать и вообще какие выводы сделать. Многое бы расползлось, расшаталось, а многое бы рухнуло прямо на глазах у всего мира.

Решили дело это замять, а студентов довести до выпуска и распределить под наблюдение умных, опытных наставников. В дальнейшем некоторые из них сделали видные карьеры. Один из них стал академиком и директором крупного исследовательского института, а другой даже министром иностранных дел. Именно он и был на шумных сборищах студентов-реформаторов сторонником решительных действий, а именно – ликвидации Брежнева, вцепившегося во власть окаменелой хваткой мертвеца.

Такие группы время от времени появлялись в учебных заведениях. Комсомольские оперотряды, их группы по борьбе с «идеологической диверсией» должны были собирать материалы и блокировать подпольную работу. Они ведь находились в самой среде и получали информацию из первых рук. Однако нигде больше это не заканчивалось лишь торможением деятельности групп. Санкционировались аресты, проходили закрытые судебные процессы, а завершались они весьма значительными сроками лишения свободы. Товаров знал об этом, изучал материалы еще на курсах в школе КГБ и копил в себе реформаторскую энергию особого характера, направленную не на разрушение власти, а, напротив, на ее сохранение и разумное, как ему казалось, преобразование. Он видел дальше других, ценил иные компоненты политической системы, чем даже она сама, внутренне тяготея к развитым «несоветским» общественным и экономическим формам. Он в мыслях называл себя «скандинавом».

Горбачевская перестройка не грохнула Товарова по темечку, как многих других. Он давно уже видел, как она опускается на землю, точно хлопающий лоскутами дырявый парашют – не до смерти, хотя и с небольшими травмами. Для кого-то это падение все же оказалось стремительным и даже роковым, но Товаров и те, с кем он все эти годы имел дело, успели сгруппироваться, поджать ноги и лишь после удара о землю совсем немного покрутиться на ней с бока на бок. Потом приподняться на четвереньки, а уж после крепко встать на ноги.

– Советская власть не умирает, – как-то высказался Товаров на очень доверенном и узком совещании, на котором присутствовало несколько здравомыслящих начальников из 5-го Управления и два секретаря ЦК комсомола, – потому что мертвый не может стать еще более мертвым. Она уже очень давно приказала долго жить. А то, что мы сейчас чуем, так это тяжелый дух разлагающегося трупа. Пока не поздно…, если только мы уже не опоздали, …нужна его искусная мумификация наподобие…ленинского тела.

– Вы с ума спятили! – вспыхнул один из секретарей, но кто-то из руководителей 5-го Управления стрельнул в него раздраженным взглядом и тот, неожиданно смутившись, умолк.

– Время реанимации мумии советской власти настанет не скоро, – невозмутимо продолжил молодой тогда еще, однако же по-зрелому хладнокровный и сдержанный Товаров, – но непременно настанет! Реаниматоров следует сохранять, помня, что именно они бальзамировали труп и знают все его особенности. Ведь секрет не в том, что больной мертв, а в том, как выдать его в свое время за живого…, за ожившего. Тут ничего нельзя перепутать, ничего нельзя забыть…и, потом уже…, много позже, давая новые имена тем же чреслам, тому же телу, сверяться с инвентарными списками, которые пока еще в наших руках. Вот в этом весь секрет! Не в живом, а в мертвом, в окаменелом.

Эти его слова позже передали на самый верх. Там они, похоже, недовольства не вызвали. К нему теперь стали присматриваться пристальней, с пониманием того, что этот молодой человек мыслит стратегическими категориями. А ведь ему тогда еще и тридцати не было. Для высшей партийной знати он был буквально вундеркиндом. Те, кто поняли его план, увидели себя и свои семьи в будущем; тем же, которые не поняли, оставалось лишь кичиться прошлым, все чаще и чаще признаваемом в раздраженном обществе сомнительным.

– Сколько же, по-вашему, будет тогда «реаниматорам»? – спросил его на том же совещании строгий начальник из пятого управления.

– Что касается меня и моих сверстников, несколько за пятьдесят, – уверенно ответил Товаров, – тем же, кто постарше, уже пойдет седьмой десяток, а то и больше. Кто-то не доживет…

Он потер гладко выбритый подбородок и, вскинув ясные, умные свои глаза на тех, кто обескуражено сидел за столом, продолжил уже как будто мягче:

– Да вы поймите…, поймите… То поколение, что сегодня недовольно властью, состарится за это время, многие обнищают, утеряют окружение, да просто перемрут…, от болезней, от природных катаклизмов…, может быть, даже и от войн… Без этого ведь никуда! История не знает таких исключений. А те, кто родятся в эти годы или уже родились совсем недавно, не более десяти лет назад, ничего и знать не будут: ни дурного, ни хорошего. Они все будут принимать на веру. И не от нищих своих отцов, а от тех, кто окажется удачливым, эффективным. Вот тут от нас нужен фильтр…, селекция нужна, жестокая, решительная, но принципиальная…, как отбор в кадровый состав будущего. Неужели, это не ясно?

– Что? Что именно потребуется? – раздался чей-то сдавленный голос.

– Вера! – неожиданно горячо ответил Товаров, – небывалая концентрация сил и средств. Страну придется собирать заново. Она будет разваливаться, распадаться, разбегаться… Ее будут предавать, но будет предавать, и она сама. Понадобится всё – управляемая армия, внутренняя охрана…, хоть как ее называйте…, пропаганда, если хотите…, да! Да! Пропаганда! И ее тоже можно будет называть так, как потребуется! Не важно, что у судна написано на борту, главное, знать, куда оно плывет и где конечный порт. И еще…, впрочем…это даже самое важное! Не упустить бы «золотого тельца»! Охранять поле, на котором он будет пастись. Люди, люди…, доверенные люди, включая новых, отобранных, …и старики-реаниматоры. К ним на пушечный выстрел нельзя подпустить чужаков. Все это требует терпения, координации и огромной массы финансовых и материальных средств. А еще…еще личной, персональной заинтересованности основных игроков. Нищим не поверят! Нищих презирают и морят голодом! Не имеет значения, как ты приобрел богатство, главное, что оно у тебя в руках. Если ты отобранный селекционный материал, владей. Если чужак, отдай или умри. Это – принцип. Без него ничего не выйдет.

Были ли еще совещания в других высоких, важных ведомствах и в ином составе, где об этом уже говорилось бы, возможно, уже в более точных, конкретных формах, не известно. Однако Товаров в эти дни, недели и месяцы был очень востребован, очень занят. Он как будто повзрослел, даже, говорили, состарился. Взгляд его стал сосредоточенным, чуть нервным, решительным, шаг быстрым, точным, поворот головы неожиданно скорым, чутким, словно, у хищника. Наступили рисковые времена.

Товаров ни вечного своего, почетного, комсомольского, ни партийного балетов не сдал, как и красного удостоверения личности из бывшего КГБ. Он их аккуратно сложил и запер в домашний сейф. Вместо них у него теперь была пластиковая карточка о том, что он теперь отвечает за связи с общественностью и средствами массовой информации в крупном банке, созданном на деньги не то комсомола, не то КГБ, не то компартии, а, скорее всего, и того, и другого, и третьего, и даже четвертого – средств, собранных воротилами черного рынка и новой, довольно продуктивной, уголовной среды.

Коммерческая пропаганда банка было не единственной его заботой. Вместе с банком была создана крупная национальная, а в дальнейшем и транснациональная компания, занятая всем тем, что приносит быстрые и большие прибыли. В той и другой организациях на верхушке закрепились одни и те же люди.

Товаров тоже внес свой вклад в большое корпоративное дело. Сначала он слетал, по совету своих друзей из бывшего КГБ, в Италию. Там его встретили два бывших работника Совфрахта, которые тут же учредили вместе с ним и с тремя энергичными пожилыми итальянцами, когда-то тайно связанными с экспортными коммунистическими деньгами, компанию по производству на территории новой России мебели. Товаров вернулся в свой город, уговорил в два счета бывших первых секретарей коммунистического и комсомольского райкомов, председателя исполкома, начальника местной милиции, прокурора, а также директора мебельного комбината создать вместе с той итальянской компанией совместное производственное и торговое предприятие. За ним зачислили не только мощности комбината, но и огромный лесной массив, из которого можно было бы наделать мебели для всего земного шара, и еще бы немного осталось.

Все это отдали в обслуживание того самого банка и той крупной управляющей компании.

Обнаружилось, что в тайге, в тех местах, были огромные залежи сырой нефти, и это настойчиво скрывалось во время регистрации совместного предприятия. Банк предоставил комбинату обреченный на финансовый провал крупный кредит, а потом в уплату за него отобрал весь лесной массив вместе с нефтью.

По такой же схеме Товаров прокатился по всей стране и по части Восточной Европы. В награду за труды он был произведен в первые вице-президенты корпорации, куда входили этот и еще три банка, управляющая компания, около сотни энергетических, химических, металлургических и деревообрабатывающих предприятий.

На оборотливого парня вновь обратили внимание в Кремле. Если он так легко может управляться с миллиардными оборотами, то почему бы не попробовать его на самом широком поле – на поле страны. К тому же он так ловко и эффективно обставлял коммерческую пропаганду очевидного грабежа, что, по всему видно, сумеет справиться и с куда более крупными задачами пропаганды и организации различного рода движений и партий.

Молодого и бойкого человека с обаятельной, а, по некоторым оценкам, даже с интересной внешностью, действительно нельзя было не заметить.

Один из самых старых, опытных политиков, известный своим непреходящим влиянием в доверчивой и, в то же время, строптивой стране, всегда довлеющий на высшую власть авторитетом видного ученого в области, так называемых, общественных наук, блестяще осведомленный политический журналист, крупный дипломат и проникновенный разведчик, пожелал встретиться с молодым Товаровым и «рассмотреть его в упор», как он выразился.

Встреча состоялась рядом с Кремлем, в старом солидном здании, бывшим еще в незапамятные царские времена крупным акционерным банком, с изящными колоннами, с роскошным парадным, с гулким холлом под высоченными лепными потолками. Теперь это был, своего рода, закрытый деловой клуб для тех, кто никогда, ни в кои времена, не ослаблял деловой хватки, не терял хладности ума, но и не уступал горячности убеждений в державной святости всей своей жизни, а, главное, чье влияние на крупных государственных мужей заключало в себе куда более могущественную силу, нежели сами эти мужи, все вместе взятые, ею обладали, со всей своей многочисленной охранной, крикливой пропагандой и болезненно ранимым честолюбием.

Этого не дряхлеющего старца, который многим казался заговоренным как от физической, так и от политической кончины, звали академиком Дмитрием Семеновичем Ратовым. О нем в солидных журналистских кругах ходили слухи, будто он чуть ли не один из самых видных масонов, долгие годы ретранслировавший их здравые, и, как многие были убеждены, рациональные идеи во всем восточно-европейском пространстве. Этим, по российской привычке, намекали на его еврейское происхождение (якобы по матери он еврей) и на нерушимую, кровную «пуповинную» связь с некой мировой закулисой. Звучало это наивно, натянуто, а в некоторых случаях, озлоблено и всегда беспомощно. Ратов лишь усмехался и хитро щурился, когда какая-нибудь загорающаяся юная журналистская звездочка приставала к нему с прозрачными намеками на это завораживающее обстоятельство, находящееся в соблазнительном желтом спектре общественной информации.

Академик Ратов долгие годы возглавлял солиднейший академический институт, о котором ходили небезосновательные слухи, как о надежном организационном прикрытии одного из важных оперативных подразделений советской политической разведки. В то же время институт славился откровенными и весьма углубленными разработками экспорта марксизма советского толкования в развивающиеся страны, в основном, Ближнего Востока, что делало те самые подозрения о его связях с разведкой весьма противоречивыми. Ведь по существу официальная деятельность института должна была лежать в отдалении от того, чем занимались его негласные сотрудники, если они только вообще существовали. Однако именно Ратову принадлежит остроумное высказывание о том, что хитрые азиатские глаза свидетельствуют как раз о хитрости и коварстве, и то, что истинная хитрость не должна быть ясно написана на лице и это, дескать, всего лишь шутка природы, роковое заблуждение. Все самое главное надежно можно спрятать только на поверхности, где опытный шпион или вор искать не станут, посчитав это глупостью. Подобное есть наивысший пилотаж в обмане. Такой прием свойственен лишь самым хладнокровным и смелым умам, многие из которых действительно служили под его академическим началом.

<< 1 2 3 4 5 6 ... 10 >>
На страницу:
2 из 10