Снега, снега

– Не скажу. А, деньги?

– Утром, раба Божья, утром… Придёшь?

– Приду.

Конечно, ей было страшно. Очень-очень страшно, по-настоящему. Даже пальцы рук-ног заледенели и отказывались шевелиться.

– Не убудет, в конце-то концов, от меня, – бредя сквозь ночную черноту к церкви, тихонько шептала Рива. – Перетерплю, а потом всё забуду. Обязательно забуду. Зато бабушка выздоровеет… Ну, не съест же он меня? А, вдруг, съест? Страшно-то как, мамочка моя…

В церкви – на каменной подставке, установленной рядом с алтарём – горела одинокая, но очень яркая свеча.

– Пришла? – вкрадчиво спросил хриплый властный голос.

– Пришла, отче, – чувствуя, как по спине побежали крохотные ледяные мурашки, ответила Рива.

– Подойди, раба Божья.

Лицо отца Сандино было белее январского снега, а чёрные зрачки глаз увеличились раз в тридцать-сорок – по сравнению с обычным состоянием. Одет священник был в бесформенный чёрный плащ. Две верхние пуговицы плаща были расстегнуты.

«Какая же у него лохматая грудь! – мысленно испугалась Рива. – Словно медвежья шкура. И, скорее всего, под плащом он голый… Ладно, всё перетерплю. А потом – обязательно – забуду. Обязательно…»

– Вот деньги, – священник показал пухлый бумажник. – Кладу в карман плаща. Видишь?

– Вижу.

– Утром отдам его тебе. Если, конечно, будешь послушной и правильной девочкой… А теперь бери свечу и ступай за мной.

Серебряный подсвечник был очень холодным, а от свечи, наоборот, веяло нестерпимым жаром.

«Свеча у меня, а отец Сандино шагает впереди, – с запозданием отметила Рива. – Получается, что он умеет видеть в темноте? Как домашние коты и кошки?»

Священник достал из кармана плаща тяжёлую связку ключей и, уверенно вставив нужный ключ в замочную скважину, отомкнул низенькую неприметную дверь.

– Проходи вперёд, грязная девка, – сварливо велел отец Сандино, – спускайся вниз и дожидайся меня.

За дверью обнаружился короткий коридор, который – через пять-шесть метров – обрывался вниз каменной щербатой лестницей.

– Раз, два, три, четыре, пять… – на всякий случай считала ступени Рива. – А пахнет здесь очень странно. Чем конкретно? Наверное, ужасной древностью.

Сверху долетел чуть слышный лязг.

– Это священник запер двери, – испуганно прошептала Рива. – А ступенек я насчитала – ровно шестьдесят шесть. Глубоко. Ладно, пусть будет – что будет. Отступать, всё равно, уже поздно.

По лестнице – совершенно бесшумно – спустился отец Сандино, невежливо отодвинул Риву в сторону и, молча, пошёл по узкому подземному коридору.

Они шли уже минут пятнадцать. За очередным поворотом ждал новый поворот…

«Солидное подземелье, – мысленно восхитилась Рива. – Длинное и очень древнее. Стены покрыты пышным мхом и разноцветными лишайниками. С потолка свисают тёмные каменные наросты, похожие на зимние сосульки…»

Наконец, священник остановился возле широкой стрельчатой двери, щедро оббитой широкими чёрными полосами железа. Вновь заскрипел ключ в замочной скважине, дверь – неохотно – приоткрылась.

– Проходи, – последовала ожидаемая команда. – Встань справа и жди. Тварюшка дешёвая.

Заперев двери, отец Сандино двинулся вперёд. Неожиданно по подземелью пробежал лёгкий сквозняк, и единственная свеча потухла. Рива почувствовала, как вся её сущность наполняется липким и безграничным ужасом.

– Кажется, я падаю в обморок, – шепнули заледеневшие губы.

Раздались частые-частые щелчки, в темноте засверкали крохотные ярко-жёлтые искорки – это священник решил воспользоваться самой обыкновенной зажигалкой. Вскоре помещение было освещено приятным нежно-голубоватым светом трёх масляных фонарей.

«Очень странная комната! – оглядевшись, решила Рива. – Кнуты, чёрные стулья и кресла, кандалы, дубинки, щипцы, дыба. Может, здесь – во времена Великой Инквизиции – пытали подлых вероотступников? Очень похоже на то… А отец Сандино присел на корточки рядом с зевом камина, сложенного из дикого камня. Это, как раз, кстати. Очень, уж, здесь холодно. Зуб на зуб не попадает… Или же зубы стучат от страха?»

Вскоре в камине запылал яркий огонь, и помещение начало постепенно наполняться живительным теплом.

– Подойди сюда, лапочка, – сытым котом промурлыкал священник. – Иди, не бойся.

«Сперва я была «рабой Божьей». Потом – «девонькой». Затем – «грязной девкой». Теперь, значит, «лапочка». Странно, – задумалась Рива. – Видимо, у отца Сандино очень часто меняется настроение… Мне уже пора раздеваться? Или надо ждать отдельной команды? Ага, он только что проглотил какую-то белую пилюлю. Интересно, зачем?»

Чёрные, абсолютно-чёрные глаза, состоящие из одних только зрачков, прожигали, как казалось, её насквозь.

– Готова ли ты, ласточка небесная, помочь мне? – ласково поинтересовался приторно-медовый голос. – Кошечка моя пушистая…

– Что я должна сделать?

Отец Сандино, доходчиво жестикулируя руками, долго и подробно рассказывал – «что».

Он рассказывал, а Рива чувствовала, что её сейчас стошнит. Нет, не так… Она чувствовала, что сейчас начнёт блевать – долго и нудно. Может, даже не сможет никогда остановиться и умрёт.

– Хватит! – велела Рива. – Я ничего этого делать не буду. Никогда и ни за что… Отпустите меня, пожалуйста. Оставьте деньги себе…

– Не будешь? – глумливо захихикал священник. – Будешь, ласточка светлая, будешь. Ещё как – будешь! Сучка еврейская…

Он – одним движением – сбросил бесформенный чёрный плащ.

«Мамочка моя! – обомлела Рива, торопливо пряча правую руку за спину. – За что мне такое?»

В правом рукаве её пуловера был спрятан стилет с укороченным лезвием. Все приличные и предусмотрительные женщины еврейского гетто имели при себе холодное оружие. Иначе было нельзя…

– Смотрю, что ты уже на всё согласная? – видя, что девушка не убегает и не бьётся в истерике, обрадовался отец Сандино. – Я уже иду к тебе, красавица развратная…

Лезвие стилета воткнулось – по самую рукоятку – в правый глаз монстра.

– А-а-а! – отшатнувшись назад, взвыл священник. – Тварь…

Она била и била, била и била, понимая, что уже всё вокруг залито кровью…

«Нельзя останавливаться! – билась в пустой голове одинокая мысль. – Нельзя! Бабушка говорила, что все оборотни, монстры и вурдалаки – очень живучие. Нельзя – останавливаться. Нельзя…»

Почувствовав, что её покидают последние силы, Рива, выронив окровавленный стилет на каменный пол, отошла в сторону и присела на корточки.