Желтая роза в её волосах

Мелко дрожит, видимо, простудилось,
Продрогшее сердце, пронзённое ветром…

Память, она – словно рваная рана,
Сверху присыпанная – толчёным перцем.
Стонет, отведавши яда обманов,
Глупое сердце…

Музык небесных мелодия снова
Стала слышна, вопреки всем невзгодам.
Слушает сердце, и злые оковы
Медленно тают – словно…

Скрипки рыдают – в полях, за рекою.
Дали подёрнуты дымкою мглистой.
Полено сосновое – плачет смолою.
Угли в камине – почти аметисты…

И на ковре – появляется лужа.
Пахнет рассветом – нездешним, весенним…
Это рыдает, оттаяв от стужи,
Глупое сердце – под вечер – в Сочельник…

Это рыдает, оттаяв от стужи,
Глупое сердце – под вечер – в Сочельник…

Но, я отвлёкся, вернёмся к нашему рассказу.

Итак, в этот ответственный момент, зловеще скрипнув, как говорят в модных романах о роке и неотвратимой судьбе, приоткрылась дверь кондитерской, и в заведение вошел смуглый малый двухметрового роста. Судя по обветренному, украшенному двумя неровными шрамами лицу, вошедший был моряком, а милый акцент, который проявился несколько позже, явно свидетельствовал о его испанском или вест-индийском происхождении.

Это был ни кто иной, как Симон Монтелеон, знаменитый в иных соленых водах капитан парохода «Ватерлоо», перевозившего особо стратегически-важные для Карибии товары – бананы, апельсины и лимоны, коренной житель славного города Сан-Анхелино.

Молодые люди познакомились и славно поболтали, выпив по чашечке вышеупомянутого светло-коричневого несладкого напитка.

Случайно узнав, что эта отвратительная жидкость именуется «кофе», моряк сперва удивился, потом рассердился, затем разгневался. Расстегнув долгополый походный сюртук, он выхватил из-за широкого кожаного пояса весьма внушительный абордажный тесак и приставил его к горлу несчастного хозяина кондитерской, требуя немедленно объяснить смысл этой несмешной шутки.

После последовавших затем незамедлительных и витиеватых извинений, благородный дон Симон решил простить глупого gringo и даже, достав из бездонного кармана сюртука изящную жестянку с неким ингредиентом, приготовил на кухонном примусе – для всех желающих – ковшик настоящего chigos.

К этому моменту большинство посетителей благоразумно покинули опасное заведение.

Но мисс Сара Хадсон осталась сидеть на прежнем месте. Безусловно, она была несколько фраппирована поведением своего экзотического собеседника, но ничуть не испугана – ведь, общеизвестно, что испугать истинную леди (причём, с шотландскими корнями), гораздо труднее, чем даже решить неразрешимую теорему Великого Ферма…

– Милая Сара, – немного смущаясь, проговорил неустрашимый морской волк, – Отведайте, пожалуйста, благородного chigos с карибских плантаций. В его изысканном вкусе – вся правда о моей прекрасной Родине. Сделайте глоток, закройте глаза – и вы погрузитесь в Мир прекрасных видений. Голубые далекие горы, полные неизъяснимой печали и зовущие в дорогу – прочь от родного очага – за неведомой и призрачной мечтой. Стада белоснежных лам, пугливых и грациозных, как наши детские сны. Беспокойные, никогда не засыпающие джунгли. И море, Великое Карибское море, Море Морей…. О, мисс Сара, как жаль, что я не родился поэтом!

Прикурив черную, непривычно длинную сигарету, Симон Монтелеон продолжил:

– А если вы – в перерывах между глотками chigos – сделаете несколько затяжек этой черной карибской sigaros, то перед вами могут открыться многие тайны мироздания….

И тут произошло неожиданное.

Изысканная, элегантная, одетая по последней моде нью-йоркская леди сделала маленький глоток chigos и, поставив на столик фарфоровую чашечку, бестрепетной рукой, затянутой в тугую лайковую перчатку, решительно выхватила из пальцев оцепеневшего капитана sigaros, после чего сделала глубокую профессиональную затяжку.

Результат превзошел все ожидания.

Глаза мисс Сары Тины Хадсон широко распахнулись и засияли – словно два индийских самоцвета, густые собольи брови удивленно взлетели вверх, а маленькие, изысканно очерченные карминные губы прошептали непонятные слова:

– Эврика. Эврика. Эврика…

Она торопливо вскочила на ноги и, схватив со столика элегантную сумочку крокодиловой кожи, мгновенно выбежала из кондитерской.

Дон Симон только растерянно хлопал ресницами, делая при этом руками какие-то непонятные движения явно извинительного характера, словно беззвучно призывая Господа Бога – в свидетели своей полной невиновности в произошедшем.

Как говорят – в таких случаях – опытные карибские охотники: – «В чем ошибся ягуар уже не важно. Важно, что кролик, все-таки, убежал…».

А Сару Хадсон просто-напросто посетило озарение – она неожиданно нашла решение Великой теоремы и срочно побежала домой, стремясь как можно быстрее зафиксировать на бумаге своё судьбоносное открытие…

К вечеру все было записано, оформлено как надо, запечатано в плотный конверт и отправлено почтой в город Лондон – мистеру Джону Тревору, тогдашнему её жениху, который в поте лица трудился профессором высшей математики в одном из тамошних Университетов. Покончив с этим важным делом, наследница славы Архимеда и Лобачевского уснула сном притомившегося ангела.

Утром же выяснилось, что имеет место быть маленькая неприятность – за время сна гениальное решение теоремы Сарой Хадсон – напрочь – было позабыто. И виной всему, по ее мнению, был некий смуглый верзила с двумя крайне безобразными шрамами на обветренной физиономии, который снился безостановочно всю ночь напролёт, рассказывая – при этом – всякие цветастые байки о морских разбойниках, несметных сокровищах, зарытых в глубоких пещерах, об обезьянах, тапирах, аллигаторах и прочих глупых разностях…

Это, на первый взгляд, действительно, была просто маленькая неприятность – ведь, решение ушло почтой к Джону Тревору, который через два месяца намеривался прибыть в Нью-Йорк. Для официального предложения руки и сердца, понятное дело.

Два месяца промчались – как один день.

И, вот, долгожданная встреча двух любящих сердец состоялась.

– Джон, Джон! – взволнованно щебетала девушка, радостно улыбаясь и взволнованно теребя рукав смокинга своей будущей половинки, – Правда же, мое решение Великой теоремы просто великолепно и бесспорно? Ну, скажи же скорей! Правда?

– Дорогая Сара, – несколько озадаченно, неодобрительно посверкивая стеклышком монокля, проговорил сэр Джон. – Я, право, несколько удивлен. Ведь, любой студент-первокурсник знает, что решения теоремы Ферма не существует в природе. Да и не может существовать. Как же ты, право…

– Стоп, Джон Тревор, – безапелляционно перебил его голос, в котором легко угадывались характерные грозовые нотки. – Оставь свое частное мнение при себе. А мне, пожалуйста, отдай моё решение. Причём, отдай немедленно!

– Но, дорогая, – ошарашено промямлил уважаемый и заслуженный профессор, – я искренне подумал, что это была твоя милая рождественская шутка. Розыгрыш, так сказать. Ну, я и…

– Короче говоря, – угрожающе пророкотал громовой раскат, и профессору даже показалось, что где-то совсем рядом сверкнули две ярко-голубые молнии, – ты, законченный мерзавец, выбросил его? Выбросил? Выбросил? Выбросил?

– Ну, конечно, я…,– это были последние слова мистера Тревора в этом знаковом диалоге.

Вы знаете, что такое настоящий гнев?

Гнев ужасный, беспощадный, Гнев – с большой буквы?

Если вы не встречались с по-настоящему разгневанной леди, имеющей шотландские корни, то вы не знаете о гневе ничего…

Первый удар, нанесенный закрытым дамским зонтом, сбил с сэра Джона чёрный котелок, после второго разлетелся на тысячи мелких осколков его монокль, после третьего…, впрочем, будем милосердны – излишняя кровожадность ныне не в почете.

Естественно, что после вышеозначенного печального инцидента о свадьбе и речи быть не могло.

Но, вовсе, не это беспокоило нашу бескомпромиссную и прекрасную воительницу. Гораздо более важная и неразрешимая проблема стояла перед ней. В Нью-Йорке, этом великолепном мегаполисе, где, казалось бы, есть всё, везде и всегда, невозможно было достать ни chigos, ни sigaros. А, как без этих «волшебных» помощников вспомнить секрет решения Великой теоремы?