Моя тень убила меня

Макс посмотрел не потолок, почесал затылок.

– Нет, Кирилл, я такого не знаю.

– И вообще никогда не слышал о нем?

– Никогда… А почему ты спрашиваешь?

– Звонил мне вчера этот Батуркин. Интересовался, много ли уже я дал концертов. Вот как! Мной уже акулы шоу-бизнеса интересуются! Скоро автографы на улице раздавать буду… Ладно, пойдем пиво пить, а то во рту пересохло.

Мы вышли из медпункта. Ирина любовалась мною. Сейчас я выглядел именно таким, каким она хотела меня видеть на сцене летнего театра. Меня же эта клоунада веселила.

– Продюсер! – Я щелкнул пальцами и указал Максу место рядом с собой. – Иди слева от меня. А имиджмейкер – справа!

Наша троица продефилировала по набережной в сторону паба. Я поручил Максу отбивать от меня поклонников, а Ирине следить за тем, чтобы у меня не смазался макияж. Мы так смеялись, что привлекали внимание проходящих мимо людей. У входа в пивнушку Макс с нами распрощался, он спешил на соревнования по армрестлингу среди отдыхающих, где возглавлял судейство. Мы с Ириной сели за стойку. Ирина заказала стаканчик "Эфеса", а я – чешского "Козла", что гармонично соответствовало моему дурашливому настроению и желанию в чем-то уподобиться парнокопытному сатиру. Мы взяли кипящие белой пеной кружки и тотчас увидели на двери в посудомоечную афишу с моим именем.

– Слава идет за мной по пятам, – сказал я, неудачно глотнул и закашлялся. Изобилие афиш на набережной меня уже забавляло. Они представлялись мне частью веселого сценария, который придумали и разыграли на первое апреля мои друзья.

– Лично я обожаю детективы – и фильмы, и книги, – признался молоденький, как школьник, бармен, заметив наш интерес к афише. – Обязательно пошел бы, если бы не работа.

– Жаль, – ответил я. – Зрителей было бы уже трое.

Ирина не сдержалась, а я не смог вовремя наступить ей на ногу, потому как стульчики были высокими, и ножки моей болтушки висели над полом.

– Вам выпал уникальный шанс познакомиться с героем этого вечера непосредственно, – сказала она, показывая на меня.

Пиво снова не пошло мне в горло, и я опять закашлялся.

– Вы в самом деле Кирилл Вацура? – обрадовался бармен, глядя, как Ирина стучит кулаком по моей спине.

– Да, в самом деле, – прискорбно кивнул я. – И это обстоятельство почему-то препятствует утолению моей жажды.

– Теперь я вдвойне жалею, что не могу попасть на ваше выступление, – расчувствовался бармен. Он перестал полировать полотенцем бокал, оперся локтями на стойку и стал с неподдельным интересом разглядывать нас с Ириной.

– Заверяю вас, что вы не много потеряли, – откашливаясь, заметил я.

– Скромность – удел великих, – прокомментировала мою реплику Ирина и снова врезала мне по спине кулаком.

– А вы его, простите, жена? – начал проявлять наглую любознательность бармен. Как всякий простой приземленный человечишка, он хотел вынюхать интимные подробности личной жизни звезды.

– Имиджмейкер, – ответила Ирина.

– Надо же! – чему-то восхищался бармен. Он был еще очень молод и не успел привыкнуть к лицедеям, фокусникам, целителям, шутникам, певцам и прочей заезжей шушере, которая в сезон гребешком прочесывала Побережье. – А можете оставить автограф?

– Запросто, – ответила за меня Ирина.

Бармен обрадовался, отодрал кнопки с афиши, снял ее и расстелил передо мной на стойке. Я взял фломастер, долго прицеливался к афише, выбирая место для автографа, долго думал, какие слова должны исходить от эстрадной звезды столь внушительного масштаба и, наконец, почему-то по-английски написал: "Every cloud has a silver lining" ("у всякой тучи серебряная подкладка", английский вариант русской пословицы "нет худа без добра"). И ниже размашисто расписался.

– Спасибо! – трогательным голосом произнес бармен. – А теперь автограф вашего имиджмейкера!

Ирина тоже расписалась: "Ирина Гусарова"; последнюю букву "а" она изобразила в виде кошечки с высоко торчащими, как у ослика ушками. Бармен бережно, как драгоценную реликвию, возвратил афишу на прежнее место.

– Позвольте мне угостить вас коньячком? – предложил он, вволю налюбовавшись афишей.

Мы позволили, и даже не один раз. Бармен разошелся, выставил ликер "Сотерн комфорт", мы дружно пересели за столик, где я с доброй снисходительностью объяснял бармену, что мы, супер-пупер-звезды, такие же простые люди, но у нас есть одна привилегия: сжигать себя без остатка и озарять своим золотым свечением наших любимых, дорогих зрителей… Бармен так расчувствовался, что расплакался у меня на плече, а потом нетвердой походкой пошел к стойке за темно-зеленым штофом "Олд скотч виски". Неизвестно, чем бы закончилось наше общение, если бы Ирина не вспомнила о моем выступлении в летнем театре. Шел уже седьмой час!

Схватившись за руки, мы пулей выскочили из паба. Ирина не могла бежать на своих высоких каблуках и разулась. Мобильный телефон, висящий на ее шее, болтался из стороны в сторону, как маятник часов. Мы мчались по набережной, лавируя между пешеходами, словно спускались на лыжах по трассе слалома.

– Это конец… – задыхаясь, кричала Ирина. – Мы опоздаем…

Я не смотрел на часы и уже придумывал себе оправдание. Ничего страшного. Именитые суперзвезды всегда немного опаздывают, разогревая зрительское нетерпение. Жаль только Макса, он наверняка переживает, кусает губы и ходит вокруг театра в своей расстегнутой рубашке. Но мы зря ставили под сомнение свои спринтерские качества. За пятнадцать минут до начала мы подбежали к служебному входу в летний театр. Макс с перекошенным лицом стучал пальцем по часам, а потом по голове, снова по часам, и снова по голове.

– Кирилл, мы же договаривались! – с упреком произнес он. – Директор пришел! С супругой!

Я подумал, что он шутит. Макс подтолкнул меня к служебному входу. Ирина на ходу пыталась привести мою прическу в порядок, но мне казалось, что она просто выдергивает торчащие в стороны волосы.

– Запомни: на все у тебя ровно час! – давал последние напутствия Макс. – Я буду стоять справа от тебя, за кулисами, и показывать, сколько осталось… По-моему, ты здорово выпил… Нет? Значит, мне показалось… Не волнуйся! Веди себя естественно, сыпь во все стороны глупые шуточки, публика это любит. И обязательно прибереги минут пятнадцать – двадцать на вопросы. Публика обожает слать актерам записочки со всякими каверзными вопросами…

Мы поднялись по ступенькам и зашли в какой-то сырой предбанник, напоминающий гримерную. Здесь Ирина выдрала из моей головы еще один клок волос, а потом, послюнявив кончик пальца, вытерла с моей верхней губы след от ликера.

– Не забывай о главных правилах публичного выступления, – поспешно инструктировал меня Макс. – Помни, что Герберт Спенсер превыше всего ставил те слова, которые вызывали стойкие и ясные ассоциации с предметами и явлениями жизни… И держи в голове пример, как Маколей использовал образную речь и стремился сбалансировать контробвинения в адрес Карла Первого…

– Что я должен сбалансировать? – уточнил я.

Хлопая глазками, Макс отшатнулся от меня. Тут противным мычаньем подал сигнал мобильник Ирины. Она схватила трубочку, которая легко затерялась в ее ладони, и прижала к уху.

– Алле… Да… Ах, в самом деле! Спасибо вам большое! Я сейчас вернусь! – Подняв взгляд на меня, она сказала: – Я забыла в пабе свою сумочку.

У меня потихоньку начались завихрения в голове, и мне стало трудно сосредоточиться. Более всего я сейчас хотел посидеть на лавочке в самой глуши большого старого парка. Но подлый Макс выталкивал меня на сцену, к старушкам в ажурных шляпках. Ирина чмокнула меня в щеку, пожелала "ни пуха, ни пера!" и побежала за сумочкой.

– Пора, – сказал Макс и опустил свою ладонь мне на плечо.

Мне послышались в его словах нотки сочувствия. Таким тоном, наверное, палач приглашает жертву на эшафот. Я почему-то медлил. Можно сказать, Макс вытолкнул меня на сцену. В первое мгновение мне показалось, что я попал не в то место, в какое мне было надо. Принципиально не в то. Как если собираешься зайти в свой рабочий кабинет, а попадаешь в женскую баню. Я стоял над заполненным под завязку зрительным залом. Все до единого ряды были заняты. Даже в проходах стояли люди. Мощные прожекторы поливали меня сверху горячим ослепительным светом. Сотни глаз смотрели на меня, на мои руки, ноги, прическу, улавливая движение ресниц и дрожь на губах. Какое-то время стояла гнетущая тишина, а затем раздались аплодисменты.

Неимоверным усилием воли я подавил в себе желание немедленно убежать за кулисы. Я оглянулся и увидел Макса, который делал какие-то замысловатые движения руками и ртом. Я догадался, что он показывает мне на стойку с микрофоном. Аплодисменты утихли, и воцарилась тишина. Человеческая масса ждала от меня каких-то слов. До меня доносилось чье-то приглушенное покашливанье, да капризное хныканье ребенка. Я шагнул к стойке, мысленно отметив, что с ногами произошла какая-то странная загипсованность, взял микрофон, постучал по нему пальцем, и могучие динамики тотчас отозвались: бум-бум-бум! Зрители снова зааплодировали. Они пока еще неплохо относились ко мне и не ленились хлопать по любому глупому поводу. И вот в ту минуту, окончательно протрезвев, я понял, что пришло время сказать что-то умное.

Эта задача оказалась для меня самой трудной. Я мысленно преклонялся перед стоическим терпением зала, который вел себя тактично и тихо, и мучительно придумывал первую фразу, призванную сбалансировать стойкие и ясные ассоциации Маколея по отношению к Карлу Первому.

И тут мой ангел-хранитель снизошел на меня и врезал мне по голове книжкой. Я понял, о чем и как надо говорить! Месяц назад московское издательство издало роман "Морской узел", в котором автор с изрядной долей приукрашивания описал мои злоключения во время предвыборной кампании на пост мэра. Эту самую книжку я и стал пересказывать достопочтенной публике. Своими словами. Главу за главой. И проходила минута, вторая, третья, а я все больше вживался в драматический мир своего литературного двойника и все меньше обращал внимания на сотни сверкающих аки бриллианты глаз. Я говорил все громче и уверенней, я начинал двигаться по сцене, и в дело пошли мимика и жесты; я размахивал руками, изображал полет на спортивном самолете, стрельбу, драку, я озвучивал диалоги, подделывая голоса других персонажей. Когда я добрался до самого трагического момента моей истории, до сюжетной кульминации, я чуть не свалился со сцены на головы притихших зрителей, благо, что вовремя схватился за стойку микрофона.

Заткнувшись на последней точке эпилога, я низко поклонился залу, хотя с большим бы удовольствием лег на сцену и свернулся бы по-собачьи, калачиком. Я чувствовал себя выжатым, как лимон, и совершенно обессилевшим. Я даже не услышал взрыва аплодисментов. Повернув голову к кулисам, я увидел малиновое лицо Макса. Глаза его были размером с женский лифчик солидного номера; он махал обеими руками, словно закидывал себе в рот большие и тяжелые орешки. Не чувствуя ног, я ушел со сцены. Макс схватил меня за руку и, перекрикивая гул аплодисментов, зашипел на ухо:

– Ты с ума сошел, Кирилл!! У тебя был всего час! А ты выступал час пятьдесят!

Тут на меня налетела пушистая, сладкая, прыгающая как мячик, Ирина, принялась покрывать мое лицо поцелуями и взахлеб выражать свой восторг. За ее спиной толпились какие-то ряженые с хмурыми лицами. Кто-то высоким и гнусавым голосом повторял: "Ни хрена себе разогрев! Это просто издевательство надо мной!" Я плохо понимал, что происходит. Макс, повернув меня за плечи, снова вытолкнул на сцену. Покачиваясь, я вышел под софиты. Зал встал, продолжая рукоплескать и выкрикивать нечто отрывисто-хвалебное. К краю сцены подошла старушка в светлом сарафане, со сморщенными коричневыми плечами, покрытыми пигментными крапинками. Она протянула мне привядший букет гладиолусов. Я на автомате принял цветы и хотел поблагодарить, но старушка уже затерялась в толпе. Готов был поспорить, что она была в ажурной шляпке! Тут рядом со мной оказался Макс. Он взял меня за руку, подвел к краю сцены и принудил еще раз поклониться.

Аплодисменты стихали, люди поспешно покидали зал. Угрюмые личности в синих спецовках заносили на сцену акустические колонки, музыкальные инструменты и разматывали провода. Я свою миссию закончил. Макс повел меня на выход. Ирина, следующая рядом со мной, неумело вскрыла бутылку шампанского и облила двух танцовщиц в золотых с блестками купальниках. Гримерная была битком набита людьми, похожими на пеструю мешанину из конфет. Крупный молодой мужчина с женственным лицом и длинными, посеребренными искусственной сединой волосами, сидел перед зеркалом и нарочито громко, чтобы слышал я, говорил:

– Какой-то пигмей возомнил себя звездой… Зрители чуть от скуки не померли, меня заждались… Тоже мне, Андроников… Осторожней! Над глазами тени надо посветлей… И губы, губы обрисуй четче…