Зазеркальные близнецы

Александр вспомнил, как его батальон зачищал базу незаконных вооруженных формирований в одном из горных аулов. Ребята матерились, выгребая из слегка обгорелых тюков ни разу не стиранный камуфляж, пачки белья в целлофане, новенькие горные ботинки. На всех вещах – ярлычки российских фабрик. Тогда весь батальон переоделся, а пацаны, поскидывав изношенное до лохмотьев и перепревшее, завшивленное белье в огонь, наконец стали похожи на солдат регулярной армии, а не на банду дезертиров. Правда, два часа спустя на вертушках прибыли высокие чины. Согласно приказу, трофеи были оприходованы и вывезены в тыл для уничтожения по акту. Слава богу, раздевать бойцов не стали… Один чинуша из столичных долго распекал Александра, сыпля угрозами и обещая сурово и разнообразно покарать за самоуправство, причем самой мягкой карой был размен одной звезды на четыре. Бежецкий, которого перспектива понижения в звании тогда волновала меньше всего, бесстрастно стоял навытяжку перед кипятящимся шаркуном и непроизвольно разглядывал то место на туго обтянутом необмятым камуфляжем животе, куда, по его мнению, должна была войти «акашная» пуля, чтобы наверняка наворотить делов в протухшем полковничьем ливере. Под конец затянувшееся глумление над боевым офицером настолько надоело остальным членам комиссии, среди которых имелись и повыше чином, что «полкана» одернули и даже милостиво разрешили бойцам взять из трофеев по два сухпая, а также пополнить запас патронов и гранат…

Наконец горцы решили все свои проблемы и после недолгой, но не менее горячей перепалки за свободные места погрузились в машины и выступили небольшой колонной, видимо, к месту обмена. На технике, почти сплошь открытой, к их кубинскому виду добавилось еще что-то неуловимо цыганское.

Трясясь вместе с неизменным Рустамом в кузове раздолбанной на горных серпантинах «газели», Александр, радость которого как-то незаметно улетучилась, невесело думал о том, что его ожидает у своих. Конечно, бок обязательно подлечат, может, даже в путёвом госпитале, подкормят, возможно, домой на пару недель отпустят. А потом?

Кавказская война, то затухая, то разгораясь с новой силой, перемалывая в своей зловонной пасти тысячи молодых жизней с обеих сторон и выплевывая только цинковые гробы и калек, идет уже девятый год. Александр хорошо помнил, как воспрянули все духом, когда в памятном девяносто шестом внезапно, между двумя турами выборов, после тяжелой и продолжительной болезни скоропостижно дал дуба всенародно избранный. Как все ждали перемен, конца опостылевшей войне, прекращения осточертевших всем реформ и прихватизации… Но Ельцина сменил сначала Газовщик, а затем, почти сразу, сам главный прихватизатор – Рыжий. Пока в Москве кипели события, выдохшиеся было боевики поднакопили сил, оправились и вытеснили наших, которым никто уже не отдавал никаких приказов, с Кавказа, попутно прихватив некоторое количество исконно русских земель. Войска, подчиняясь бессвязным приказам, безучастно отступали, оставляя без подмоги местное казачество, которое, наконец плюнув на армию и центральные власти, быстро организовалось в такие же, как и у чеченцев, полевые отряды, самостоятельно вооружилось и, вспомнив навыки полувековой давности, начало настоящую партизанскую войну, которой ни сами недавние борцы за независимость, ни их заокеанские друзья-вдохновители, ни московские «защитники демократии» никак не ожидали.

Когда летом девяносто восьмого Лебедь (весьма нелегитимно) пришел к власти, разогнав и прихватизаторов, и соперничавших с ними большевиков, оказалось, что идти на перемирие уже поздно. Кавказ кипел от моря до моря. Усмирение мятежной провинции переросло в войну с не понятными никому целями. То ли гражданскую, то ли колониальную – внятно определить не смог никто. Самым страшным было то, что и среди единоверцев-казаков нашлись (да вообще-то никогда они и не терялись) горячие головы, ратующие за отделение области Войска Донского от России. По некогда цветущему краю шастали банды новоявленных махновцев, восседавших вместо тачанок на бэтээрах, а то и на танках и не подчинявшихся никому, кроме своего местного батьки. Опять, как полсотни лет назад, завыли, заголосили, провожая сыновей, матери по всей необъятной России-матушке. Это был уже не Афган и не Чечня, впервые за полстолетия пацаны уходили не на срочную службу, а на войну, на фронт. Как ни странно, народ все понял правильно (с кремлевской, понятно, точки зрения, и «все как один…».

Загнать кавказскую вольницу в берега, хоть и не с первой попытки, удалось, но цепная реакция развала поразила всю Россию. Наконец аукнулись пресловутые реформы. Западные благодетели, почувствовав, что власть над, казалось бы, узаконенной новой колонией ускользает из рук, перекрыли санкциями поток импортного продовольствия и ширпотреба, местная коммерция, выкошенная потугами Ржавого Толика удержать бюджет в рамках и привлечь инвестиции, за год-другой, естественно, возродиться не могла, промышленность и сельское хозяйство, сладострастно и упоенно добиваемые «реформаторами», лежали уже не на боку, а в руинах. По стране гуляли уже не «лимоны», а «арбузы» и «трюфели» (триллионы рублей). Quo vadis [1 - Что впереди? (Камо грядеши?) (лат.).], Россия?..

«Газель», прервав течение невеселых мыслей, дернулась и остановилась. Рустам, выглянув из-под дырявого тента, спрыгнул на пыльную дорогу, а затем, с заботливостью неуклюжей наседки, и Александру помог выбраться из кузова.

Сквозь медленно оседающую пыль Бежецкий разглядел в отдалении бэтээр и пару открытых «уазиков». Оттуда в сторону горской кавалькады направлялись трое безоружных на вид людей в камуфляже. К ним, снова подняв облако улегшейся было пыли, лихо подкатил открытый джип, как мартышками увешанный вооруженными до зубов «чехами».

О содержании беседы легко можно было догадаться по оживленной жестикуляции, потрясанию автоматами и беспрестанному передергиванию затворов. Несмотря на кажущуюся малочисленность, наши беспокойства не проявляли, что позволяло заподозрить нехилую подготовку к встрече. Вот на той высотке, например, очень удобно мог расположиться снайпер, а то и пара, а вон в том участке зеленки – легко укрыть еще парочку бэтээров или бээмпэ…

Наконец один из аборигенов обернулся и махнул Рустаму. Тот в ответ подтолкнул Александра вперед, неотступно как тень следуя сзади.

Все трое наших были в темных очках. Пот, ручейками струящийся из-под «афганок», превратил покрытые белесой пылью загорелые лица в удачные подобия африканских масок. Один, судя по зеленым звездочкам на матерчатом погончике – капитан, молча подошел к Бежецкому и бегло осмотрел его, бесцеремонно поворачивая, как бездушный манекен. «Врач»,– решил Александр. Осмотр его озадачил. Никогда он не слышал ни о чем подобном. Горцы, притихнув насколько это было возможно, тоже настороженно следили за действиями «покупателя». «Что, не подхожу по кондиции?» – чуть было не сорвалось у Бежецкого с языка, но, к его облегчению, капитан уже обернулся к старшему из встречающих и утвердительно кивнул.

Один из трех офицеров, повинуясь команде старшего, сбегал к бэтээру и вернулся, держа в руках обычный желтый пластиковый пакет с рекламным «кэмеловским» верблюдом на боку. Александр отметил, что башенка доселе безучастного бэтээра, дрогнув, медленно повернулась, и могучий КПВТ заинтересованно и недобро глянул на «теплую компанию». Александр догадался, что операция вступает в завершающую, не самую, видимо, приятную фазу. Алчность воинов джихада давно вошла в поговорку, и большинство подобных сегодняшней операций срывалось именно при обмене «товаром».

Старший спокойно принял ношу у расторопного летёхи, сделал десяток неторопливых шагов, четко, как на плацу, остановился и кинул пакет барбудос. Один из молодых горцев, шестерка судя по всему, суетливо кинулся его ловить и – вот косорукий! – не удержал в руках скользкий пластик. Пакет, подняв облачко пыли, плашмя шлепнулся на дорогу, и из него посыпались плотные зеленоватые «кирпичи».

Возле джипа тут же поднялась шумная возня. Весело переговариваясь, моджахеды считали и, видимо, тут же делили баксы по понятиям.

Александр, оценив увесистость пакета, озадаченно подумал о том, что за его скромную персону явно выложили слишком много. Или, пока он тут на курорте прохлаждался, доллар упал? А что, вдруг в Америке начался кризис…

Неожиданно один из чеченцев, здоровенный бородач, известный Александру как Ваха, по словам Рустама, бывший комсомольский вожак, подбежал к пленнику и завопил, надсаживая глотку, будто до офицеров было минимум километр:

– Эй, командыр! Мы так не договаривались! Маловато баксов привез. Я ща-аз справедливость навэду!

И, выхватив прадедовский кинжал с серебряной насечкой, немытыми, корявыми от грязи пальцами ухватил отшатнувшегося Александра за ухо.

– Обкорнаю, как барана, командыр! Давай еще штуку, а то сэквестэр навэду, мамой кланусь!

Рустам, что-то предостерегающе выкрикнул Вахе прямо в лицо и перехватил руку, сжимающую кинжал. Встречающие подались вперед, горцы тоже заволновались. Атмосфера накалилась до предела: один выстрел и…

Старший из встречающих молча, одним жестом, остановил своих и, расстегнув нагрудный карман камуфляжки, не считая, презрительно швырнул под ноги экс-комсомольцу еще несколько бумажек. «Во как,– подумал Александр,– точно Штаты накрылись! Наше нищее офицерство бабки уже и не считает».

Рустам, не отпуская руки с кинжалом, торопливо толкнул Александра к своим и, продолжая в чем-то убеждать, потащил Ваху в сторону джипов.

Каждую секунду ожидая пули в спину, Александр на почти негнущихся ногах шел к встречающим, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не побежать. Тогда точно конец. Тихо, майор, спокойно…

И, когда до своих оставалось метров пятнадцать, а Бежецкий уже решил, что все позади, прогрохотала автоматная очередь.

Александр, втянув голову в плечи и замерев на месте, видел, как попадали за машины встречающие, как хищно и, казалось, обрадованно, повел стволом крупнокалиберного пулемета бэтээр. «Ложись! Беги!» – кричало все внутри Бежецкого, но он упрямо, не поднимая глаз от дороги и не ускоряя шага, прощаясь в душе с жизнью, двинулся вперед.

Старший запрещающе вскинул ладонь. За спиной Бежецкого довольно загоготали чеченцы, взревели моторы разворачивающихся джипов, и, постреливая временами в воздух, воины ислама наконец отбыли восвояси.

Встречающий полковник (Александр только сейчас разобрал на пыльных погонах звездочки) снял темные очки, делавшие его похожим на латиноамериканца, и улыбнулся Бежецкому одними глазами, голубыми и неожиданно добрыми, как у дедушки Ленина. Бежецкий вскинул было ладонь к виску, но вовремя вспомнил, что голова не покрыта, и, насколько позволяла рана в боку, разболевшаяся не на шутку, принял стойку «смирно».

– Майор Бежецкий, воинская часть…

– Отставить, майор.

Полковник широко улыбнулся, сверкнув по-голливудски ровным рядом зубов, и протянул твердую и сухую ладонь. От ее теплого прикосновения вдруг все поплыло в глазах Александра, как от стакана неразбавленного спиртяги после недельной голодовки. Он еще какое-то мгновение, стыдясь самого себя, пытался бороться с позорным обмороком, но…

Встречающие бережно подхватили оседающего майора и погрузили в одну из машин, тут же тронувшуюся с места. Последним, как и подобает защитнику, солидно двинулся бэтээр, а выхлоп его могучего движка подхватил и долго кружил в воздухе забытые на дороге черно-зеленые бумажки с портретом недовольно надувшего щеки Бенджамина Франклина…

Александр, очнувшись, сначала не понял, где он, и долго лежал, не открывая глаз и напряженно вслушиваясь в мерный гул. Смутно вспоминалось что-то насчет обмена, выплывали в памяти по-ленински добрые глаза… Чушь какая! Очередной сон, а впереди снова нудный день со ставшей привычной перспективой получить пулю в затылок где-нибудь под вечер… Открыв глаза, он несколько минут тупо разглядывал низкий потолок, одновременно анализируя свои ощущения. «Самолет,– наконец решил Бежецкий.– Меня куда-то везут в самолете. „Груз-300“. Мысли были какими-то отстраненными, голова – необычно пустой. Александр попытался пошевелить руками, но не смог, а от этого легкого усилия перед глазами снова все завертелось. Тусклый свет заслонило чье-то смутно знакомое лицо, и Александр почувствовал мимолетный укус шприца. Глаза сами собой закрылись, шум самолетных двигателей действовал убаюкивающе, и майор снова провалился в благословенное небытие, успев отметить про себя, что все-таки хорошо, когда ты – „груз-300“, а не 200…

Второй раз Александр пришел в себя уже в госпитальной палате. Правда, таких палат он, повидавший за свою пятнадцатилетнюю военную карьеру немало госпиталей, припомнить не мог.

Небольшая, но не производящая впечатления тесной комната, плотно зашторенное реечной занавесью (кажется, жалюзи, прямо как в буржуйских фильмах!) и пропускающее только слабое подобие дневного света большое окно, удобная койка, вернее, широкая деревянная, судя по отсутствию скрипа пружин, кровать, огромный телевизор с плоским экраном (неужели японский, зараза?) у противоположной стены, небольшой столик и два мягких кресла у изголовья. На столике – о господи! – ваза с фруктами и два пластиковых двухлитровых пузыря с напитками (причем, судя по благородной мутноватости – не банальная газировка, а фруктовый сок!) и высокий тонкостенный бокал. На полу – ворсистый палас, на стенах – обои под штоф. Прямо номер люкс для генералитета, а не палата. Полноте, да госпиталь ли это?!

Нет, вот у койки, тьфу, у кровати стандартная госпитальная стойка с капельницей, трубка от которой уходит куда-то под одеяло. Александр приметил еще пару-другую трубочек и проводков, отходящих от его тела, проследил за ними взглядом и обнаружил в изголовье кровати какой-то сложный агрегат, мерцающий десятками лампочек и экранчиков. Это уже ни в какие рамки не лезло. Такую аппаратуру Бежецкий видел только в американских фильмах по видаку. Самым сложным оборудованием, с которым он сталкивался в госпитальных палатах, была капельница. Даже когда он в восемьдесят седьмом лежал в реанимации хирургического отделения ашхабадского госпиталя (Афган оставил маленькую, но очень памятную отметину) после проникающего ранения брюшной полости, отечественные гиппократы того, далекого уже, но сравнительно богатого советского времени конечно же не почтили героического лейтенанта отдельной палатой.

Видимо, движения Александра, хотя и весьма осторожные, разбудили чутко дремлющую аппаратуру, поскольку через мгновение дверь бесшумно приоткрылась и в палате появилась сестра, тоже, видимо, сбежавшая из заокеанского фильма (не триллера, понятно). Потрясенный чудесным видением, Бежецкий безропотно позволил ей отстегнуть себя от аппарата-вампира (или, наоборот, донора), выслушал парочку комплиментов на тему цветущего внешнего вида, ответил на медицинские (не очень аппетитные, чтобы их здесь приводить) вопросы, голливудскую улыбку и проводил ошарашенным взглядом. Опытный по женской части глаз автоматически отметил великолепную фигуру и стройные ножки, подчеркнутые вызывающе сексуальным халатиком. Да, медсестры в этом, можно прямо выразиться, странном госпитале тоже необычные. Или это все же не госпиталь? А что тогда?

Следующие два часа, наполненные процедурами (некоторые из которых были весьма неприятны и болезненны), с шутками-прибаутками совершенными над беспомощным телом шумной группой инквизиторов в белых халатах, надолго выбили посторонние мысли из головы Александра. Бесконечные перевертывания, покалывания, перетягивания, введения и отсасывания так утомили пациента (теперь хоть это было известно точно и бесповоротно), что, когда после их ухода ангелоподобная Валюша накормила его с ложечки чем-то приятным, почти небольно кольнула в ягодицу и, легонько чмокнув в щеку (черт, щетина наверняка сантиметровая!), упорхнула, он поблагодарил, чуть ли не впервые за тридцатишестилетнюю жизнь, Бога, погружаясь в мирный сон без кошмаров.

Молодой организм быстро шел на поправку. Спустя несколько дней Александр уже не только вставал с кровати, но и пару раз уложил туда (молчать, гусары!) весьма податливую Валюшу, на поверку оказавшуюся совсем не такой воздушной, да и далеко не похожей на ангелочка, как представлялось поначалу… К обоюдному (как хотелось надеяться майору) удовольствию, все системы функционировали нормально.

Подходя к зеркалу, Александр видел свою порядком располневшую ряшку, почти неузнаваемую из-за элегантной прически, сменившей ставший за последние годы привычным армейский ежик (тут уж нужно благодарить трехмесячные каникулы у «чехов»), и усиков а-ля недобитый белогвардеец, как у Высоцкого в фильме «Служили два товарища», форму которых тщательно поддерживал пожилой парикмахер, навещавший пациента каждое утро. Кстати, пока «его благородие» валялся без памяти, ему поправили нос, пару раз переломанный еще в детстве и в училище, сделав Александра прямо-таки отрицательным персонажем кинобоевика о гражданской войне, которые еще недавно так любили ставить ко всяким знаменательным датам, этаким поручиком Голицыным или корнетом Оболенским, хотя для корнета он уже староват. Да и Валюшка то ли шутя, то ли всерьез обращалась к нему только по имени-отчеству, «господин майор» или (не поверите!) «ваше благородие». Странноватые, надо признать, для российской военной медицины политесы.

Одним прекрасным утром, почувствовав, что скоро уже не влезет в пижаму, Александр решительно потребовал у Вали гантели и эспандер. Надо заметить, это требование ее не удивило – в прострацию Бежецкого ввергло то обстоятельство, что вторая дверь в палате, дотоле запертая каким-то хитрым способом, оказалось, вела в небольшой, но отлично укомплектованный тренажерный зал, спаренный с уютной сауной. Обалдев от всех этих чудес своего дворца Аладдина, потрясающей ванной комнаты с джакузи, куда кроме него с Валюшей, наверное, легко бы могло поместиться целое отделение в полной амуниции (да, если подумать, возможно, и с верной БРДМ), и туалета с биде и прочими изобретениями «мира наживы и чистогана», Александр вынужден был констатировать, что, к превеликому сожалению, умер и, видимо по недосмотру небесной канцелярии, попал в рай, причем в рай, специально предназначенный для намотавшегося по гарнизонам и «горячим точкам» и уставшего на пять жизней вперед вояки.

В этой уверенности Бежецкого укрепили и телепередачи, которые, благодаря дистанционному пульту, он начал смотреть на второй же день своего заточения (или вознесения на небеси?). По пяти каналам транслировались только художественные фильмы, телеигры типа «Поля чудес», музыкальная «попса» да спортивные состязания. Одним словом, сплошная развлекаловка. Попытки поймать какую-нибудь программу новостей не увенчались успехом, хотя майор не считал себя профаном в технике и быстро разобрался во всех настройках заморского чудо-ящика. Причина этой аномалии местного телевещания вскоре объяснилась до прозаичности легко: выйдя в первый раз на воздух– на просторный балкон, который, как оказалось, находился за зашторенным (или зажалюзенным?) окном, вернее, за застекленной дверью,– Александр понял, что госпиталь, вернее санаторий, находится в горах, совершенно непохожих на набивший оскомину Кавказ. Скорее всего, эти поросшие хвойным лесом, лишь кое-где разрываемым монументальными скальными обнажениями, пологие горы были Алтаем или Уралом. Видимо, уверенно здесь удавалось принимать только спутниковые программы, причем все «нервные» заботливо отсеивались.

Кстати, вот еще один повод подивиться странному в наши тяжелые времена радушию медиков: кроме фруктов и натуральных фруктовых соков незнакомых фирм-производителей к столу четыре раза в день подавали такие блюда, о которых Бежецкий не мечтал (да и не подозревал об их существовании) и на гражданке, даже в сытые времена позднего развитого социализма. Да и какие разносолы мог пробовать в нежном возрасте Саша Бежецкий, вечно кочевавший со своей офицерской семьей по отдаленным гарнизонам? А когда, наконец окончив школу, он поступил в вожделенное Рязанское училище – небогатый курсантский рацион, «обогащенный» горбачевской перестройкой. Затем Афганистан, Таджикистан, Приднестровье, Чечня, торопливая свадьба, нищенское житье в офицерских общежитиях в кратких перерывах между исполнением служебного долга, так и не увидевший свет сынишка… Скандал в отпуске, чуть было не закончившийся разводом, и снова Чечня. Судя по всему, попробовать нечто подобное после «рая» и не удастся, и Александр рубал деликатесные харчи, как говорится, впрок, надеясь сбросить лишние калории на тренажерах (ну и не только на тренажерах…).

Одним словом, Александр стремительно выздоравливал, что и констатировал с удовлетворением Георгий Иванович, лечащий врач, так и не сообщивший благодарному пациенту своего воинского звания (несомненно, не низкого), несмотря на его просьбы. Настал день, когда майора переодели из опротивевшей пижамы в сногсшибательный гражданский костюм и перевели в другое, не менее люксовое, жилище.

К этому времени Александр уже понял, что к госпиталю «санаторий», как он его теперь называл, не имеет ровно никакого отношения. Скорее всего, им, майором воздушно-десантных войск Бежецким Александром Павловичем, 1966 года рождения, русским, не бывшим, не состоявшим, имевшим, и т.д. и т.п., заинтересовалась Служба. Какая именно, почему и, главное, с какой далеко идущей целью – Александр не знал, да и не особенно желал вдаваться в подробности. Старый служака, как он сам себя небезосновательно характеризовал, весьма неглупый, майор твердо знал одно: скоро халява неизбежно закончится. А по ее окончании один бог знает (кстати, и в палате и в его нынешнем номере в красных углах висели иконы, причем даже на дилетантский взгляд потомственного атеиста, разбиравшегося в иконописи примерно так же, как и в классическом балете, не ширпотреб), куда и в какое дерьмо его зашвырнет завтра судьба-индейка. Поэтому Александр ел, спал, качался на тренажерах, смотрел телевизор, читал детективы и русскую классику (находя их в книжном шкафу апартаментов), резался на компьютере, ранее виденном редко и только издали, в «стрелялки» типа «Doom» или «Quake», а также приятно проводил вечера попеременно то с Валюшкой, продолжавшей преданно бегать к бывшему пациенту, то с еще одной, весьма незаурядной во всех отношениях, девицей – Ингой, по совместительству (или по ошибке, что более похоже на правду) служившей в этом веселом доме (не поймите превратно) горничной.

Кстати, в постели с последней он от скуки начал оживлять свои познания в немецком языке, казалось прочно забытом еще со школьной скамьи. Инга оказалась остзейской немкой родом из Прибалтики – Александр и не подозревал, что такое возможно после десятилетий ленинско-сталинско-хрущевско-брежневской национальной политики партии – и в минуты расслабления переходила на родной язык. Сначала из любопытства, но затем увлекшись, Александр попытался поддержать фривольный разговор на языке тевтонов и швабов, как выяснилось, довольно успешно. Совершенно случайно он обнаружил на компьютере программу, обучающую немецкому, и, поупражнявшись днем, вечерами потрясал Ингу своим шпреханьем, день ото дня становившимся все более и более уверенным.

Иногда, пресытившись бездельем, Бежецкий посещал местное «офицерское собрание», размещавшееся на втором этаже роскошно обставленного здания «санатория», затерявшегося, судя по окружавшему пейзажу, все-таки в Уральских горах (не в Карпатах или Пиренеях же, в конце концов). Контингент, посещавший клуб, был весьма разнороден. Глядя на некоторых завсегдатаев, Александр с трудом воспринимал их как офицеров. Скорее данным индивидуумам подошли бы сугубо гражданские профессии: бухгалтер, врач, учитель… Другие же, напротив, были прямо-таки эталоном офицерства, причем старого, кастового. Щеголеватый вид, выправка, ровное обращение… Никаких тебе, понимаешь, «товарищ», только «господа», «сударь», «мадам». Как-то само собой возникло желание подражать этим образчикам истинного офицерства, перенимать, так сказать… С одним из них, среднего роста и западноевропейского типа господином, явно кадровым военным, хотя и в цивильном, Бежецкий познакомился как-то вечером за бильярдным столом.

– Штаб-ротмистр Вельяминов Георгий Николаевич,– представился тот, четко впечатав подбородок в узел галстука и лихо прищелкнув при этом каблуками щегольских туфель так, что Александру послышался призрачный звон гусарских шпор.

Приняв предложенную игру, Бежецкий тоже, хотя и не так лихо, щелкнул каблуками:

– Майор Бежецкий, Александр Павлович. Если не ошибаюсь, ваше звание, Георгий Николаевич, соответствует старшему лейтенанту?

– Извините, Александр Павлович, вы не правы,– заметил штаб-ротмистр.– Штаб-ротмистр по «Табели о рангах», бессмертному творению Петра Великого, соответствует пехотному званию штабс-капитана, а в Советской Армии эквивалентен, скорее, капитану. А ваше звание, господин Бежецкий, более соответствует ротмистру.