Не приведи меня в Кенгаракс

Колбасу доели быстро. Целлофан с жирной бумагой отшвырнули на траву.

– Ох, Пашка, мой Пашка! – вздохнула Клавдия Николаевна.

– А где он? – Турусов еще раз окинул взглядом окрестности.

– На работе, видать. За деньгой пошел.

Турусов качнул головой. Мол, понял.

Время двигалось к вечеру: солнце скатывалось за горизонт, и хозяевами неба оставались четыре ярких факела, прогревавшие небольшой кусочек тайги и лишавшие его ночной темноты. Факелы заслоняли не только луну и звезды, но и все небо; и чем темнее становилось, тем ярче они разгорались, словно над этой площадкой небесная ткань давно уже прогорела и сквозь невидимую дыру вниз в огненную четырехъязыкую пасть сочилась горючая легковоспламеняемая темнота, из-за которой языки пламени отрывались от своего факела и устремлялись вверх, стараясь выскочить сквозь прорванную ткань неба.

Клавдия Николаевна и Радецкий живо беседовали на материальные темы, а Турусов не мог опустить глаза, не мог оторвать свой взгляд от огня. Он не слушал их. Его не было рядом с ними.

Скрипнула лежанка, и мужчина, спавший на ней, сел, опустив ноги в кирзовых сапогах на теплый прогретый бетон. Он медленно скатал свое одеяло, напоминавшее чехол для автомашины, положил его с краю лежанки, вытащил метлу и занялся обычным дворницким трудом. Подметать он начал с противоположного края площадки, а когда приблизился к середине «гостиницы», на минутку остановился и, сделав пару шагов в сторону незнакомых постояльцев, громко поздоровался, после чего снова принялся за свое дело.

– Плохо, что таких мест поближе нет, там, где теплее, – говорила Клавдия Николаевна. – Я б тогда и сама в деньгодобытчицы пошла. Очень интересная и атеистическая работа.

– Атеистическая?! – усмехаясь, оскалился Радецкий. – Почему?

– А потому как дает загробную жизнь при этой жизни, то бишь плоды получаешь, не сходя с рабочего места. Вот кабы где у моря так устроиться…

– У моря не сложно, – Радецкий оглянулся на гостиничного дворника. – Там и так недурно зарабатывают.

– Так то другая работа! – с небрежением сказала бабушка. – Там люди от людей деньгу отымают, а это уже грешно. Они, как это… слово хорошее из газет есть… – наживаются. А наживательство и деньгодобыча – штуки разные. Наживаться, оно везде можно, а добывать только там можно, где людей мало и честности много… Так и сынок мой думает.

– Давайте-ка, я у вас почищу, – подошел дворник и сосредоточенно запустил метлу под лежанку, на которой сидела Клавдия Николаевна. – Надолго прибыли? – не отрывая взгляда от бетонного пола, глухим голосом спросил он.

– Одну-две сутки погостим, – ответила бабушка.

– Токо не сорите. У нас чисто, – мужик выпрямился, гордо, свысока глянул на выметенный из-под лежанки мелкий сор, потом перевел взгляд на гостей.

– Да, – закивала головой Клавдия Николаевна. – Тута всегда чисто. Не то что в городах, где сплошь люди.

– Место чистое, и люди оттого чистые здесь, – согласился мужик.

Он присел на лежанку, потрогал рукой свою неровно обрезанную густую бороду и провел внимательным взглядом по лицам гостей.

– А вы до кого? – спросил дворник.

– До сынка приехала, до Пашки.

– А-а, к Павлу… – Мужик задумался. – Он здесь. Честный и не сорит. Тут нынче мало постояльцев-то осталось. Кое-кого я сам попер с гостинки. Ишь, думали себе вечное лето устроить – пригрелись, а делать ничего не хотели. Я их в три шеи. Как там у нас всегда было: «кто не работает – тот не живет!»

– Да не так! – перебил дворника Радецкий.

– Ну, по словам, может, чуток и не так, а по смыслу именно это и говорилось. Уж я-то помню.

– А сколько вам тут как дворнику платят? – поинтересовался Радецкий.

– А зачем мне платить?! Я, как и обещано было, без денег живу. Мне чё надо? Одежда есть, пропитание есть, а радость – от работы получаю. Ведь только здесь наконец смог заняться любимым делом.

– Это подметательством?! – ухмыльнулась Клавдия николаевна. – И давно подметаешь?

– Я здесь уже больше тридцати лет, с пятьдесят пятого. А вообще дворником с тридцать третьего считался, но разве тогда давали поработать?

– А чё, не давали? Дворникам завсегда работа была. Мусора все одно всего не выметешь!

– А! – Мужик недовольно скривился и махнул рукой. – По месяцу, бывало, не давали метлу в руки взять. Только встать спозаранку соберешься, а тебя уже будят и будьте-тебе-любезны-понятым-к-жильцам-ваше-го-уличного-участка! Отвоевал потом, думал: вот теперь сколько работы, война ведь только то и делает, что везде сорит, обломки и от людей, и от вещей оставляет. Так нет же. И после войны то же самое. Не выдержал я, вот и пустился подале от столицы. Сначала с какими-то выселенцами ехал, а потом сам пробирался и вот…

Дворник опять потрогал бороду, недовольно нахмурился.

– У вас зрячесть хорошая? – спросил он Турусова.

– Он у нас слепой, – вставил Радецкий. – А у меня зрение что надо.

– Ну вот тогда сделайте доброе дельце. – Дворник протянул Радецкому большие портняжьи ножницы. – Обрежьте ее ровненько, а то я там понакуролесил без зеркала.

Мужик задрал бороду кверху, чтобы Радецкому было удобнее, и продолжил:

– Я б тут и опосля смерти остался бы. Чем не рай?! Жаль, что нельзя…

– После смерти нельзя? – улыбнулся Турусов.

Неподвижно сидящий дворник только глазами покосил в сторону сказавшего.

– Даже до смерти нельзя. Умирать здесь не положено, – пояснил он. – Места для умирания нет, здесь только для жизни место.

– Вы хотите сказать, что кладбища нет? – спросил Турусов виноватым голосом.

– Да не, оно-то маленькое есть, там, в углу. Не совсем, конечно, кладбище… – Мужик не глядя ткнул рукой в противоположный угол площадки.

– Все, порядок! – Радецкий щелкнул ножницами и выпрямил позвоночник.

Дворник потрогал бороду и остался доволен.

– Молодец! Стригун, что ли?

– Нет, я по другой специальности. А что там у вас за кладбище? – после Турусова заинтересовался Радецкий.

– Пошли! – дворник бодро поднялся, струшивая на бетон обрезанную шерсть бороды.

– Идите поглядите! – напутствовала Клавдия Николаевна. – Нам о смерти еще не время радеть.

Турусов, Радецкий и дворник вышли на край площадки и склонились над выбитым неровными буквами в бетоне списком фамилий, инициалов и дат, вмещающих человеческие жизни.

– Тут урны замурованы? – догадался Радецкий.

– Какие урны! Здесь мертвых не бывает. Они ж сами, как поймут, что жизнь кончается, так сами себя тут запишут и уходят с «Факела».