– Никакая она не старая, – улыбнувшись, ушкуйник мечтательно посмотрел в небо, на белых, кружащих над мачтами чаек. – Наоборот – молода, даже очень. И красива – как солнце, не отвести взгляд. Худовата – да… как и наша княгинюшка, но красавица, и, говорят, умна. К людям молодая ханша приветлива, за что народ ее и любит, но на расправу крута…
– Все они на расправу круты, – хмыкнул кто-то, и кормчий тотчас же погрозил охальнику кулаком – мол, ты тут смотри, паря, не очень-то власть критикуй, не то…
Так вот почти до самого вечера и проговорили, а вечером погода испортилась, как оно обычно на море Варяжском бывает? Ветер злой да колючий подул, погнал волну, натянул исходящие мелким дождем тучи, да так, что кормчий решил ночью в бухточке знакомой на якорь встать, отсидеться. Так-то, если погода позволила, можно было бы и ночью идти – просто мористее взять, чтоб, не дай бог, не наскочить на песчаную отмель. Да Амос Кульдеев тут все мели знал! И все же непогодь решил переждать – оно спокойней как-то.
Встали на якорь в местечке приметном – напротив кривой сосны, да сплавали на лодке к берегу, набрали ключевой водички. Капал по палубе дождь, и спать все полегли рано: кому положено – в каморках на корме, кто – в подпалубье, остальные же разбили меж мачтами узкий шатер, в нем и улеглись вповалку.
Рыжий зуек, уже засыпая, слышал, как кормчий наказывал вожаку ушкуйников:
– Ты уж смотри, Фома, в оба глаза. За кормой у нас – я приметил – постоянно чужие паруса белели, три корабля – не менее. И все, как мы шли, не отставая и вперед не гонясь.
– Ганзейцы?
– Может, они. А, может, орденские. Нам не враги, но… в море-то всякое случиться может. Особенно – когда на всех одну бухту делить.
– Ничо, Амос Кульдеевич, – с усмешкой заверил Фома. – Ужо, не провороним.
– Ты, ежели вдруг какой чужой корабль в бухту войдет, меня разбуди все ж.
Тимоша уснул рано, рано и проснулся – в щелке шатра светлело уже, нынче ночки короткие. Дождь, похоже, уже кончился – по палубным доскам капли уже не стучали, а небо… – привстав, парнишка глянул в щелку одним глазком – от тучек очистилось, и казалось белым, как творог, лишь на восток, за соснами уже начинала алеть заря.
Выбираясь на палубу, отрок поежился – брр! – промозгло было кругом, склизко, однако же организм властно требовал освободиться от лишней воды, пришлось идти на нос судна.
Справив свои дела, полусонный зуек поплелся обратно в шатер, досыпать, да чуть было по пути не споткнулся обо что-то тяжелое. И что бы это такое могло валяться на палубе? Вчера ведь только приборку делали. Пожав плечами, Тимоша опустил голову… и тут с него сразу слетел весь сон! Под ногами лежало тело знакомого матроса, вахтенного, и не просто так лежало – скажем, пьяным, – а со стрелою в левом боку!
– Господи! – перекрестившись, Тимоша открыл было рот – покричать, позвать кого-нибудь, да, наконец, просто разбудить всех.
Однако не успел – какая-то жутко огромная фигура в мокром черном кафтане, отделившись от мачты, с размаху плеснула зуйку кулачищем в зубы, да так, что несчастный мальчишка полетел за борт и, подняв брызги, скрылся в набежавшей жемчужно-серой волне.
А на судне началась драка!
Часть вахтенных была убита еще поутру, стрелками с подошедших в бухту судов – трех пузатых коггов с орлами и бело-красными флагами славного ганзейского города Любека! Ударили с арбалетов, затем тут же – тихо! – пошли на абордаж, правда, ушкуйники Фому оказались наготове. Даже из пушки успели пальнуть – попав в один из ганзейцев, однако вражин оказалось на удивление много, как и спущенных с чужих кораблей лодок.
На «Святителе Петре» утробно затрубил рог! Еще раз ударила бомбарда, на этот раз – мимо, лишь вспенив белыми брызгами море.
– Тесни их с кормы, парни! – размахивая саблей, скомандовал ушкуйник Фома. – Кто на Бога и Великий Новгород?
Завязалась рукопашная схватка, в коей ушкуйники вели себя более чем достойно, несмотря на подавляющий численный перевес, уложив немало пиратов. А перевес-то был изрядным, против тридцати пяти – пара сотен, точно.
И все же…
Схватившись с гигантом в черном кафтане, Фома хватанул того саблей, да тот вовремя успел подставить свою. Послышался звон, скрежет – враги давили друг друга клинками – кто кого? И тут-то, улучив момент, ушкуйник заехал разбойнику кулаком в скулу – все так, как обучал когда-то своих воинов сам князь Егор!
Ошарашенный противник замотал головой, и Фома с силой проткнул острием сабли его кольчугу, сразу же рванувшись на выручку к своим – битва-то уже кипела нешуточная. Рослые, как на подбор, враги орудовали топорами и палицами, а кое-кто – и свои, и чужие – прицельно били из арбалетов.
Все кругом орали, стонали раненые, и короткие арбалетные стрелы с плотоядным свистом рвали людскую плоть. Палуба вмиг стала скользкой от крови, и проткнутый саблей Фомы атлет, застонав, тяжело повалился на толстые доски. Кто-то, пробегая, споткнулся о его тело и, выругавшись по-немецки, попытался тут же вскочить… да замешкался, и просвистевший в воздухе боевой топор снес бедолаге голову.
Фома – уж так вышло – схватился сразу с тремя на узком пространстве носовой палубы, противники в тесноте мешали друг другу, и ушкуйник быстро вывел из строя крайних – одного достал клинком в шею, другой успел-таки отразить удар, да, потеряв равновесие, полетел в воду.
Оставшийся в живых воин – коренастый, в кольчуге и круглом шлеме, получив простор, начал довольно ловко орудовать коротким копьем, так, что едва не насадил на него Фому, словно жука или таракана. Менее опытный воин, наверное, обрадовался бы, оказавшись с одним врагом вместо трех, однако же ватажник, наоборот, собрался и действовал с той непостижимой четкой грацией, что приобретается лишь годами самых кровавых сражений.
Удар и – тут же – отскочив влево, уклонился, и когда враг сделает выпад… Не сделал! Видать, тоже опытный. Выжидает.
– Красота! – картинно опираясь на мачту, прокомментировал действия ушкуйника высокий человек с рыжеватой бородкой.
С непокрытой головою, окруженный вооруженными мечами соратниками в серых тускло блестящих кирасах, он держал в руках небольшой арбалет, уже снаряженный, но стрелять почему-то не торопился – просто смотрел, и золотая серьга в левом ухе его то и дело вспыхивала в лучах пробивавшегося из-за низких утренних облаков солнца.
– Нам убить его, мастер? – один их воинов обернулся.
Рыжебородый раздраженно повел плечом:
– Нет! Пусть закончат. Все-таки интересно – кто победит. Ставлю пять гульденов на того русского.
В этот момент Фома, наконец, достал своего противника, ухватив его левой рукой ха копье, правой же нанес сокрушительный удар! Сабля ушкуйника окрасилась кровью, а поверженный враг, бессильно выпустив копье, кувырком полетел в море.
– Вот теперь – пора! – подняв арбалет, рыжебородый пустил стрелу, угодившую Фоме между лопаток.
И что с того, что кольчуга? Какая же кольчуга удержит арбалетный болт? Да на таком расстоянии – и не всякие латы даже.
– Жаль, – подойдя ближе, немец с золотой серьгой поставил ногу на грудь только что убитого им ватажника. – Хороший ты был воин, русский… в иных обстоятельствах я бы с удовольствием взял тебя к себе… но, увы, не сейчас. Приказы не обсуждают.
– Господин, – кто-то из воинов подошел сзади.
Рыжебородый резко обернулся, лицо его, до этого вполне приятное и вовсе не злое, вдруг сделалось жестким, тонкие губы скривились:
– Что такое, Гельмут? Вы до сих пор не захватили корабль?
– Как раз захватили, герр Вандер…
– Не называй меня по имени!!! – злобно ощерился предводитель пиратов. – Забыл уговор?
Воин с явным страхом попятился:
– Помню, мой господин… А корабль уже наш – я об этом и хотел сказать.
– Ну, конечно, наш, – рыжебородый расхохотался. – Кто бы сомневался? Что купец, предлагал денег на выкуп?
– Первым делом и предложил, господин.
– А вы?
– Сразу его и убили. Как вы приказали, герр…
– Хорошо! – глянув на поднявшееся солнце, предводитель пиратов потер руки. – Теперь добейте чужих раненых. И убираемся отсюда к черту!
– А судно? – осмелился переспросить воин. – Просто хочу уточнить, кого вы оставите на корабле – новым экипажем?
В ответ снова послышался хохот: