ЭХОЛЕТИЕ

– В стакан.

– Простите, не понял, – растерялся Бартенев.

Ничего не объясняя, чекист подошел вплотную к блаженному профессору и одной рукой затолкал его в один из металлических шкафов, которые, как оказалось, предназначались явно не для одежды. Дверца захлопнулась. В шкафу можно было только стоять. Полоска света пробивалась через узкую щель вентиляции где-то на уровне глаз. Сквозь нее Владимир увидел, как мучитель, оставшись один в комнате, тщательно осматривает его одежду, шов за швом, и безжалостно сваливает её в кучу возле стола. Дверь через некоторое время распахнулась:

– Одеться. Быстро. Конвой!..

Сложив руки за спину и снова шагнув в пустой и гулкий коридор, выполняя команды охранника, Бартенев попал на третий этаж и после очередного окрика повернулся лицом к стене, справа от обшарпанной двери с номером тринадцать.

Конвойный открыл дверь, вытянулся и гаркнул куда-то внутрь:

– Товарищ младший лейтенант госбезопасности, арестованный Бартенев по вашему приказанию доставлен. Разрешите заводить?

Получив положительный ответ, конвойный схватил его за плечо лапой с грязными, поломанными ногтями и втолкнул в кабинет.

В совсем небольшой комнате у зарешеченного окна стоял казенный стол с настольной лампой. Чуть левее и сзади от него – металлический сейф в человеческий рост. Деревянный табурет завершал интерьер кабинета.

– Здравствуйте и садитесь, – хозяин кабинета, брюнет в чистом кителе с тремя красного цвета усеченными треугольниками над обшлагами рукавов, выглаженных синих галифе, аккуратно причесанный и безукоризненно выбритый, указал рукой на табурет. Среднего роста, с умными совсем не злобными синими глазами, спокойный и уверенный – он разительно отличался от всех тех, кого успел увидеть Владимир за этот день. Хотя радости это не добавляло. Случайно, про себя, он отметил: похоже, что они ровесники.

– Здравствуйте. Моя фамилия Бартенев. Владимир Андреевич, – арестованный аккуратно примостился на краю табурета и замолчал, изредка посматривая на следователя. Последний не спеша листал содержимое тонкой папки, обложку которой украшала надпись: дело номер… и его фамилия – Бартенев В.А.

– Почему замолчали? – младший лейтенант окинул взглядом сидящего напротив Владимира.

– А что я должен говорить? – Бартенев чуть качнулся на табурете.

– Ну, обычно арестованные кричат: «на каком основании, это трагическая ошибка» … ну или на худой конец «слава трудовому народу»… – легкая усмешка чуть тронула тонкие губы.

Владимир не то, что был сбит с толку, но когда заранее себя готовишь к агрессии и жестокому допросу, подобное обхождение превращает в ничто всю твою готовность и твердость.

– Ммм…

– Гражданин следователь или гражданин младший лейтенант, как вам будет удобнее. У нас здесь такие правила. Это первое, – чекист закрыл папку и посмотрел внимательно на Владимира. – И второе – Бартенев Владимир Андреевич, рожденный 25 декабря 1905 года в Россоманском уезде Лисецкой губернии в семье мещанина, русский, женат, образование высшее, лисецкий университет плюс аспирантура, завкафедрой, доцент философии – всё верно?

– Да, гражданин следователь, всё правильно. Вы, осмелюсь спросить, наизусть это выучили?

– Нет, прочитал только что. Да и третье, для вас самое главное, вам предъявлено обвинение по статьям 58-8 и 58-11 уголовного кодекса РСФСР. Поясню, вас обвиняют в подготовке терактов против представителей советской власти, а также в участии в антисоветских организациях и группах, а именно: начиная с февраля 1935 года вы являетесь активным участником антисоветской право-троцкистской террористической организации. Поэтому, исходя из этих трёх посылок, хочу сделать логичный вывод: гражданин Бартенев, предлагаю упростить мою задачу и облегчить вашу участь – добровольно и чистосердечно признаться в совершенных вами преступлениях – ваша вина практически доказана, – следователь постучал карандашом по папке и положил его на стол, направив острый конец прямо в сердце Владимиру. – Но статья не расстрельная, если будете сотрудничать. От трех до десяти, в зависимости от содеянного, ну и естественно, сто первый километр. Что скажете, профессор?

Владимир явственно ощущал, как события последнего дня его засасывают всё глубже в водоворот и что вода, попавшая в горло, перекрыла путь дыханию. Ещё секунда – и конец. Небытие. И тут неожиданно, в самый последний момент, рука нащупывала спасательный круг, и мужчина с приятным лицом и идеальным пробором сказал: «Цепляйся, друг, я тебя вытащу»… Жаль было просыпаться и отгонять от себя такую надежду…

– Во-первых, спасибо, конечно, за профессора. Но я пока еще доцент, и скорее всего им и останусь. Во-вторых, если я никогда не был ни левым, ни правым троцкистом, то зачем мне заниматься самооговором. Уверяю вас, гражданин следователь, никто и никогда вам не заявит о том, что я собирался кого-то убить или что состою при этом в подпольном кружке. Это дикость. Моё дело – наука. Это моя жизнь, моя цель, если хотите. И ещё мне нравится передавать молодежи знания. Это интересно, в конце концов, – Бартенев уже увереннее сел на табурет и, пригладив каштановые вьющиеся волосы рукой, чуть коснулся бородки – эспаньолки.

Следователь сделал паузу, внимательно изучая жертву, попавшую в мышеловку, – как бы достать так, что бы шкурку не испортить, и сдержанно улыбнувшись, произнёс:

– Для меня любой учёный муж – профессор. Всем известно, Владимир Андреевич, что знания рождают скорбь. Здесь, – он тронул рукой папку, – уже достаточно показаний, чтобы дело отправить в суд. Так что, прочитав такую книгу знаний, вы им не обрадуетесь, это точно. Потом о каких самооговорах вы говорите? Вы избавлены от такого труда. За вас уже всё сделали. На этой работе я многое узнал и многих людей увидел, и когда вижу перед собой достойного человека, а не отбросы общества, всегда пытаюсь ему помочь. Всякое бывает, вас могли оговорить, в конце концов. Так давайте сядем и спокойно разберемся во всем. Что было, как было и с кем было. Человек человеку друг, если я не ошибаюсь.

Крайне вежливый и слегка ироничный тон разговора настраивал на позитив, но Бартенев неожиданно ясно и чётко понял, что из всех вопросов следователя интересует только один. С кем? Спасательный круг выскользнул из рук, и обреченность в глазах сменила надежду:

– Ошибаетесь. – Бартенев прикрыл глаза. – Homo homini lupus est. С латыни переводится как человек человеку волк. Да, и еще неточность – не «знания рождают скорбь». «Кто умножает знания, тот умножает скорбь», – сказано в «Екклезиасте». Так будет правильнее, хотя суть вы передали верно. Простите великодушно, менторская привычка исправлять неточности – издержки профессии. Да, и если я вас правильно понял – мне надо просто дать фамилии моих друзей, и я скоро буду на свободе? Правильно?

Следователь с удивлением посмотрел на арестованного. Давно ему такие не попадались. Одной ногой в бездне, а смотри-ка…

– Бартенев, благодарю вас за урок латыни. Но боюсь, она вам не поможет. Машина правосудия закрутилась и будет крутиться до самого конца. Когда она остановится, от вас останется лишь горстка пыли. Поверьте мне на слово. Вам суждено было в нее попасть. Так что помочь вам сможет не только ваш интеллект, но и деятельное раскаяние, если вы где-то перешли черту. Я вижу, что вы весь в науке и на организатора не тянете, но, к сожалению, вы внутри схемы, и не я вас в неё втянул. Фамилии все есть. Осталось просто правильно оформить этот табель о рангах. Только табель с привилегиями наоборот, – он усмехнулся, – за верхнюю строчку смерть, за нижнюю – пинок под зад. Так что мне будет жаль, если я напутаю что-нибудь при ее заполнении, поэтому и прошу вас искренне помочь мне разобраться в этом вопросе. А что касается ваших друзей, профессор, так теперь тут неточность у вас – разве это друзья? – и он протянул ему папку через стол, откинувшись при этом на спинку стула. – Читайте не спеша и будьте очень аккуратны со страницами. Я вам доверяю.

Бартенев бережно принял папку, открыл и углубился в её изучение. Пока он сосредоточенно изучал содержимое нескольких листков, разнокалиберных не только по размеру, но и по цвету и даже по помятости, следователь, небезосновательно считая себя неплохим физиономистом, так же внимательно изучал мимику на лице Владимира. Вот поднялась левая бровь – удивился чему-то, вот обе брови полезли на лоб – совсем удивился, вот нервно качнул головой – ну надо же, как такое можно было сказать, вот тронул себя рукой за бородку – ну да, было, но только неправильно истолковано и переврано совсем, вот правый уголок рта пополз вниз – презрение читалось вполне отчётливо. «С ним всё ясно – ляпнул что-нибудь, где-то решил показать свои знания, кого-то интеллектуально унизил, кого-то просто переспорил. Вот и результат. Жаль дурака», – подумалось следователю.

Тем временем Бартенев читал удивительные рассказы о том, как он вместе с завкафедрой естествознания Михаилом Иосифовичем, милейшим человеком, к которому Владимир был два раза приглашен на дни рождения, с 1935 года вошли в состав право-троцкистской террористической организации, и целью этой организации было свержение нынешнего строя. Правда, свергнуть его не успели, но обсуждали во время чаепитий, как лучше это сделать и совсем не последнюю, а скорее первую роль в этих обсуждениях играл Бартенев. И это было написано со слов Михаила Иосифовича, почти пенсионера, который из-за подагры застарелой еле передвигался, опираясь на тросточку, по маршруту : дом – институт и обратно. Только подпись его что-то очень дрожащей вышла и на самом краю страницы, как будто хотела сбежать, улететь, исчезнуть.

Так, следующий, Зиновий Павлович, аспирант Бартенева, его ближайший помощник не только на кафедре, но и в жизни. Он, можно сказать, был другом, если не считать десять лет разницы в возрасте. Вместе с ним, а также вместе с Августом Петровичем, преподавателем физики, Николаем Моисеевичем, замом ректора по науке, Львом Ароновичем – русский язык и литература, и что самое удивительное, вместе с неким Барабановым Василием Александровичем, водопроводчиком, обслуживающим здание университета, входили в еще одну антисоветскую группу, ставившую себе задачу опорочить советский строй, партаппарат ЦК и проводимую им политику. Еще были листки с допросами всех вышеуказанных лиц.

Бартенев догадывался, приблизительно, какой ценой были получены эти признания. Обиды не было. Было жаль умных, добрых людей, которых поломали и выбросили за ненадобностью, как выбрасывают старую и ветхую мебель. Закончив чтение, он выпрямил спину и, глядя в глаза следователю, произнес:

– Я ознакомился и готов к дальнейшему допросу. Хотел бы только указать, что с товарищем Барабановым не имел счастья быть знакомым, тут неточность. Я его не знаю.

– Это не главное. Главное, что он вас знает, – следователь тоже смотрел глаза в глаза, пытаясь уловить настрой Бартенева. Тот тряхнул головой и возразил:

– Позвольте, я знаю Карла Маркса, но это не значит, что он должен знать меня и вдобавок…

– Не позволю, – перебил следователь, – подбирайте более уместные сравнения и фамилии. Здесь вам не кружок троцкистов… Кстати, если зашла речь об основоположниках идей коммунизма, вы действительно подвергали их критике? – он перелистал странички, нашел нужную фразу и прочитал вслух: «…так же неоднократно критиковал великих Маркса и Энгельса, за их нелюбовь к русскому народу, за антисемитизм и т. д…», то есть, занимались антисоветской пропагандой и извращениями идей марксизма. Да и вот еще: «…неоднократно цитировал предателя Троцкого…». И вопрос лично от меня, вы против Советской власти? Прошу заметить, что ваш ответ я внесу в протокол.

Прежде чем ответить, Бартенев немного подумал, потеребил кончик носа, на секунду кинул грустный взгляд за маленькое, закованное прутьями, окошко под потолком, на маленького черного паучка, успевшего свить свою сеть в углу под потолком, и вымолвил:

– Пишите. Мне нечего скрывать. Да, я знаю всех людей, чьи допросы вы мне любезно показали, за исключением водопроводчика, простите, фамилия вылетела опять из головы. Все остальные – мои добрые друзья и товарищи, и, я надеюсь, таковыми и останутся. Целью наших встреч никоим образом не была агитация против советской власти или ЦК партии. Мы встречались, как встречаются люди, когда скучают друг без друга, с целью отметить праздник, да и просто провести досуг вместе. Нет, я никогда не занимался критикой идей коммунизма, хотя мне были непонятны некоторые высказывания товарища Карла Маркса и товарища Фридриха Энгельса. Могу процитировать: «У Европы одна альтернатива: либо подчиниться варварскому игу славян, либо разрушить центр этой силы – Россию»…

– Что за бред?! Это, по-вашему, сказал товарищ Карл Маркс? – полушёпотом спросил следователь, не поднимая глаз.

– Нет, конечно, это сказал Энгельс восемьдесят лет назад в период Крымской войны.

– Ну и что тут неясного? Товарищ Энгельс призывал на войну с российским самодержавием и царизмом, – голос следователя чуть окреп.

– Сейчас поясню. Энгельс с Марксом эмигрировали в Лондон в 1849 году, где они сотрудничали с газетным трестом «Свободная пресса». Товарищ Маркс тогда писал, что необходимо уничтожить Кронштадт и Петербург. Писал, что без Одессы и Севастополя Россия, как без глаз и без рук, и только своей тушей попытается поразить врагов. Как человек миролюбивый, я не могу согласиться с данным тезисом. Призыв пролить кровь тех же рабочих и крестьян, которые населяли эти города, даже ценой свержения самодержавия – мне просто не дано это понять…

– И где вы это прочитали?

– Так у нас, в университетской библиотеке, кое-что сохранилось из старых подшивок прессы.

– Кто конкретно дал вам эту прессу? Фамилия библиотекаря?

Бартенев прикусил язык, но, не моргнув глазом, тут же ответил:

– Во-первых, библиотекарь здесь не причем. Статья на английском, а у неё два класса образования. У нас сотрудников не хватает. Во-вторых, статья действительно написана товарищем Марксом, и как она может быть после этого антисоветской? Простите, думаю лучше вообще про это не писать, а то ерунда какая-то получится… А кстати, почему вы ничего не пишете?

Следователь сидел, задумавшись, покачивая карандаш пальцами правой руки. Неожиданно он поднял глаза на Владимира и прошипел:

– Если я это запишу в протокол, расстреляют не только вас и меня, но и конвоира у двери, если он это услышал… Продолжим. Что именно вы цитировали из Троцкого и к чему конкретно призывали?

Бартенев позволил себе незаметно усмехнуться:

– Думаю, что вам это тоже не понравится. Я цитировал Троцкого исключительно с целью его критики. Как же можно было заявлять, что путем красного террора необходимо довести интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния… Я считаю себя интеллигентом и никоим образом не желаю стать тупым животным. Единственное, в чем он оказался прав, так это в предположении, что после революции мы укрепим позиции сионизма…