Андрей Миронов

Вот отрывок из интервью, которое мать и сын Мироновы дали в 1983 году корреспондентке журнала «Работница»:

«– Наверное, это неправильно, многие матери считают, что детей надо больше хвалить, – говорит Мария Владимировна, – но мы с мужем, Александром Семёновичем Менакером, поступали иначе. У нас вообще был строгий дом – никакого баловства, все чётко знали свои обязанности и много работали. Но при этом старались уважать вкусы и интересы друг друга. Андрей рос свободно, никто на него не давил, не помню, чтобы я когда-нибудь шлёпнула его или дёрнула за ухо. Об отце и не говорю, он вообще был человеком добрейшим и всегда становился на сторону того, кому в данный момент приходилось туго.

Корр. Вы хотели, чтобы сын стал артистом?

М. М. Ни за что! Мы слишком серьёзно, я бы даже сказала, свято относились к актёрской профессии и понимали, как страшно в ней ошибиться – принять юное обаяние и некую „нахватанность“, неизбежную в актёрской семье, за талант. Неудачники, конечно, есть в любом деле. Но в искусстве ничем не возместишь отсутствие таланта: ни трудолюбием, ни знанием, ни умом, ни профессиональной выучкой. Он или есть, или его нет.

Корр. И вы не видели таланта сына?

М. М. Нет. Рос обыкновенный мальчишка, в меру ленивый, в меру легкомысленный. Пятёрки легко уживались с тройками, даже двойками. Правда, читал много и обожал смотреть, как мы репетируем. Бывало, выставишь из комнаты, так из-за двери подглядывает круглый любопытный глаз. Но ведь все дети любопытны!»[5 - Косыгова Т. Андрей Миронов, М. В. Миронова. Семейный разговор / Интервью с двумя отступлениями – «Работница», № 5, 1983.]

И в этой же статье приводятся слова Андрея:

«Я действительно таил от родителей свою пагубную страсть к театру: боялся их приговора, произнесённого с недосягаемой для меня профессиональной высоты. Мне надо было доказать им, себе, всему свету, что я что-то могу. Но сколько себя помню, мечтал о театре, дышал, был попросту одержим им. Не ошибся ли я в жизненном выборе? До сих пор не уверен в этом. Бывают минуты достаточно отчаянные, когда хочется всё бросить и начать сначала. Но при этом понимаю, что уже поздно менять жизнь и переквалифицироваться в дипломаты или, скажем, в управдомы, как советовал незабвенный Остап Бендер. В нашей профессии не считаются былые заслуги. Каждый раз ты проходишь проверку на профессиональную пригодность, выходишь на сцену, как на экзамен, чтобы доказать своё право заниматься этим.

Но в чём-то мне было легче, чем другим: во мне не существовало романтических иллюзий относительно того, что путь актёра усыпан цветами. Очень рано я понял, что актёрская профессия – это постоянный, ни на секунду не прекращающийся труд. Это я видел у себя дома. Если бы я вернулся из школы и застал родителей в праздности, то очень бы удивился. Они репетировали с утра до ночи, практически без выходных. Заканчивали один спектакль и тут же принимались за другой.

Мама говорит, что у нас был „строгий дом“. Верно, строгий. В выборе чтения и развлечений, в отношении к труду, к искусству.

В нашем доме бывали Зощенко, Утёсов, Уланова, Марецкая, Раневская… Я бесконечно благодарен судьбе за свои „домашние университеты“, за общение с людьми, в которых воплощён высокий смысл искусства, творческая бескомпромиссность, профессионализм такого уровня, когда он уже становится категорией нравственной».

Рассказ о школьных годах Андрея Миронова был бы неполным без рассказа о первой любви. Об Андрее можно сказать, перефразируя Лермонтова, что в ребячестве своём тоску любови знойной стал он понимать душою беспокойной довольно рано, в то время, когда многие из его сверстников больше интересовались самолётами и прочей техникой, нежели девушками. Первая любовь случилась в седьмом классе. Его избранницей стала одноклассница Галя Дыховичная. Не просто одноклассница, а дочь друга семьи – поэта, драматурга и сценариста, очень творческого человека Владимира Дыховичного.

Владимир Дыховичный родился в Москве в семье профессора геологического факультета Московского университета. Идя по стопам отца, окончил Московский геологоразведочный институт, некоторое время работал инженером-геологом в Донбассе, на Кавказе и в Средней Азии. Однако настоящим призванием Дыховичного была не геология. Он увлекался танцами, декламацией, даже некоторое время учился в театральной студии.

Во время советско-финской войны Дыховичный выступал во фронтовом эстрадном ансамбле. Когда началась Великая Отечественная война, много выступал на передовой, писал песни, пьесы, диалоги. Ещё во время войны он стал постоянным автором диалогов дуэта Мироновой и Менакера, откуда, собственно, и пошла их дружба.

Владимир Дыховичный написал для Леонида Утёсова песню «Одессит Мишка», в одночасье ставшую популярной. Правда, народное признание не спасло Дыховичного от обвинений в идейно-эмоциональной ограниченности, мещанских представлений о жизни и сентиментальности, чуждой духу времени.

Дыховичный не был подхалимом, он не умел пресмыкаться перед властью, принципиально не вступал в коммунистическую партию, говорил то, что думал и поэтому не раз подвергался нападкам свыше. Его не печатали, всячески «зажимали», фильмы, снятые по его сценариям, попадали «на полку», спектакли, поставленные по его пьесам, не всегда доходили до зрителей. «Неудобный» человек был Владимир Дыховичный. Его бескомпромиссность и честность как нельзя лучше характеризует случай, рассказанный сыном Иваном, известным кинорежиссёром.

В день смерти Сталина, когда всем было положено выказывать великую скорбь, Владимир Дыховичный собрался покататься на лыжах. Оделся, взял лыжи и стал спускаться по лестнице. Жена попыталась остановить его, опасаясь, что подобный поступок будет иметь крайне плохие последствия. Дыховичный остановился, обернулся к жене и сказал: «Я его ненавижу, ненавидел и буду ненавидеть». И пошёл дальше.

Андрею Миронову, тогда ещё маленькому Андрюше, Владимир Дыховичный на правах друга семьи (а также соседа по дачному посёлку писателей на Пахре), посвятил несколько шуточных песенок, объединённых в цикл «Про Андрюшу».

Мальчик есть у нас Андрюша,
Года три всего ему.
Он на всех соседей рушит
Тыщу разных «почему?».

В 1954 году советская школа преобразилась – от раздельного обучения мальчиков и девочек было решено перейти к совместному. 170-ю мужскую школу, где учился Андрей, объединили с соседней 635-й женской школой, в которой училась Галя. Разумеется, подобное объединение привело к великому множеству школьных романов. Не избежал этой участи и Андрей.

С Галей Андрей был знаком и раньше, но несмотря на то что росли они вместе, полюбили друг друга лишь в школе. В седьмом классе они начали «приглядываться» друг к другу, дальше – больше… Обменивались записками, посвящали друг другу стихи, ходили в кино.

Однажды летом вместе отправились в Пестово навестить отдыхавшего там Александра Семёновича. Поездка получилась романтичной, созвучно настроению. Долго плыли на пароходе, затем шли через живописный лесок… где и признались друг другу в любви. К окончанию школы на Андрея и Галину родные и друзья смотрели как на сложившуюся пару. Родители Андрея, кажется, были не против получить Галину в невестки.

По воспоминаниям самой Галины Андрей был скромным, не развязным и совершенно не избалованным. Можно даже сказать – стеснительным. Не красавец, но обаятельный. Очень целеустремленный – готовясь к поступлению в театральное училище имени Щукина, не остался гулять с одноклассниками на выпускном вечере, так как на следующий день у него был экзамен. Галю, оставшуюся на столь торжественном мероприятии без кавалера, этот поступок сильно обидел.

Любовь закончилась внезапно, когда Галя застала Андрея с одной из его однокурсниц. Застала в весьма недвусмысленном положении и сразу же разорвала отношения. Андрей несколько раз пытался помириться, но все его попытки неизменно заканчивались провалом. Переживали все – и Андрей, и Галя, и их родители, но, что сделано, то сделано. Их пути-дорожки разошлись навсегда. Галя вышла замуж за другого, родила дочку. Она связала свою жизнь с кино, проработав сорок лет в монтажном цехе «Мосфильма», а когда появился внук, оставила работу и посвятила свою жизнь ему. Внука назвали Андреем.

Глава 4

Почти взрослая жизнь

Ученики театральной студии при Центральном детском театре обычно продолжали овладевать профессией в Школе-студии МХАТа, но Андрей выбрал театральное училище имени Щукина, в первую очередь готовившее кадры для театра им. Евгения Вахтангова.

Талантливый юноша сумел очаровать своих будущих преподавателей ещё на собеседовании-консультации, поэтому первый, также называемый «отборочным» тур ему проходить не пришлось – сразу пошёл на второй. Никакой родительской протекции – всё сам, своими силами, можно сказать, наперекор родительской воле. Мария Владимировна в своих мечтах продолжала видеть сына дипломатом. Андрей уже привык к её традиционному: «Андрюша, ну какой же из тебя актер? Лучше учи языки…»

А может быть, всё же не в мнимом отсутствии таланта и преимуществах дипломатической работы крылась причина столь упорного противодействия матери? Может быть, как уже говорилось, она хотела уберечь, да-да, именно уберечь Андрея от актёрской стези, потому что прекрасно представляла, сколько разочарований и горя может поджидать его там?

Взять, к примеру, её собственную актёрскую судьбу. Вроде бы – успешная, известная, любимая зрителями актриса. Из тех, на чьё выступление неизменно раскупаются все билеты и разбираются все возможные контрамарки. И в кино вдобавок снималась, даже не раз…

Если же вдуматься, то картина получается несколько иной. Есть эти вечные «телефонные разговоры» (могу представить, как они надоели Марии Владимировне), но нет и не было крупных, что называется, «настоящих» драматических ролей в театре и кино. Что, разве Мария Владимировна не смогла бы сыграть Офелию? Или роль Кабанихи была ей не по силам?

Смогла бы, ещё как смогла бы! Но – не сложилось, не представилось такой возможности, судьба, как говорится, распорядилась иначе. Хорошо хоть на эстраде удалось проявить себя. И как же теперь думать о том… предполагать, что… а точнее, как «примерять» на единственного и любимого сына вот эту актёрскую судьбу? Ясно же, что мальчик мечтает о славе, аплодисментах, главных ролях, гастролях… А мало ли их вот таких, бывших восторженных мальчиков играет до пенсии на детских утренниках? Нет, лучше уж в дипломаты. Много лучше. Чиновничья карьера, в отличие от актёрской, не бывает (или, если даже и бывает, то очень редко) стремительно-молниеносной, и обломов там меньше. Служишь себе, служишь и всегда чего-нибудь да выслужишь. Не послом, так консулом, не консулом, так ещё кем-нибудь. Главное – язык держать за зубами, лишнего не болтать…

Кстати, насчёт «держать язык за зубами» и «не болтать лишнего» Марию Владимировну порой, что называется, «заносило», причём «заносило» крепко, по тем временам – чуть ли не фатально. Так, например, услышав в одном из музеев грубый выпад в адрес погрязших в роскоши царей, она могла бы ответить, что если бы цари не любили роскошь, то всем бы присутствующим сейчас пришлось бы любоваться разве что приснопамятным ленинским шалашом в Разливе. Ничего, пронесло, уберегло провидение.

Короче, родители вернулись с очередных гастролей (кажется, на сей раз из дальневосточных краев) и узнали, что их сын стал студентом «Щуки».

Вот отрывок из одного интервью, данного уже известным актёром Андреем Мироновым корреспонденту газеты «Вечерняя Москва» в 1971 году: «Мы начали разговор с несколько неожиданной темы, – пишет интервьюер, – как бы убедительнее ответить на многочисленные письма, которые пишут ему юноши и девушки, стремящиеся на сцену и экран? Как без нотаций и поучений, не становясь в позу эдакого мэтра, объяснить юным энтузиастам, что жизнь актёра и актрисы вовсе не сплошной праздник, что они не баловни судьбы.

Не без смущения он говорит:

– Скажите этим молодым со страниц газеты, что профессия артиста только по недоразумению привлекает их своей лёгкостью, что это каждодневный, непередаваемо напряжённый, а подчас и мучительный труд, поглощающий физические и душевные силы. Я это понял ещё в годы отрочества.

Как же он всё-таки решился „идти в актёры“, наперёд зная, что этот путь устлан не одними розами?

– В этом смысле, – говорит Миронов, – никаких иллюзий у меня не было. С детских лет наблюдал, как мои родители готовят роли – они репетировали преимущественно дома, и я понимал, как трудна, хоть и увлекательна, эта работа. И всё же в самый последний день, когда покидал стены школы, принял твёрдое решение и пошёл в театральное училище имени Щукина при Вахтанговском театре.

– Наследственность? „Голос предков“? Семейная традиция? Жажда испытать себя?

– Никакого давления родители не оказывали. Не помогали и не разубеждали. Предоставили мне самому решать. А я вдруг поверил в себя»[6 - Адов И. Путь в искусство / Интервью – «Вечерняя Москва», 17 июня 1971.].

Андрей всегда «спешил жить», словно чувствовал, что срок, отведённый ему судьбой, не так уж и велик. Он прекрасно общался со сверстниками, но предпочитал дружить с более взрослыми людьми. С ними было интереснее. Так, например, ещё во время экзаменов он сдружился с двадцатисемилетним Юрием Волынцевым (тот самый пан Спортсмен из «Кабачка „13 стульев“») и двадцатитрёхлетним Михаилом Воронцовым.

Разумеется, Андрей сразу же начал доказывать своим друзьям, что он тоже взрослый и ни в чём им не уступает. Воронцов позже вспоминал, как вскоре после знакомства Андрей, дождавшись отъезда родителей на очередные гастроли, устроил у себя дома вечеринку. По-взрослому – с богато накрытым столом, на котором была в обили представлена не только еда, но и выпивка. Вечеринка удалась на славу – к концу её гостеприимный хозяин, не только угощавший, но и усердно развлекавший своих гостей, уснул, сидя за столом. Взрослая жизнь ведь не только приятна, но и весьма тяжела, особенно для неподготовленных.

В те времена студенты всех или почти всех советских вузов начинали учебный год с «помощи труженикам сельского хозяйства» – отправлялись собирать картошку, которой при передовом социалистическом земледелии вырастало так много, что без посторонней помощи справиться с ней было нереально. Вдобавок, по замыслу коммунистических идеологов, привлечение молодёжи к физическому труду должно было оказывать на неё благотворное действие. Формировать характер и вообще…

Колхозников быт «помощников» не особо волновал. Есть подходящее пустое помещение – поселят туда, нет – разобьют прямо в грязи большую армейскую палатку, накидают соломы, наскоро срубят из неструганных досок лежаки… «Не сахарные, чай, не растают».

В такую вот палатку и угодили будущие актёры – почти три десятка «картофельных мучеников». Нетрудно догадаться, что через несколько дней такого житья-бытья при сырой и холодной погоде подавляющее большинство «щукинцев» простудилось и заболело.

Чтобы не загнуться в прямом смысле этого слова, молодые люди решили организованно, всей группой уехать домой. Нашли попутный грузовик, заплатили водителю и вернулись в Москву.

Самовольное возвращение, иначе говоря – дезертирство с трудового фронта сильно рассердило ректора театрального училища им. Щукина Бориса Захаву (в известном фильме Сергея Бондарчука «Война и мир» он сыграл Кутузова), славившегося своей суровостью. Ректор отчитал беглецов и пообещал снова отправить их на картошку. Речи об отчислении из училища (а за подобный поступок могли и отчислить) не было – ведь тогда училищу пришлось бы остаться без первого курса?