Киностудия

– Просто я таких анекдотов уже слышала сотню.

– Но вы не знаете конец этой истории. Жена у Шилова известная на всю Москву ревнивица и скандалистка. Что делать, спрашивается? И Шилов принимает решение. Девицу прячет…

– В шкаф, – выпалила гримёр.

– Не угадали, – ответил Гарик, – он ей велит спрятаться на балконе, а сам идёт открывать дверь. Врывается супруга, заглядывает естественно в шкаф, под кровать – пусто, затем метеором врывается на балкон.

– А Шилов? – спросила костюмер.

– А Шилов в это время стоит, согнувшись, и держится руками за отбитый пах.

– Так ему и надо, – съязвила костюмер.

– Как вы жестоки, Людочка, – покачал головой Гарик. – Однако, дальше. Шилова жена влетает на балкон. Оттуда визг, грохот, истерические вопли и…

– И? – спросила костюмер.

– И всё смолкает.

– А дальше?

– А дальше поклонница вылетает с балкона, с третьего этажа.

– Насмерть?

– Ну, зачем же насмерть? Правда, поломала ногу, там ещё пару рёбер…

– А мораль?

– Какая тут мораль, Людочка? Я же не басню рассказываю. Шилов сумел как-то угомонить свою пантеру. Закрыл её в ванной, а пострадавшую в дом занёс. Она как была в неглиже, так и выпорхнула с балкона. Вопит, стонет, за ногу хватается. Шилов скорую вызвал. Приезжает неотложка. А у этой барышни муж как раз на скорой работал. И надо же такому случиться в ту ночь аккурат его дежурство было. Входит обманутый муж по вызову. Одна дама в ванной об дверь колотится, другая со сломанной ногой мается, а Шилов весь губной помадой перепачкан. В общем, как потом выяснилось, этот терапевт в молодости греко-римской борьбой занимался. Накостылял он народному артисту так, что мало не показалось. Напрасно Шилов взывал к клятве Гиппократа и умолял не бить его по лицу. Ревнивец был глух к его мольбам. Хорошо соседи подмогли, вовремя милицию вызвали…

– И чем всё кончилась? – спросила гримёр.

– Чем, чем? Эскулапа в КПЗ поместили. Его жену в травматологию, А Шилова в челюстно-лицевую хирургию отправили.

– А жену Шилова? – спросила Людочка.

– А её в Кащенко.

Все дружно захохотали.

– Всем приготовиться, – скомандовал в мегафон режиссёр-постановщик. – Будем снимать.

Гарик поднял глаза на небо.

– О, и впрямь просветлело, – произнёс он.

Киногруппа примолкла. На площадке стало тихо. Да и место для натурной съёмки было выбрано отнюдь не шумное. Конечная автобусная остановка в небольшом, но живописном таёжном посёлке. Деревянные, старинные, но далеко не ветхие дома тянулись далеко вдоль берега большой судоходной реки. Центральная ухабистая дорога делила посёлок на две улицы. Одна из них, там, где намечалась съёмка, называлась Цветочной, другая ближе к водоёму – Речной. Цветочная улица в это время года вполне соответствовала своему названию. За каждым палисадником, за каждой оградой цвели астры, флоксы, георгины. В местных садах разливалось целое царство красок. Здесь можно было увидеть пышные соцветия гортензии, жёлтые лепестки барбариса, лиловый вереск. Имелись экземпляры и покрупнее: сибирский кедр, карельская берёза, карликовые ели, рябины, яблони. Словом, все, чем только могла похвастаться местная флора. Остановка, которую режиссёр выбрал основной декорацией для натурных съёмок, так же не была лишена определённых изысков.

Она представляла собой узорчатую беседку. По краям беседки стояли хлебный и овощной ларёк. Ассистент режиссёра усадила на скамью в беседку массовку и строго настрого предупредила их не смотреть в камеру. Массовка была немногочисленна. Две старушки с полными корзинами яблок, два бородатых геолога с рюкзаками и мальчик с кроликом на руках.

– Актёрам в кадр, – приказал режиссёр.

Гарик направился к тёмно-вишнёвой «ниве», припаркованной неподалёку от остановки. Полина вышла из режиссёрской «волги» и прямиком прошла к автобусной остановке. Ассистент оператора попросил её встать прямо и стал мерить прибором свет. «Чуть левее, говорил он, а теперь немного назад». Полина, молча, выполняла. Она была одета в синий джинсовый костюм, по моде тех лет, обута в белые кроссовки.

– Реквизит актрисе! – распорядился режиссёр.

Из киношной толпы отделилась немолодая женщина с увесистой дорожной сумкой. Она несла ее, чуть кособочась в левую сторону.

– Что вы туда, кирпичей, что ли наложили? – спросил режиссёр и выхватил у неё сумку.

– Обыкновенные пачки бумаг, – ответила реквизитор.

– Молодцы, – сказал режиссёр, – солидная поклажа. Верю. – Режиссёр подошёл к актрисе и поставил сумку возле её ног. – Вот теперь, Полина, виноват Ксения, ты готова к отъезду.

Актриса улыбнулась.

– Слушай меня Ксения, слушай ещё раз. В твоих глазах осень, в твоём сердце немая боль.

Ты навсегда покидаешь эти края. Вот почта, там маленькое кафе, где вы с ним сидели однажды, а там река, где тебя уже ждёт паром. Ты смотришь на это прощальным взглядом, горько и без сожалений. В конце концов, это просто печаль. По уходящему лету, по вашей любви, по нему. По всему, вероятно.

Полина играла Ксению, молодую незамужнюю столичную журналистку, у которой имелся жених. Она приезжает в глубинку готовить репортаж о молодом энергичном директоре крупнейшего на севере леспромхоза. Они знакомятся. И завертело их, закрутило. У неё в Москве жених, а у него дома жена. Она натура страстная, а потому безоглядно отдаётся своему чувству. Он вроде бы тоже. Никаких интрижек. Они решают порвать со своими вторыми половинами, чтобы быть вместе. Она пишет искреннее и правдивое письмо жениху. Он же в последний момент идёт на попятную. Руководитель крутого нрава, жёстко управляющий сотней норовистых лесорубов и сплавщиков, многие из которых были бывшие уголовники, на поверку оказался неуверенным, склонным к рефлексии человеком. Это было даже не предательство, а просто отступничество, самоотречение. Ксения уезжает опустошённой. Эту опустошённость ей и следовало сыграть в последней сцене.

– Тебе всё понятно, Ксения? – вкрадчиво спросил режиссёр.

Она, молча, кивнула.

– Начинаем по моей команде, – обратился режиссёр ко всем присутствующим. – Внимание, мотор! Пошла камера!

Ассистент с хлопушкой, мелькнула перед камерой и, объявив дубль, метнулась прочь.

Камера тихо стрекотала. Оператор неотрывно глядел в глазок объектива, снимая неподвижное лицо Полины.

– Пошёл, Гарик! – выкрикнул режиссёр.

Гарик, точнее его герой, вышел из «нивы» и направился к остановке, чтобы проститься с Ксенией. Эти шаги давались ему нелегко. Он шёл неуверенно, опасаясь, что она не захочет его видеть, услышать «последнее прости». Его герой тоже был весь выхолощен после долгой внутренней борьбы. Он понуро глядел себе под ноги и в растерянности покусывал губы. Его волосы были взлохмачены, а воротник кожаной куртки неряшливо поднят. Очевидно, он очень спешил, чтобы её застать. Наконец он подошёл к Ксении и поднял на неё глаза. Она отрешённо глядела перед собой вдаль, словно ни кого и ни чего не замечая. Немая сцена длилась около минуты и актёры стали недоумённо моргать глазами.

– Сто-о-п. – протянул режиссёр.

– Что-то не так? – спросил Гарик.

– Всё не так, – сказал режиссёр.

– А что именно? – вопрошал Гарик.

– Вы здесь не причём. Покурите пока. Я вас позову.

Актёры пожали плечами и удалились с площадки, зная, что с постановщиком в такие минуты лучше не спорить.