Солнце в ночном небе

– Что это? – спросил таможенник на немецком.

– Лимонад, – она недоуменно посмотрела на Ольгу.

– Отдай им лимонад, они пить хотят... Нельзя провозить какое-то количество жидкости в салоне, понимаешь? У меня только что ножницы отобрали, бросили в урну. Терроризм! – Она пожала плечами. – Эй, где контейнер с моими сапогами?

– Что это? – Таможенник выудил из сумки Валентины флакон с духами.

– Духи. И ты хрен их заберешь, – сказала Валентина в надежде, что ее не поймут.

– Ладно, оставьте их себе, – вдруг услышала она чистый русский язык, и за ее спиной оказался совершенно другой таможенник. Его глаза смотрели бесстрастно, холодно, но незло.

– Противно все это, – вспыхнула Валя. – Ужасно... И в Мюнхене тоже так будет?

Но он ничего не ответил.

Пока все одевались-обувались – потеряли из виду знакомые лица, с трудом отыскали свой накопитель, вернулись в самолет – злые, потные, с шубами под мышками.

– Здравствуй, Германия! – Валентина бухнулась в кресло. За стеклом иллюминатора было уже темно. Подозрительный и неприветливый Дюссельдорф мерцал внизу далекими нереальными огнями.

7

Меликсер вошла в дом с тяжелой сумкой в одной руке и небольшой корзиной в другой. И сразу же, следуя инструкции, заперла за собой дверь. Вот теперь она снова была в доме совершенно одна, и все два этажа этого красивого просторного дома принадлежали ей. Но не как хозяйке, а скорее как смотрительнице музея.

Уборку она начала со спален, подняла на второй этаж пылесос и принялась чистить ковры. Это были дорогие турецкие ковры с густым и богатым орнаментом – и шерстяные, и шелковые. Они были новые, но Меликсер все равно слегка проводила по ним плоской лапкой пылесоса, втягивая невидимую пыль. Ей нравилось убираться здесь, где всегда было и без того очень чисто и, что самое главное, совершенно спокойно и тихо. Не то что в доме престарелых, где было ее постоянное место работы. Вот там она всегда чувствовала напряжение и ей казалось, что женщины, за которыми она ухаживала, раздражались уже оттого, что видели перед собой олицетворение само`й молодости. Ведь и они тоже были когда-то молодыми и красивыми, ни от кого не зависели, много работали и вот на старости лет оказались в этом странном месте. Да, безусловно, и Люлита, которая пристроила ее сюда (где проработала много лет), считала, что за старушками хорошо ухаживают: их окружает стерильная чистота, за их здоровьем следят опытные врачи и медсестры, они получают хорошее питание, но все равно они жили среди таких же, как и они сами. И кто-то, видимо, хорошо постарался, чтобы внушить этим несчастным женщинам, что дом престарелых – идеальное место, где можно спокойно пожить перед смертью. Меликсер же так не считала. В ее Турции, о которой она постоянно грезила, за старыми людьми «смотрят» близкие родственники. И это – норма. Она вспоминала свою бабушку, которая много лет жила в их доме вместе с родителями и братьями Меликсер и до самой смерти чувствовала себя среди своих родных счастливой, обласканной.

Меликсер приехала в Германию вместе с братом, Рами, пять лет тому назад. Рами предложили в Деггендорфе хорошую работу, а Меликсер сначала жила с ним в пансионе, готовила ему, стирала. Но Рами очень скоро женился на хорошенькой молоденькой немочке, Еве, и переехал к ней, Меликсер же осталась одна. Можно было, конечно, вернуться домой, в Стамбул, но ей так понравилась Германия, что она решила еще немного пожить здесь, скопить денег на учебу. Хозяин пансиона в Деггендорфе подсказал ей, что в Штраубинге, в доме престарелых, есть одно место горничной, и, если она не против, он позвонит своей сестре Люлите, и та расскажет, в чем будет заключаться ее работа. Так Меликсер познакомилась с Люлитой Крафт. Люлита была старше Меликсер на двадцать пять лет. Полноватая, но пышущая здоровьем розовощекая женщина с открытой улыбкой и добрыми глазами, Люлита сразу же понравилась Меликсер, и она посчитала за счастье работать рядом с ней где угодно. Рами немного обучил ее немецкому, Люлита же, купив ей словари и самоучитель, сама занялась ее образованием. «Пойми, Меликсер, без языка тебе здесь будет очень трудно. Учи, зубри, иностранный язык еще никому не помешал». Понятное дело, она говорила это по-немецки, но Меликсер каким-то невероятным образом ее понимала. Точнее, догадывалась, о чем идет речь.

Так с помощью Люлиты она устроилась работать в дом престарелых в Штраубинге, на Пасауэр Штраубе. Название это, равно как и название улицы, где она поселилась в небольшом, скрытом большими частными особняками пансионе (Ландсхутер Штраубе), она запомнила наизусть и первое время боялась заблудиться, поэтому постоянно носила с собой в сумке карту города. Постепенно Люлита внушила ей мысль о том, что ей необходимо научиться водить машину. У нее в гараже стоял старенький «Опель», оставшийся от мужа. Люлита в силу своего характера боялась водить машину, поэтому предложила Меликсер поначалу в шутку стать ее личным шофером. Понятное дело, возить Люлиту по магазинам – дело несложное, но для Меликсер водительские курсы стали настоящей пыткой. Мало того что она не знала толком языка, так еще и вождение! Она все-таки научилась водить, но никогда не позволяла себе лихачить – страшно боялась зацепить какую-нибудь шикарную дорогую машину, за которую ей бы потом пришлось расплачиваться всю свою жизнь. Постепенно в ее обязанности стали входить и другие услуги: помогать Люлите по хозяйству, убираться в сувенирном магазинчике подруги Люлиты, Ульрики Хассельман, такой же доброй и приветливой женщины, как и сама Люлита. Работа Меликсер всегда хорошо оплачивалась этими женщинами, и Меликсер поняла, что нашла в Штраубинге надежных покровительниц. Примерно через год Люлита пригласила Меликсер к себе вечером на чай, сказала, что есть разговор. Когда Меликсер пришла, то за накрытым столом сидела и Ульрика. И вот тогда ей и была предложена еще одна работа, лучше которой она себе и представить не могла: присматривать за пустующим временно домом и одновременно жить в нем, на самом верхнем этаже, в мансарде. Таким образом, она сэкономила бы довольно-таки большую сумму, которую она прежде платила за пансион, плюс небольшие, но верные деньги за содержание дома в чистоте и уход за растениями. Спрашивать, кому принадлежит этот дом и почему он пустует, она не посмела и, как оказалось, правильно сделала, сдерживая любопытство, – Ульрика сама сказала ей, что дом принадлежит одной турецкой семье и предназначен старшей дочери, которая поселится в нем сразу, как только выйдет замуж. И Меликсер на следующий же день съехала из пансиона и поселилась в новом доме, находившемся поближе к центру, на Линденштрассе. Каменный забор, увитый диким виноградом, чугунная, украшенная пышным растительным узором калитка, дорожка, выложенная камнем, высокое крыльцо... Настоящий крепкий трехэтажный особняк с прачечной, большой кухней, террасой, балкончиком.

Ранним утром Меликсер ехала на велосипеде (или на «Опеле» Люлиты) на службу в дом престарелых, ближе к вечеру забегала к Ульрике в магазин, где ее угощали чаем, помогала Ульрике (мыла полы, вытирала пыль с сувениров, чистила стеклянную витрину и настоящие медные дверные ручки), потом забегала к Люлите, ужинала у нее и прибиралась, если была такая нужда, в ее в доме и только к девяти часам возвращалась в дом и отдыхала, приходила в себя после тяжелого дня. Работы было так много, что иногда ей казалось, что ее покровительницы просто пользуются ею. Но это чувство исчезло и уже больше не возвращалось после одного случая, потрясшего Меликсер до глубины души и оставившее в ней след на всю жизнь: Люлита с Ульрикой сложились и купили ей дорогой компьютер. Об этом она не могла даже и мечтать! «Ты молодая девушка, у тебя вся жизнь впереди, ты должна учиться и осваивать компьютер, – сказала Люлита за празднично накрытым по этому поводу столом. – Мы присмотрели тебе и столик, и удобное кресло. Я нашла мастера, который обучит тебя самому необходимому и подключит Интернет». Меликсер расплакалась... Ей стало стыдно за свои мысли о том, что ее используют. Более того, ей показалось, что ей стали больше доверять. В ее присутствии Ульрика с Люлитой спокойно обсуждали свои дела, даже своих близких. Так Меликсер узнала о сложностях в семье Ульрики, о ее сыне Юргене, который отравлял жизнь своей жене и трепал нервы самой Ульрике, настаивая на том, чтобы определить ее в дом престарелых. Ульрика, рассказывая о том, каким грубым бывает Юрген, плакала, и сердце Меликсер сжималось от жалости, она готова была убить этого негодяя, посмевшего так издеваться над своей ангелоподобной матерью. Но она знала – никакого дома престарелых не будет, ведь рядом с Ульрикой – Люлита, и она никогда не допустит того, чтобы подругу без ее согласия лишили ее магазина и определили туда.

...Она убрала пылесос, тряпки, которыми стирала пыль с мебели, в кладовку, взяла небольшую лейку – настоящее произведение искусства, налила в нее воды и принялась поливать цветы, которых в доме было много – на подоконниках, в кадках на полу, на террасе. Однажды она точно так же поливала цветы, когда ей позвонила взволнованная Ульрика и сказала, что ей надо срочно отправляться на машине в Мюнхен и встретить одну русскую девушку. Что надо написать плакат с названием города – Штраубинг, чтобы русская не растерялась в аэропорту и сразу поняла, что ее встретили, чтобы она успокоилась. Меликсер выполнила все в точности: встретила девушку и привезла в Штраубинг. Больше она ее никогда не видела...

Раздался телефонный звонок. На дисплее высветилось знакомое имя: Ульрика. И дальше все было, как тогда, – ее вновь попросили встретить русскую девушку в Мюнхене. И приехать туда с плакатом. Меликсер кивнула головой, пожала плечами и попыталась вспомнить, куда дела тот, первый плакат. Кажется, он в кабинете, на книжной полке. После разговора с Ульрикой она вернулась к цветам и спросила себя – не почудилось ли ей все это?

8

Штраубинг, 1991 г.

Фрау Ульрика вышла из поезда и остановилась, чтобы перевести дух. С первого шага, сделанного ею сегодня, ее не отпускало чувство, что за ней следят сотни и сотни глаз. Что все, кто ее видел сегодня с той самой минуты, как она сошла с крыльца своего дома, за ней уже наблюдают и точно знают ее железный маршрут.

С бьющимся, ухающим где-то на уровне желудка сердцем она простояла на перроне несколько минут, постоянно оглядываясь и пытаясь определить, кто же именно за ней следит. Получалось, что все. Абсолютно все! Даже тот длинноногий студент с рюкзаком за спиной и в смешных круглых очках на носу и тот солидный господин в вельветовом пиджаке, с брюшком, делавший вид, что читает газету. И девушка, с равнодушным видом курившая рядом с киоском...

Но не затем она приехала сюда и отдала столько денег за билет, чтобы поворачивать обратно.

У нее разболелся живот. Она знала эту особенность своего организма – в самый ответственный момент у нее схватывало живот, и она ничего не могла с этим поделать. Словно воздушный шар раздувался и раздувался внутри ее и давил на все органы.

Хрупкая и стройная, фрау Ульрика Хассельман спустилась по лестнице в туалет, сунула несколько монет в автомат, чтобы пройти в кафельный рай, где она сможет хотя бы на несколько минут избавиться от этого унизительного ощущения, что за ней наблюдают, как за преступницей.

Она вышла оттуда с еще худшим чувством – тошнота подкатила к горлу, а внизу живота начались рези. Колени дрожали, во рту появилась сухость. К тому же кружилась голова. «Что со мной? Может, меня уже отравили? А я и не заметила? Но кто? Я сама, лично, своими руками вчера заваривала чай в магазине, а вечером, вернувшись домой, ничего не ела. Утром пила кофе. Стоп! Кофе был в термосе! Может, кто-то проник в дом и сыпанул туда яда?»

Она поднялась, и ноги сами привели ее в ярко освещенный вокзальный буфет, сверкающие витрины которого были заполнены ровными рядами ее любимых крапфелей – пончиков, политых розовой или шоколадной глазурью и посыпанных разноцветной сахарной пудрой. В любое другое время она бы с удовольствием, несмотря на разницу в ценах (в ее родном Штраубинге они стоили в полтора раза дешевле), купила бы себе парочку. И на кофе со сливками не экономила бы. Но теперь ей казалось, что и крапфели тоже отравлены, и что все здесь, на этом вокзале, таит в себе опасность.

Она не помнила, как вышла на свежий воздух, как двинулась в сторону улицы, на которой были расположены отели – много отелей. Они с Люлитой внимательно изучили подробную карту Мюнхена и путеводитель, прежде чем нашли отель «Регент», находившийся в получасе ходьбы от вокзала.

Ульрика не чувствовала ни своих ног, ни своего тела, разве что продолжала испытывать неприятное саднящее чувство в области поясницы. Казалось, она развалится на части прежде, чем увидит своими глазами этот отель, эту точку ее конечного маршрута. А что ждет ее там?..