SPA-чистилище

– А он исчез. Вместе с хозяйкой.

– Хорошенькая хозяйка?

– Да. Только семидесятилетняя.

– Понятно… Ох, Петрович, ясна мне твоя просьба, только совсем не входит в круг моих непосредственных должностных обязанностей… Да и незаконно это…

– Будет тебе, Олег!.. Обычные оперативные мероприятия. Милиция с того же начала бы. Если б менты, конечно, взялись тетеньку искать.

– Ладно, Валерий Петрович. Диктуй номер. Сделаю. А как сделаю, отзвоню.

– Да, и еще. Я человек от техники далекий, поэтому не знаю, но… Можно ли узнать, где, в каких краях данный телефон за эту прошедшую неделю побывал?

– Можно, Петрович, в наше время для техники ничего невозможного нет. Если, конечно, с указанного телефона звонили.

– Пожалуйста, Олежек, сделай все побыстрее.

Этот звонок оказался единственным мероприятием, которое совершил по новому делу полковник в пятницу.

…В субботу он проснулся рано, на удивление бодрым и даже вдохновленным. Пока брился – умывался – завтракал, по традиции смотрел (или слушал) телевизор на кухне.

В утренних теленовостях сообщили об очередной криминальщине, до сих пор невиданной в родимых осинах.

Жертвами бандитов становятся одинокие дамочки на иномарках. На светофоре к лимузину подруливает мотоцикл с двумя супостатами в черных шлемах. Один разбивает стекло и выхватывает с сиденья дамскую сумочку. Второй жмет на газ. Женщина не успевает опомниться, как мотоцикл с добычей уносится вдаль. Пострадавшая не может опознать нападавших, мотоцикл без номера, грабители в черных костюмах и глухих тонированных шлемах. Имел место десяток аналогичных эпизодов. Судя по тону комментаторов, явные висяки.

Валерий Петрович подумал, что самый эффективный способ поимки бандитов – на живца. За руль старенькой иномарки посадить девушку-опера с хорошей физической подготовкой и оружием. Где там случилось большинство преступлений? На Кутузовском? На Ленинградке? Вот и пусть барражирует наживка по Кутузовскому и Ленинградке. Бок о бок, не отставая ни на шаг, девушку-подставу надо сопровождать. В неприметную машину посадить опергруппу. Когда преступники клюнут, опера в момент похищения заблокируют мотоцикл грабителей и произведут задержание…

Впрочем, мнение полковника по данному делу – как обычно в последнее время – никого не интересовало. Никто в его совете не нуждался. Однако сегодня утром сия мысль его больше не язвила, не раздражала. Наверно, оттого, что теперь у него появилось дело.

Елена, дочь пропавшей, позвонила в десять ноль– пять. Сказала, что маменька по-прежнему не нашлась, и подтвердила, что они с супругом заедут за Ходасевичем, как договаривались, в одиннадцать.

Машина пришла с десятиминутным опозданием. Полковник спустился с дорожной сумкой в руках. Последний раз она пригодилась ему, когда он ездил в город Костров выручать падчерицу Татьяну из настоящего шпионского дела[3 - Подробнее об этом можно прочитать в романе Анны и Сергея Литвиновых «Парфюмер звонит первым».].

Когда Валерий Петрович шел по лестнице, то поймал себя на мысли, что беззаботно насвистывает.

* * *

Она знала, что зависть – грех. Один из смертных грехов. Но ничего не могла с собой поделать. И все равно продолжала завидовать.

Люба завидовала своим более удачливым коллегам. Особенно тем, с кем была знакома лично. Как могло получиться, что этот бездарь Конюхов известен всему миру? А Гурам – миллионер и уставил всю Москву и весь свет своими отвратительными железными монстрами?..

А она – по-настоящему талантливая, та, кому все преподаватели в училище единогласно предрекали великое будущее, известна лишь единицам – ценителям и знатокам! Что же это за публика такая?! Почему за ужасные лакированные портреты Новожилова люди готовы платить сотни тысяч, а на полные жизни и огня работы Любы жалеют и несчастной тыщонки?

Какая отвратительная несправедливость!

Ведь она пишет лучше! Лучше, чем все эти бездари – выскочки – миллионеры! Лучше, чем каждый из них и все они, вместе взятые. Это она и сама видит. И настоящие друзья – те, кто все-таки, несмотря ни на что, остался рядом с нею – об этом, не чинясь, ей говорят.

Но разве ее вина, что она работает в неброской реалистичной манере? Что на дух не переносит выпендреж и эпатаж? И считает, что все эти концептуалисты, соц– и поп-артисты – не кто иной, как доморощенные фигляры? Разве ее вина, что никогда она не умела примазываться к власть имущим – ни раньше к коммунистам, ни к нынешним толстосумам? И никогда не вякала против Советской власти – ни в своих произведениях, ни устно или письменно, и потому во время русского бума конца восьмидесятых – начала девяностых ей не удалось стать по-настоящему продаваемой и популярной на Западе? Разве она виновата, что никогда ее творческую судьбу не сопровождали скандалы? Выпивки не в счет, пьянка – тьфу, подумаешь, невидаль, разве пьянка, сколь угодно забубенная, в России скандал?!

Поневоле пожалеешь, что ей не дали уйти из жизни тогда, в семьдесят четвертом. Молодая девчонка, трагически погибшая на взлете, в расцвете первого таланта – разве это не замечательное начало для настоящей легенды (без каковой, как известно, не существует ни одного подлинного художника)? У-у, тогда бы, конечно, ее работы продавались. Цены взлетели бы до небес. Правда, ей самой от того было бы уже ни холодно ни жарко. Но, как цинично говорил ее проклятый первый возлюбленный: ради признания можно немного и пострадать…

Может, зря она завязала с выпивкой? Пьянка привносила в жизнь интерес, веселье, живость, необузданность… А сейчас… Жизнь тянется, словно клейстер. И ничего не происходит. Ну, еще одну картину она напишет. Еще одну тощую стопочку долларов за нее получит… А может, и нет…

А может, развязать? Как раз сегодня и повод есть… Все-таки у нее нынче день рождения. Правда, дата совершенно страшная. Ее вслух и выговорить-то тяжело, эту цифру. Никогда Люба не думала, что ей столько лет когда-нибудь будет. Мерзкая цифра. Звучит, словно жужжание пчелы. Или шипение крокодила: «Пятьдесят три».

«Развяжи, развяжи!» – спохватился от нечаянной мысли внутренний бесенок и стал подзуживать, прямо-таки подталкивать под руку. Воспоминание о вкусе коньяка на мгновение затуманило голову. Примнилось, как глоток обжигает рот и нёбо, горячим комком падает в желудок и расплывается в нем теплой волной, расслабляет мышцы, затуманивает голову.

Господи, насколько легче живется, когда ты под газом! И с мужиками отношения как-то сами собой выстраиваются. И в холстах (хоть и труднее становится их писать) появляется какая-то (как говорил все тот же незабвенный возлюбленный) живинка и необычинка. От алкоголя даже зависть растворяется, перестает язвить изнутри и мучить.

Зависть… Да, зависть… Время от времени она просто сжигала Любу.

Она завидовала не только коллегам. А подруги?

Сначала, по молодости, она терзалась завистью по отношению к тем, кто выходил замуж за красивых, богатых или перспективных. Потом, когда стала постарше, – уже завидовала всем, кто хоть с кем угодно свадьбу играл. И пусть в жизни Любочки бывали прекраснейшие мужчины, и она с ними изведала настоящее счастья, но мужа, настоящего, законного, постоянного, так и не случилось. А последние годы вообще приходилось вековать одной. В этой паршивой, холодной, деревенской Листвянке.

И тем, с кем она жила здесь рядом, Любочка тоже завидовала. Соседей вокруг она презирала, улыбалась им – а зависть исподволь точила ее сердце.

К примеру, Василий – тот сосед, что через Аллочкин участок находится. Откуда у него такие деньжищи, чтобы нанять целую бригаду таджиков и строить огромный – судя по фундаменту – домище? Бизнесмен, блин!.. Еще лет десять назад был голодранцем – кассетами на рынке торговал. А сейчас разгулялся…

А ближайшая соседка Аллочка? Она неплохая баба, но почему же ей в жизни далось все, а Любочке не досталось ничего? Почему у нее участок двадцать пять соток, а у Любы – вполовину меньше, всего двенадцать с копейками? Почему у Алки дом в Листвянке со всеми удобствами, паровым отоплением и ванной, а ей, Любе, круглый год приходится печурку топить? И ходить в баню мыться? А ведь Аллочка даже не все время на даче живет (или уже – жила?), как Любочка, а только летом! За что ей, спрашивается, такие привилегии?

К тому же у Аллы и семья есть. (А у Любочки никого!) И дочка каждый уик-энд приезжает, и зять. Зятек, конечно, паршивый. Дрянцо человек. Уж Любочка это хорошо узнала. На своей шкуре. Однако все равно – и крыльцо, если надо, поправит, и яблони обрежет. И еще у Алки внук есть – хороший парень вырос, у них обеих на глазах, радовал их обеих, лепетал, играли они с ним… А теперь, как подростком стал и усы пробились, к Любочке даже не заходит, а с бабушкой все равно готов целыми днями разговоры разговаривать…

Правда, конечно, мужа у Аллочки не стало… Пятнадцать лет как не стало… А какой замечательный мужик был! Уж Любочка-то знает… Судьба мужа – вот причина, по которой соседке можно сострадать. И пожалеть ее. И даже меньше завидовать…

А может, нынешняя пропажа Алки связана с судьбой Иван Иваныча? Но как? Как это вообще может быть?

Теперь Алла исчезла… И сразу скучно стало и одиноко… Странное дело, с тех пор как соседка исчезла, Любочке слегка полегчало. И даже всеобъемлющая зависть ко всему миру, постоянно царящая в душе, чуть-чуть съежилась.

Как хорошо-то!

Слава богу, что Алки больше нет!

* * *

Работодатели Ходасевича ждали его у машины втроем. Помимо давешних Лены и Стаса присутствовал парнишка лет двадцати с неуверенными усиками и бородкой. Юноша был похож на обоих родителей. Уши его были заткнуты наушниками.

– Наш сын Иван, – представила юнца мамаша. В ее глазах полыхнула затаенная родительская гордость. – А это Валерий Петрович, полковник, – завершила она процедуру знакомства.

Молодой человек, явно не страдающий излишними комплексами, вынул наушники и спросил:

– А вы что, реально, типа, частный сыщик?

Ходасевич ответствовал нейтрально:

– Да.

– Ух, круто! – восхитился юноша. – Будете бабуську искать? Круто!