Как нам живётся, свободным? Размышления и выводы

В лавинах таких осмыслений, часто противоречивых, как раз и возникают проблемы, вынуждающие всех нас постоянно искать пути более-менее достаточного постижения свободы в её нескончаемых значениях.

Осмысления с целью приблизиться к истине, как видим, крайне для нас важны и необходимы, хотя нельзя сказать, что мы горим неким особым желанием знать, как «устроена» свобода в её субстанциальности. Этого, конечно, нет. Нас по преимуществу влечёт к ней то, чем она является в своём нижнем «слое», когда с нею увязываются наши обычные (самые простые, на бытовом уровне) или политические и социальные (более широкие) представления о независимости.

Оказавшись в этом «месте», мы часто вроде бы находим искомое, но оно опять не способно полностью удовлетворить нашу взыскующую любознательность. Независимость от чего? От кого? С кем и для чего? И т. д. Вопросы озадачивают и вызывают подобие растерянности, если не сказать шока.

О том же, что тут мы должны иметь дело с устойчивым представлением о мере зависимостей, в виду которой всё, что существует, находится обязательно в связи с чем-нибудь, и речи не заходит, или если и заходит, то очень редко, поскольку при дальнейшем углублении в эту, «следующую» сферу, размывается или даже целиком утрачивается смысл уже и самой свободы – в её не только нижнем «слое», но и в субстанциальности…

Какие бы, однако, трудности на этом пути познания перед нами ни возникали, нам не к лицу было бы из чистого каприза взять да и вовсе не принимать субстанциальное в расчёт, иначе говоря, вообще не обращать на него внимания.

Пойти на такой шаг значило бы уронить наше сознание до того примитивного уровня, при котором мы не могли бы управляться и с абстракциями меньшего порядка. Нет; мы ведь постоянно убеждаемся в нашей мыслительной исключительности, уверенно разделяем положения о феномене своей познавательной сущности и «всеядности». Аналогов ему пока не найдено в необъятной вселенной.

Субстанциальность, являясь крайней отвлечённостью, не отделена в самоё себя, когда из неё напрочь бы вымывалось информативное, в связи с чем она не могла бы удерживаться в сознании как понятие.

В области человеческого мышления её роль незаменима тем, что ею подчёркиваются безграничные (так мы считаем) возможности абстрагирования. А это, в свою очередь, открывает широчайшие перспективы исследований реального мира, усовершенствования логистики этого процесса.

Оставаясь только в своём нижнем «слое», свобода лишалась бы ещё одной, характерной для неё черты – устремлённости к идеалу и быть им, значит, и цена ей была бы соответствующая.

Хотя осуществление идеала недостижимо, людям свойственно различать в нём то, к чему они желали бы всегда стремиться. Как мы знаем, с этим не всё получается. Как раз потому, что не всё в движении к идеалу оказывается ровным, и не всё тут позволено…

Недопустимо смешивать понятие свободы с понятиями воли и вольности. Первое из этих двух последних понятий существует в обороте как не имеющее ни границ, ни субстанциальности. Оно трудно приложимо к реальностям и понимается только в самом широком значении. В зауженном смысле оно хотя и употребляется, но фиксировать его в каких-то определённых параметрах – дело безнадёжное.

Что имеется, к примеру, в виду, когда говорят, что для некоего политического решения нужна, мол, воля верховного руководителя или управляющего коллективного органа? Только то, что эти носители власти могли бы проявить настойчивость в желании выразить некую одностороннюю позицию в соответствии с чьими-то чаяниями, запросами, надеждами.

А что до вольности, то в её символике легко умещаются безбрежные пожелания оставаться вне от чьей-либо зависимости, то есть как бы и в состоянии свободы, но такой, где не должно быть никаких ограничений. Это несовместимо с природным значением свободы.

И ещё. Свобода, когда её рассматривают в «приложении» к человеческой личности, обществу или всему человечеству и когда ею «обладают» в чём-то конкретном (свобода на независимые суждения и др.), может быть выражена правом на неё. В такой «ауре» она становится фактором социального, социумного порядка. Я этого нюанса уже касался, комментируя своё участие в анкетном опросе.

Сюда, к выраженности в праве, приходят двумя путями. Первый: право на свободу приобретается – в борьбе, в прениях и проч. Общей мотивацией к этому служит расхожее утверждение, что человек, один или вместе с другими, обязательно должен быть свободен.

Однако людям можно иметь право (на свободу) и не затрачивая усилий на его приобретение, а просто получив при своём появлении на свет.

В каждом из этих вариантов правовое в его функциональности имеет свои особенности.

Различия могут быть весьма существенными, что нередко приводит к неумелому и даже нелепому использованию второго на месте первого, к игнорированию второго, к фальши и другим несообразностям.

Данную ситуацию требуется основательно опрозрачить, для чего, полагаю, будет полезным немедленно перейти к рассмотрению свободы в её конкретном нашем понимании и использовании нами.

1. СВОБОДА СЛОВА

К этому броскому словосочетанию мы уже так привыкли, что в огромном большинстве воспринимаем его аксиомой. И если о нём говорят или спорят, то, как правило, – в его утверждение и в защиту – как ценности безусловной и всеми принятой безоговорочно, с охотой и с одобрением, установленной непреложно и навсегда.

Попытки не считаться с нею, с этой ценностью, действовать в её принижение или отзываться о ней со скепсисом заглушаются яростным: – а ну не тронь!

Оппоненты всех мастей, уже очень часто величающие друг друга «заклятыми друзьями», в самых разных ситуациях, ссылаясь на неё и подкрепляя ею свои аргументы, кажется, вполне бывают уверены в своей неприкасаемой и непробиваемой правоте. Так совершается её массовое неоглядное признавание и обережение. Переступить через этот барьер далеко не просто, вроде бы и вовсе невозможно и как будто вне здравого смысла.

Но – во всякой защите отыскиваются бреши.

Так ли уж нет никакой надобности воззреть на привычный и полюбившийся предмет с иной стороны? Ведь как раз при такой постановке вопроса может быть плодотворным исследование, пусть бы итог тут вышел нежелательным, отличным от прежней, укоренившейся установки.

Начать такое исследование (здесь подойдёт именно этот способ получения нового знания) резоннее, пожалуй, с того, чем так интересно слово, которому дана свобода. Слово как таковое. «Уложенное» в своём понятии или во многих понятиях. В чём оно выражается как единица языкового пласта, и может ли оно быть свободным?

Уже первые библейские летописцы утверждали: вначале было слово. Однако – слову предшествует мысль. Теперь никому невозможно опровергнуть того, что мысль возникает в мозге, в головном аппарате, в нём «удерживается» и из него же «является» к нам.

Процесс движения мысли к своему концу и её выхода из головного аппарата не вполне пока уяснён даже могучим современным компетентным научным знанием, да вряд ли и когда-либо станет известным в таких параметрах, чтобы рассуждать о его деталях; с уверенностью можно говорить о нём разве что как о действии, в котором главенствует выбор – выбор из множества мыслей какой-то одной и по времени – единственной. Она-то и становится словом.

«Выпорхнув» из головного аппарата, мысль во всей своей полноте перевоплощается в предмет или, если угодно, в некий новый сложный процесс её бытования и движения, указывающий на её воплощение в новое качество или облик, – на её действенность (во благо или во вред людям или отдельному индивидууму в зависимости от целей по её использованию или – по обстоятельствам).

Выражаясь понятиями из арсенала философии, мы тут имеем дело с «лёгким», незатруднённым одномоментным превращением одной формы «чего-то», где тщательно удерживалось её содержание, в другую форму, сразу «получающую» и своё содержание.

Глубинная суть такого превращения, как и несчётного множества других превращений, происходящих в окружающем нас мире не только материального, но и духовного, его, так сказать, «вещественная» ощутимость – есть та лукавая вселенская загадка и приманка, над разрешением которой безуспешно бились в течение веков и тысячелетий, вплоть до наших дней, самая передовая наука и практический опыт.

Также остаётся наглухо неизвестной продолжительность любого из превращений.

Доля здесь секунды или какой-то иной, ещё более короткий отрезок реального времени, установить не дано или, если бы такое случилось, то не в наше настоящее время, а где-то позже. Тем самым приходится признать наличие в мире по-настоящему непознаваемого (не исключается – полного), и оно, как видим, не такая уж мелочь или редкость.

К предмету слова и его свободы эти попутные замечания имеют прямое и непосредственное отношение.

Дело в том, что мыслительный процесс в головном аппарате ограничен (пространством черепа, тем же выбором и проч.), то есть – в определённой, а точнее – в значительной степени он «полноценной» свободы лишён, а, значит, ущемлён в его свободе и с точки зрения принципа должен считаться несвободным, а коли уж свободным, то лишь частично, в определённой доле.

Можно при этом говорить о существенной роли ограничений, которыми сопровождается «растекание» или разрушение формы, удерживающей мысль, – уже с самого начала её образования и дальше, вплоть до последней стадии, предшествующей «рождению» слова. – Тем не менее, взятый как единое и неразъёмное целое, он, мыслительный процесс в головном аппарате, воспринимается и признаётся нами свободным – совершенно, абсолютно.

Хотя это далеко не научный, а чисто бытовой подход, замешанный на неприхотливой житейской целесообразности, он нас будто бы устраивает. В государственных законах, в том числе в основных (в конституциях) это пренебрежение принципом утверждено в качестве права – через формулировку о свободе мысли.

То же происходит и со словом – производным от мысли.

Мы совершенно не обучены считаться с тем, в какой мере оно, слово, уже с самого начала, при своём «возникновении», ограничено в его свободе – вполне допускаемой зависимостью от происходящего в головном аппарате.

Если же вести речь о нём уже «изготовленном» и, например, только в его устном виде, то оно может быть произнесено громко, тихо, робко, с ударением на каком-то одном его слоге или без ударения, отрывочно – по слогам, врастяжку, с запинкой, интонированно, с акцентом, с какой-то важной целью или просто так.

Вместе с тем кто-то совсем не торопится произнести его, до поры удерживает его в себе (ещё в «оболочке» мысли), замалчивает, а его произношение вслух может заглушаться неким слышным тут же шумом, сигналом сирены, взрывом, речью из микрофона, чьим-то пением, музыкой, плачем ребёнка и т. д.

Нетрудно убедиться, что и записанное слово также бывает подвержено разного рода воздействиям.

Получается – и в этих случаях свобода хотя и есть, но скованная ограничениями. О том, что здесь она полная, можно забыть. Но она уложена в законах как полноценная, нисколько не ущерблённая, абсолютная. И в таком «приятном» «наряде» даже прогарантирована ими. В своём месте у нас будет возможность рассмотреть, из-за чего это происходит.

А пока укажем на отдельные несообразности и уклоны в понимании термина, который мы здесь рассматриваем.

Иногда рассуждают так: раз имеется производное от мысли, свободной мысли, то оно, должно быть, уже достаточно хорошо «вызрело» и «выверено» в головном аппарате и, значит, приобрело те смысловые и функциональные черты, какие всеми ожидаются и всем нужны.

Манипулируя со словом дальше, его свободу, свободу слова, начинают понимать в том значении, как вроде бы для тех, кто на неё претендует в своих интересах или больше того: имеет на неё право и гарантию, тут в обязательном порядке всегда должна обеспечиваться практическая выраженность заложенного в двухсловной грамматической конструкции смысла – и не только голосовым произношением, буквенной или электронной записью одного лишь «слова», как термина и понятия, но и – чем-то ещё, скорее всего тем, что связано с нашей какой-то деятельностью, нашей духовностью, потребностью приобщения к национальной или мировой культуре, политическими или другими пристрастиями и проч., – несмотря на возможные к тому препятствия. – То есть – желают иметь некий весьма внушительный и притом исключительно положительный (на пользу) результат, – как собственно от свободы, так и от примыкающего к ней слова, – от обоих составляющих этого вроде как неразделимого «тандема».

Логика подталкивает нас воспринимать сей чудный дар едва ли не вещным, реально ощутимым благом, даже товаром, весьма ценным и привлекательным, который можно брать с прилавка, не утруждаясь его оплатой.

Вольные соображения такого рода исходят, конечно же, от слова, как единицы устной речи или текста, – в его многочисленных смысловых понятиях. Эти отдельные понятия в некоторой части приводятся в словарях. А полная смысловая транскрипция термина «слово» значительно превосходит всё то, что фиксируется в записях на бумаге или в электронной памяти составителями словарей.

Так на деле даёт о себе знать «растекание» его формы. «Растекание» из-за множества его значений. Растекание по древу, как говорили ещё в далёкой древности.

При этом не лишне иметь также в виду бытование отдельного «слова» во множестве языков, где оно может варьировать в своей понятийной сути, нередко до неузнаваемости. Эти факторы в сочетании с вероятностью некоторой изменчивости мысли при её выходе из головного аппарата создают почти неуловимую сознанием разбалансировку в порядке и в качестве нашей общительности.