Старые дома

– Дом-то вы что, никак рушить собрались!

– Ломать будем, – сладко зевнул я в кулак.

– Ну, да… Что ж… Ломать – не делать! Головка не болит! Не у каждого рабочего с похмелья х… стоит, – неожиданно добавил он известную похабень.

Ну, дед! Ну, одуванчик с пустыря! Старый, а всё блатует. Видать за свою жизнь не одну ходку к «хозяину» делал. Сон как рукой смахнуло. Вроде на бомжа не похож. Беленький пушок на голове, лицо пухленькое, но без одутловатости, так свойственной людям, глубоко опущенным жизнью.

Хитроватое лицо, с усмешечкой.

– Ты-то как здесь очутился? Всех уже выселили!

– Как-как! Живу я здесь! Закакал! На, подотрись! – дедок вытащил из-под меня жухлую газету, помял в пухлом кулачке.

– Дед, не хами! Хоть ты и батька, – пришёл на ум Гоголь, – а я тебя ей-богу поколочу!

Старичок-паучок так и дёрнулся всем телом, заморгал глазками, вытащил из-за пазуха чистенькую тряпицу, утёрся:

– Вот она, молодёжь, какая! Непочётники. Страху не ведают. Мне бы тебя, как в старину, – на вилы, а я с угощеницем пришёл.

В маленькой ручке у дедка заплескалась, зазолотела в широком луче света пузатенькая бутылка, судя по рассыпанным звёздочкам, коньяка.

– Ну, дед, ты, прям, волшебник! В лото выиграл что ли?

– В лото – не в лото, а похоже на то! – заспешил дед, выставляя на груде бумаг два махоньких стаканчика. – Небось, будешь? – повернулся он ко мне.

Надо признаться, что на участке, где я вынужден был работать, выпивка входила в обычай, поэтому рабочие не обращали на нас никакого внимания.

– Нельзя, дед, работа!

– Работа не Алитет, в горы не уйдёт! – по-свойски похлопал начитанный новый знакомец меня по плечу. – Давай!

А, была – не была! Почему бы не выпить? Мне приятно. Старичку – приятно! Он, старичок-паучок, как маслом протёрт. Светится весь:

– Давай, чего ты?

– Даю, даю! – вот уже и забылась трудовая дисциплина. Вот уже и стаканчик к руке прилип. Выпью, небось…

Коньяк и вправду был высшего сорта. Горьковатый, но с привкусом настоящего шоколада. Того, советского, твёрдого, как стекло и бодрящего, как бразильский кофе в горячей песочнице. Сон сразу испарился, и захотелось что-то делать приятное и старичку этому, и своим рабочим копошащимися в углу с трубами.

– Мужики, перерыв на обед не пропустите! – удивился я сам себе, такому порыву.

– Во-во! Рабочего человека жалеть надобно! Он авангард мира. Земной шар, как Геракл на плечах держит. – На-ка, закуси! – и подаёт мне, предварительно вытерев о рукав, большое красное яблоко.

– После первой не закусываю! – храбрюсь я. Недавно посмотрел фильм «Судьба человека», вот и заломил крылатую фразу.

– Ну да! Пить да закусывать, зачем тогда пить! – посмотрел, повертел яблоко в руке и захрустел, судя по всему, крепкими, как голыш-камень, зубами.

Вот это дед! Вот паучок-моховичок! Зубы, как у акулы!

– Где такие зубы повставлял? Подскажи!

Дед оторвался от яблока. Закинул огрызок через плечо и растянул в широком оскале рот. Постучал пальцем по передним зубам:

– От родителев такие! Хочешь, вон тот электрический провод перекушу!

– Не, дед! Не выхваляйся! Зачем рисковать? У меня вот тоже сосед был. В семьдесят пять лет по минуте на голове стоял, а потом его параличом разбило. Его предупреждали: «Не выхваляйся, моча в голову ударит!» Вот и ударило.

Дедок, мотнув головой, щёлкнул зубами так, как ловят на солнечном припёке шалавые дворняги надоедливых мух. Щёлкнул и выплюнул в сторону, как мне показалось, конец электрического провода:

– Давай, повторим! – чудной знакомец снова плеснул, не глядя, в мой стакан, который сразу стал полным.

Выпили. Посидели, помолчали.

– Ты баб любишь? – почему-то спросил он.

– Дед, а кто же их не любит?

– А они тебя?

– И я их тоже! – отшутился по обычаю я.

– Да… Бабы – это такая живность, что хошь кого к себе приманит.

– Давай за баб!

– Давай! – расхрабрился я.

Снова выпили.

– Ты, я слышал, в писатели метишь?

Откуда этот патриарх узнал мою самую затаённую мысль? Наверное, архаровцы рассказали! Недавно в газете вышли мои боевые стихи о рабочем классе. Целая подборка, которой я несказанно гордился.

– Ну, вроде того… – неопределённо ответил я.

Дедок откуда-то из-под себя вытащил в кожаном переплёте старинную тетрадь.

– На вот тебе гостинец! Про попов. Почитай! – протягивает фолиант.

В то время я был молод и нелюбопытен, но тетрадь всё-таки взял: нехорошо разочаровывать хорошего человека.

Кожаная обложка тетради была вытерта до самой мездры и жестка, что фанера. Повертел в руках:

– Куда её, дед? С Божьей помощью котельную растапливать!

При упоминании о Боге, старичок весь как-то скукожился, померк. Выхватил из моих рук несколько листков:

– Во-во! Топить будем! – и стал поджигать бумагу и бросать горящее пламя себе под ноги.