Вожди и лидеры. Как это было?

Г. Саралидзе: Естественно, красный террор надо рассматривать в контексте происходивших событий. И говорить об отношении к ним нужно в контексте становления нового государства. Есть одна очень интересная вещь. Известно, что довольно часто Ленин называл Феликса Дзержинского якобинцем. С одной стороны, это комплимент из уст Владимира Ильича. С другой стороны, это все-таки указание на то, что в борьбе с контрреволюцией, в борьбе за правое дело все методы, в том числе и гильотина (сейчас я говорю условно), будут оправданны. То есть Ленин, который выдвинул Дзержинского тогда на эту должность, понимал, что будет происходить.

Д. Куликов: Думаю, что он понимал и во многом на это рассчитывал. Дзержинский действительно смог защитить страну и построить какую-то систему безопасности. Вот Армен сказал про заговор Савинкова и про то, что все это было раскрыто. Представьте, что совсем новая спецслужба, которая только что образовалась, способна раскрывать заговоры такого уровня и шпионскую, террористическую деятельность на своей территории. Они могли это сделать и сделали. Что касается красного террора, белого террора, то мы не можем мерить это сегодняшним днем. Кто первый начал? Как во дворе, что ли? Концов мы не найдем никогда. Между прочим, не было бы Гучкова и Керенского – не было бы в дальнейшем ВЧК. Одно без другого невозможно. Это же они запустили весь революционный процесс. А Дзержинский, конечно, был среди всех самым главным революционером. Знаете, что интересно, Дзержинский учился в той же гимназии, что и Пилсудский, польский диктатор, а Ленин учился в гимназии, директором которой был отец А. Керенского.

А. Гаспарян: И вместе с Наумовым – бывшим министром финансов.

Г. Саралидзе: Пилсудский учился на несколько классов раньше. Дзержинский ушел из гимназии, не окончив восьмого класса. Еще в пятилетнем возрасте он пережил смерть отца. И в чем-то Феликс сам был беспризорником.

Д. Куликов: Знаешь, будучи тинейджером, как теперь говорят, и даже раньше, я любил читать о первых годах деятельности ВЧК. В определенном смысле это были детективно-политические истории.

Г. Саралидзе: Романтика, безусловно.

Д. Куликов: Конечно, многое было, мягко говоря, преувеличено. И делали это, наверное, зря. Например, я точно помню рассказ о том, каким человечным был Феликс Эдмундович. Кратко перескажу. В то время все голодали (действительно, пайки, нормы и т. д.), и Дзержинский держался как истинный революционер, разве что на гвоздях не спал, как Рахметов (про это не писали). Жил только одним чаем и кусочком хлеба. Когда кто-то прислал картошку с салом, чекисты пожарили ее на маленькой сковородке и принесли Дзержинскому. Он отказался, но ему сказали, что это ели все чекисты. Дальше он пошел по кабинетам ВЧК, спрашивая у коллег: «Что вы ели на ужин?» В каждом кабинете, вплоть до вахтера, ему отвечали: «Картошку с салом». После чего Феликс Эдмундович успокоился и согласился перекусить.

Г. Саралидзе: Ну, мифотворчество было. Говоря о Ленине, мы обсуждали, как создавался культ вождя всех пролетариев. Но он ведь создавался не только вокруг Ленина. Вокруг Дзержинского действительно было много мифов, поскольку эти мифы было на чем строить. Ведь действительно это был бескомпромиссный и очень аскетичный в жизни человек. Это правда. Конечно, в твоем рассказе это уже с перебором. Безусловно, Дзержинский был также жестким человеком. Армен, что ты думаешь по поводу его якобинства?

А. Гаспарян: Давайте честно признаем, что при всем богатстве выбора на тот момент альтернативы у Ленина просто не существовало. Ну кого вы отправите руководить карающим мечом пролетариата? Скворцова-Степанова? Он гений филологии, не более того. Троцкий отправился заниматься Наркоминделом. Тоже важный человек для системы, он же не может разорваться. Кто там еще есть? Оппоков (Ломов)? Нет, он по своим профессиональным качествам меньше всего подходил для этого. Рыков, который вскоре после образования Совнаркома сказал: «Нет, ребята, я, пожалуй, с вами тут быть не хочу»? Шляпников? Тоже нет. Перебирая фамилии самых видных большевиков, мы быстро убедимся, что, по сути дела, Дзержинскому, в принципе, не было альтернативы. Нужен был человек: а) беззаветно преданный революции (собственно, это все старые большевики); б) понимающий, как это все устроено изнутри (по-моему, никто из старых большевиков не сбегал с каторги столько раз, сколько Дзержинский, а некоторые вообще отбывали ее и потом отправлялись в эмиграцию, например, писать брошюры по земледелию; в) абсолютно аскетичный, готовый подчинить всего себя некоей идее и способный подобрать таких же людей. Если мы посмотрим на первых чекистов, то они все были как на подбор – Дзержинские в миниатюре. Может быть, Артузов был исключением, потому что он успел получить серьезное образование и должен был стать легендой советской металлургии, ему пророчили гениальнейшую карьеру. Но он пошел трудиться в ВЧК. А все остальные – такие вот бессребреники. Ну и самый главный момент: нужна была боевая машина, способная трудиться по 20 часов.

Г. Саралидзе: В перечислении я не увидел пока жесткости. Феликс-то был «Железный»…

А. Гаспарян: Жесткость на самом деле придет в 1918 году, после убийства Урицкого. Я просто внимательно смотрел первые документы ВЧК…

Д. Куликов: Потом покушение на Ленина.

А. Гаспарян: Это уже потом… Я могу сказать, что это «роман о трех мушкетерах». Они все были такими романтичными. То есть поймали спекулянта, с ним обязательно надо было провести воспитательную работу и объяснить, что сейчас пролетарская революция и что все будет хорошо. Его отпускали, через три дня следующий патруль его задерживал, и им занимались по новой. Надлом наступает, когда убивают Урицкого. По сути, им не оставили другого варианта.

Г. Саралидзе: То есть ты считаешь, что это приобретенное? А у меня было ощущение, что Дзержинского туда как раз и выдвинули, потому что он был бескомпромиссным человеком в этом смысле.

А. Гаспарян: Нет, нет, нет. Троцкий тоже был бескомпромиссным, однако когда он руководил НКИДом, их к стенке так не ставили. Это потом уже происходит разбор полетов – я имею в виду 1919 год, – когда ЧК начинает раскрывать первые масштабные заговоры против советской власти и ниточки тянутся к старому чиновничеству. Мы можем вспомнить, как потом косой прошли по всем наркоматам. До этого подобного не было. До этого – романтики революции. Однако идет война, а Гражданская война – это самая страшная война из тех, которые вообще могут быть, потому что это война тотальная, на уничтожение, когда одни ставят задачу уничтожить других целиком и полностью… Не надо думать, что чекисты находились в безвоздушном пространстве, не знали, например, про решение Особого совещания при Деникине, согласно которому каждого члена партии, равно как и всех сочувствующих большевикам, надлежало расстреливать, то есть для тебя выбора уже не было. И ты видишь: вас начинают убивать, значит, революция должна быть действительно жесткой. Другое дело, что были люди, которые эту жесткость и даже жестокость сделали своей единственной догмой в жизни. Есть еще такой момент, о котором не любят вспоминать: уже с конца 1919 года, когда в Советской России начинают разрабатываться нормативные акты, Ленин требует подобного рода публику расстреливать как позорящую революцию. И мало кто знает, сколько потом таких следователей ВЧК отправились в тюремное заключение либо были поставлены к стенке за совершенные преступления. Если в 1920-х годах об этом еще говорили, то в 1930-х никаких прегрешений не было, а начиная со времен Михаила Сергеевича Горбачева ничего хорошего никто из чекистов не сделал. Се ля ви.

Г. Саралидзе: Нередко приводят такой аргумент: Дзержинский был инициатором акций по процентному уничтожению населения в зависимости от социального происхождения, именно он ответствен за полное истребление представителей паразитических классов. Вот об этом мы тоже должны поговорить. Насколько это соответствует действительности?

А. Гаспарян: В «Вестнике ВЧК» об этом ничего не было.

Д. Куликов: Я не могу понять, а как быть с категориями военспецов, буржуазных специалистов и всех прочих? Как-то не складывается. В принципе, вся формула социалистической, коммунистической революции заключалась в нескольких словах: право на власть получают пролетарии. То есть неприкасаемые, если пользоваться названиями индийских каст. И они везде в мире были в роли неприкасаемых. Им вообще ничего не было положено. И вдруг появляется гипотеза, что вся политическая власть будет принадлежать им, а все остальные должны быть на какое-то время от этой политической власти отстранены. Никто не говорил про то, что их надо уничтожить, – этого не было. В этом смысле ситуация проста как три копейки. Когда предполагается, что те, кто всю историю были рабами, теперь станут властью, им нужно объяснить, что быдло этого не может делать. Весь нерв – в этой ситуации. А в самом начале, действительно, была весьма «травоядная» позиция. Мы пришли – пролетарий, диктатура пролетариата. Ничего страшного! Тысячу лет до этого прав не было у нас, а у вас были. Я немного утрирую, но принцип такой. Но откуда теперь это все берется? Я вот сейчас открыл Die Welt – немецкую газету – в ней описывают Дзержинского: «В ходе Гражданской войны и при непосредственном руководстве Дзержинского ЧК превратилось в организацию, известную жестокими методами пыток». И дальше: «Хотя невозможно до конца выяснить, не было ли в антибольшевистской литературе преувеличений, как, например, пытка крысами, описанная позднее в антиутопии Джорджа Оруэлла». Нельзя выяснить, но следующая рубрика в этой статье называется «Крысы как инструмент пыток». «Офицеры ЧК брали закрытую с одной стороны трубу, заполняли ее голодными крысами и приставляли открытым концом к правонарушителям. Животные в панике вгрызались в кожу своей жертвы и причиняли ей невероятную боль». Потом опять: «Действительно ли ЧК прибегало к этому методу или это фантазия противника – неизвестно». А дальше генеральный вывод, который прямо к нам относится, к сегодняшнему дню: «Но не поддающаяся описанию жестокость ЧК, с 1925 года ГПУ, позднее НКВД, МВД, КГБ, а сегодня ФСБ является неоспоримым фактом».

Г. Саралидзе: Известная нам конструкция.

Д. Куликов: Представляешь, как красиво? Пытки крысами. Правда, мы не знаем, наверное, наврали, наверное, это было все сильно преувеличено, мы сомневаемся, но вывод такой: «не поддающаяся описанию жестокость» всех этих структур является неоспоримым фактом, включая и сегодняшнее ФСБ.

Г. Саралидзе: Этих конструкций полно, так и описывается: «Закончилась Гражданская война, и последствия этой преступной бойни открылись во всем ужасе». Дальше начинаются описания, что происходило и т. д. Преступной с какой стороны?

Преступной перед кем? Преступная! Преступная братоубийственная бойня! Конструкция построена.

А. Гаспарян: Да, все это имеет один источник. Это книга Сергея Петровича Мельгунова «Красный террор в России», написанная в эмиграции на основе рассказов тех эмигрантов, которых когда-то кто-то, возможно, арестовывал и держал в подвале ВЧК. Оттуда все эти рассказы про то, что всех кормят селедкой и не дают пить. Отсюда гениальная история про Саенко, коменданта харьковской чрезвычайки, который сказал (правда, это документально не подтверждено), что из всех сортов яблок он предпочитает глазные, потому что он выкалывал, выбивал глаза своим жертвам. Это все сначала гуляло по эмигрантской периодике, а потом на определенном этапе стало гулять по мировой печати. Стоит ли удивляться тому, что по прошествии ста лет теперь это абсолютно «подлинный и доказанный факт».

Д. Куликов: Феликс Дзержинский был организатором и руководителем красного террора – это факт. Если осуждать преступное, давайте возьмем господ Колчака, Деникина, там были и другие товарищи, Армен Гаспарян назовет по фамилиям тех, кто возглавлял отделы их контрразведок. Читинского атамана Семенова, например, вспомним. И осудим их как преступников, запустивших белый террор с массовым уничтожением людей.

Что нам это даст? Только давайте и тех и других одновременно, а потом посмотрим на результат. Потому что если вы предлагаете одинаковые лекала к событиям одного типа, то вся эта шумиха теряет смысл. Остаются голые факты: люди убивали друг друга, любая гражданская война – это кровавая бойня. Нужно только осознать все это и ответить на вопрос: как не допустить гражданской войны и бойни? Но получается очень обидно, потому нужно залезть в корни этой либеральной интеллигенции, олигархии и генерала Алексеева, которые все это начали в феврале 1917 года. Вот это неприятно.

Г. Саралидзе: Мне кажется очень важным для понимания фигуры Дзержинского то, что он считается – и был по факту – одним из главных зачинателей спорта в СССР. «Динамо» можно назвать его детищем. С другой стороны, это массовый спорт. Он занимался беспризорниками, и понятно, что занятия физической культурой были одним из способов вовлечь детей в эту деятельность. Ведь реально массовый спорт в СССР начинался с Феликса Эдмундовича. Это факт.

Это позволяет лучше понять данную личность, ее разносторонность. Дзержинский – это старый большевик, революционер, рыцарь революции, карающий меч революции, пламенный борец. И в то же время он занимался массовым спортом. Еще одна сторона этого человека.

Д. Куликов: А ты знаешь, что он совершенно искренне считал, что спорт и физическая культура – это очень важно. Он и революционные подвиги во многом совершал, потому что все время занимался гимнастикой и разными упражнениями, поскольку понимал, как одно связано с другим.

Г. Саралидзе: Действительно, Феликс Эдмундович Дзержинский был в советское время иконой, то есть безусловным символом, как Че Гевара в Латинской Америке. Я с этим сравнением абсолютно согласен. Как, на ваш взгляд, с учетом того, что сейчас происходит, может ли вернуться Дзержинский в нашу историю в иной своей ипостаси?

А. Гаспарян: А он оттуда никуда не уходил. Например, в кабинетах сотрудников ФСБ, которые погибли в Чечне, висели портреты Феликса. И когда наша рукопожатная публика говорит о том, что нужно их снять, покаяться и проклясть Дзержинского, то сотрудники службы безопасности вспоминают своих убитых товарищей. С этой точки зрения он никуда не ушел из истории. У любого деятеля Второй русской смуты можно найти только плохое, если есть желание. Если кто-то предпочитает во всем и у всех находить палачество, то еще вопрос, на чьих руках пролитой крови было больше. Потому что, например, вполне себе либеральный генерал Миллер устроил концлагерь в Архангельске. Как известно, ВЧК до такого не доходила.

Г. Саралидзе: К тому моменту.

Д. Куликов: Не только Дзержинский, наши разведчики XVII, XVIII, XIX веков и все основатели служб теперь в одной линейке. Просто Дзержинский находится в правильном ряду российской государственности. Был у нашей государственности и советский период.

1937 год-переломная точка в борьбе за власть

Г. Саралидзе: Поговорим о 1937-м. Если бы сейчас здесь присутствовали молодые люди, они бы сказали, что это мем. Для многих, кто знаком с историей нашей страны, этот год действительно является обозначением понятия «террор». В историографии принято говорить о 1937 годе как о начале большого террора. Кстати, впервые этот термин применил британский историк Роберт Конквест, его книга так и называлась – «Большой террор». В начале разговора я хотел бы, чтобы вы сами определили, что такое 1937 год в истории нашей страны. Дима?

Д. Куликов: С моей точки зрения, это переломная точка, простите за тавтологию, в борьбе за власть прежде всего. Я считаю, что полноту власти Сталин получил только после 1938 года. До этого, как бы странно это ни звучало для многих, власть Сталина была довольно сильно ограничена, если не публично, то самыми разнообразными внутренними перипетиями и конкуренцией внутри правящей партийной верхушки. И 1937–1938 годы для меня – это пик противостояния в борьбе за власть.