Бом Булинат. Индийские дневники

* * *

Половина второго – настроение хорошее. Лежу на кровати перед раскрытым окном. Передо мной уходящий в сторону Бигали Тола[20 - Бига?ли То?ла (Begali Tola) – улица в центре Старого Города.] переулочек с вывеской «Shiva Guest House». Дует теплый ветерок, заполняя комнату запахами специй и еды. Прямо под окном дети гоняют в футбол пластиковой бутылкой. Стрекотание швейной машинки внизу, цоканье шлепанцами по каменным плитам. Узкий переулочек утопает в проводах, как в паутине, по карнизам шныряют обезьяны, косые лучи солнца освещают стену справа.

Вот я покурил и забыл, о чем собирался писать, может, это и к лучшему. Как всегда, все закончилось чипсами. Сначала мы макали их в плавленый сыр, который я купил у бабки на Бигали Тола, а когда он кончился, я доел все в сухомятку. Растительное блаженство – мозг пустеет, взгляд стекленеет, приковываясь к одной точке, работают только челюсти, перемалывая остатки чипсов. Минута забытья – я растение.

Только собрались спать, как Варанаси затрясло от раскатов грома. Мы вылезли на крышу – невероятное зрелище: ослепительная молния разделяла необъятное небо как трещина на стекле, четкая и до того яркая, что песчаная отмель другого берега резала глаза. Мартышки забились по углам и, после каждой новой вспышки, между ними пробегала волна ропота и удивления, как в толпе детей пред небывалым фейерверком. Такие чудеса могут сниться только в детстве, а тут все было наяву. Долго наблюдать за этой красотой нам не пришлось, посыпали теплые капли, и мы отправились вниз.

Полдень на улице

За окном – все то же самое, что и месяц назад и, наверное, двадцать веков подряд. Бенарес потрясающе вневременное место, поняв это, я был приятно удивлен, прочитав то же самое у Киплинга в рассказе «Путешествие новобрачной», действие которого происходит в Бенаресе. Казалось, что он написал рассказ вчера. Даже завывание муэдзина, который вот уже вторую неделю не дает мне уснуть, заставили так же возмутиться и киплинговскую героиню: «Чего он так орет». – восклицает она!

Дни стали жарче, и приходится почти все время включать вентилятор. Жара не располагает к действию, единственное приятное занятие – это лежать трупиком под вентилятором и смотреть, как сквозняк играет занавеской в дверях. Около пяти дня. Город спит, погруженный в зной, я лежу на кровати, обливаюсь потом, смотрю на занавеску. В прикрытые ставни периодически врывается поток воздуха. Вместо прохлады он приносит жаркий дух камня, будто из печки. Иногда к нему примешиваются запахи специй или ворчание бабуина, примостившегося в тени на подоконнике. Полотно с изображением Шивы, обнимающего Парвати, висит на стене и дышит – струи воздуха волнуют ткань в нескольких местах. Провожу рукой по гладкой стене, цепляюсь кольцом о торчащий гвоздь, расслабляю мускулы, рука виснет на одном пальце, как червяк. Представляю, как палец отрывается и повисает рядом с Шивой…

Вечером на гатах намечается праздник Шиваратри[21 - Шиваратри (Shivaratri) – «Ночь Шивы». Согласно традиции, в этот день Шива принимает образ лингама для всех своих последователей.].

Рассматриваю примостившуюся на стене в плетеном ведерке искусственную розочку. Издалека она выглядит, пожалуй, как настоящая, но когда берешь в руки – сразу понимаешь, насколько жалкими выглядят попытки человека подражать красоте природы. От этого искусственного цветка больше веет смертью, нежели жизнью. Думая запечатлеть жизнь, человек сам того не сознавая, мастерит символ смерти и кладбища.

* * *

Устав сидеть дома, мы взяли рикшу и отправились в Сарнатх[22 - Сарна?тх – первое упоминание о Сарнатхе относится к V в. н. э., когда его посетил известный китайский путешественник Фахцен. После нашествия мусульман Сарнатх был частично разрушен и забыт на многие века.]. Он расположен в десяти километрах к северу от Варанаси. Это место славится тем, что Будда произнес здесь свою первую проповедь. Одним из основоположений доктрины раннего буддизма считаются четыре благородные истины. Именно их перечислением открывалась проповедь в Сарнатхе. Суть этих «благородных истин» такова: жизнь в мире полна страданий; есть причина страданий; страдания можно прекратить; есть путь, ведущий к прекращению этих страданий.

Главными достопримечательностями Сарнатха считаются знаменитая ступа Дхамекх, построенная Ашокой[23 - Ашо?ка – (? – ок. 232 г. до н. э.) индийский правитель из династии Маурьев, внук основателя династии Чандрагупты.] на том самом месте, где проповедовал Будда, а также колонна, капитель которой сделана в виде четырех львов, повернутых спинами друг к другу – в Индии изображение этой композиции принято в качестве национального герба страны.

Бродить по Сарнатху нам быстро надоело: несколько храмов различных буддийских течений, парк с оленями, пруд с кайманами, и больше ничего. Почти на каждом дереве висит по громкоговорителю, и по всему парку разлетаются отрывки проповедей или религиозных текстов. Настроены громкоговорители на полную и, вместо того, чтобы наслаждаться пением птичек и внимать природе, нам пришлось слушать речи невидимого оратора, даже не понимая, о чем он так распинается в жаркий воскресный полдень. Мы получили удовольствие только от пребывания в чистом месте после месяца лазанья по дерьму. Благоговение Сарнатх вызывает только у буддистов, которые толпами перебегают от одного храма к другому.

* * *

Вот уже второй день я пытаюсь осилить Керуака «На Дороге», но на второй части этого нескончаемого дневника мне стало скучно, и я отложил его до лучших времен. Теперь эта книга служит границей на нашей гигантской кровати. Ночью я подпихиваю ее в бок Кашкету, чтобы он не скатывался на мою половину. Кашкет спит, как червяк на сковородке, постоянно вертится и перекатывается из стороны в сторону. Он все время спит буквой «г», ногами упираясь мне в живот. Слава Богу, завтра переезжаем в другую комнату на последнем этаже, где две кровати, и Кашкет сможет спать любыми буквами алфавита.

Ближе к вечеру отправились на Главную площадь, где я постригся в местной парикмахерской. Цирюльник ловко орудовал ножницами и опасной бритвой, и очень скоро моя копна волос превратилась в прическу точь в точь, как у человечков из конструктора «Lego». Пришлось попросить парикмахера сгладить некоторые прямые углы моей шевелюры, чтобы хоть отдаленно походить на человека.

В воздухе уже чувствовалась атмосфера праздника, везде висели гирлянды, оранжевые драпировки, иллюминация и цветы.

Дома мы так сильно обкурились, что, когда вспомнили о празднике и выскочили на улицу, угодив в водоворот праздношатающихся нетрезвых индусов, просто растерялись от оглушительной какофонии звуков, и не знали, что делать. Только желудок знал, что именно ему надо, и вскоре людской поток выбросил нас на берег к подножию индийской забегаловки, засиженной мухами, людьми и тараканами. Подобно кормчему с веслом, возле входа восседал щуплый индусик. Весло оказалось поварешкой, которой он помешивал в кипящем масле шипящие само?сы[24 - Самоса (samosa) – треугольный пирожок.]. Пара самос, и мы пошли шататься по площади, где через каждые два-три метра шумели представления и праздничные кутежи. Индусы любят шум – чем громче, тем веселее. Вокруг рвались петарды, рассыпались фейерверки, по силе сравнимые разве что взрывпакетами или фугасами. Вечерний Бенарес стал похож на какой-нибудь город времен вьетнамской войны, как в фильме «Apocalypse Now» Копполы или «Full Metal Jacket» Кубрика: развалины обшарпанных домов, налепленных друг на друга, мерцают от вспышек петард, салютов и костров – зрелище адское.

Из-за проблем с электричеством в Варанаси постоянно отключают свет. И тогда в каждом доме и лавке запускают генераторы. Сейчас, в разгар праздника, тарахтение генераторов напоминало звуки едущей по улицам бронетехники. Тени обезумевших бабуинов мелькали среди городских руин в поисках убежища.

Во время Шиваратри принято зажигать свечки в глиняных чашечках, украшеных оранжевыми цветами, и пускать их по реке. Освещенная нарядной иллюминацией, уходящая в легенду древняя набережная города пестрит яркими толпами праздничного люда. Вдоль всего берега сплошной чередой горят черепки со свечками, медленно уносимые течением на середину реки. Широкая Ганга полна лодок, река мерцает и переливается в огнях свечей и лампад, ломая отражения залитых лунным светом дворцов. На другой стороне, где нет города, простирается пустыня обмелевшего дна. По ней движутся караваны людей со свечами и факелами. Издалека видишь только линии огоньков, складывающиеся в причудливые узоры и приобретающие форму свастики у берега.

На крыше нашего дома мы зажгли свечки, откупорили бутылку джина и, осушив ее наполовину, снова отправились к набережной. Сидя в обычной лодке, я и Кашкет ждали остальных пассажиров, пока она не набилась так, что свисающие люди чуть ли не валились за борт. Поплыли по кишащему Гангу, наблюдая за праздником с воды. На Мникарнике даже в праздник не прекращаются ритуальные сожжения, похоже, в эту праздничную ночь костры горели даже ярче, чем обычно.

Пытаясь заснуть, я всю ночь крутился с боку на бок, а как только это удалось, проснулся от кашкетовых ног, упертых мне в живот. Керуак его не остановил.

* * *

Покупка курицы в Варанаси – это довольно забавное зрелище. Для любителей животных – это верх нравственного опущения, для индусов и мусульман – норма жизни. Рынок уже тысячу лет не меняет своего месторасположения, он находится между мусульманским и индийским кварталами, и на его мостовые были вылиты тысячи литров куриной и козьей крови. Столько крови не могли видеть все моголы, вместе взятые.

Ритуальное чучело

Взвешивают куриц живьем, то есть с головой, потрохами и перьями, сами курицы выглядят ужасно – маленькие, сухонькие, с исклеванной в кровь кожей. Пара живых целых куриц весит чуть более килограмма. Их виртуозно разделывают, но даже ярые мясоеды могли бы при этом превратиться в вегетарианцев.

Ловко схватив курицу, продавец вставляет между пальцами ног нож, другой ногой зажимает куриные лапы и обеими руками берется за тельце и голову, вытягивая птице шею. Медленно, не до конца режет горло, чтобы затем наклонить шею и дать вытечь крови. Еще с живой твари, быстрым движением рук снимает чулком кожу вместе с перьями, одновременно отрывая голову, после чего насаживает курицу брюхом на нож, приподнимет ее и запускает свободную руку во внутрь. Через секунду в его руке оказываются потроха, которые он отшвыривает себе за спину, в гниющее месиво и отрубает обе лапы, которые, отлетев, все еще двигаются, словно стараясь отбежать подальше от мясника.

Таким образом, мы, буквально за минуту стали счастливыми обладателями розового, теплого, шевелящегося тельца. К этому необходимо прибавить, что происходит все это на тесной маленькой улочке, заставленной клетками, туго набитыми сотнями живых птиц. Вокруг стоят лавки с подвешенными на крюках кусками козлятины. Мясные туши засижены плотным слоем насекомых, которых здесь не меньше, чем самого мяса. Прибавьте к этому кучи гниющих потрохов, куриной кожи и лужи крови, которую никто никогда не убирает, соответствующие запахи, и вы получите настоящую картину мясного ряда в Варанаси.

Дома Арсений недоверчиво присматривается к остывшим куриным тельцам и грустно смотрит на меня. Так и есть, просит выдержать их в воде с марганцовкой. Ужасная мысль, но если этого не сделать, мой друг потеряет аппетит на неделю. Нет ничего хуже вареной фиолетовой курицы. Вообще Арсений подозрителен к любой еде, самая безопасная пища для него – это чипсы, шоколадка «Кит Кэт» в двойной обертке и бананы. На все остальное он смотрит глазами старой овчарки. Вчера, когда я купил свежего винограда, он, улучив момент, прокипятил его в кастрюле – «для дезинфекции», как он объяснил позже. Обваренный, теплый виноград – редкостная дрянь. И уж поскольку я вынужден постоянно соглашаться на такие изуверские действия в отношении к продуктам, то ежедневно позволяю себе всяческие глумления над Арсением – рассказываю о симптомах амебиоза[25 - Амебиоз – тяжелое заболевание, вызываемое одноклеточным организмом – дизентерийной амебой.] и тифа, объясняю, почему инкубационный период лепры достигает трех лет, перечисляю болезнетворные бактерии, которые могут оказаться на столике в нашей забегаловке и прочее…

* * *

Самая страшная болезнь современности – это бесконечная суета. Она пронизывает человека насквозь, и ею без сомнения страдает каждый, кто живет в большом городе. В Индии это заболевание отсутствует, поэтому здесь легче найти путь к душевному равновесию. Со мной творилось нечто подобное, сейчас я нахожусь на финальной стадии этого нелегкого процесса. Уже несколько дней чувствую себя прекрасно, в голову не лезут недобрые мысли, и вообще очень странно вспоминать о минувшей депрессии, из которой, казалось, не будет выхода. Вдруг все прошло само собой, и я почувствовал себя новорожденным. Меня больше не мучают тоска, одиночество и чувство опустошенности. Из состояния тотальной хандры я попал в состояние полной эйфории. В основном это связанно с окончательным освобождением от суеты, как в физическом, так и в духовном смысле.

Это потрясающее ощущение. Ради этого я сюда приехал и только сейчас стал это понимать. Этот сложный душевный экзамен я выдержал стойко, не сбежав туда, где бы я чувствовал себя в своей тарелке, или где я мог бы отвлечься от самого себя. Я понял, что главное в момент такой внутренней борьбы и дискомфорта – не слинять из места, где с тобой все это происходит. Тогда рано или поздно все пройдет, и ты почувствуешь себя обновленным и внутренне свободным, а уж потом будет решительно все равно, где находишься и на что смотришь. Для достижения такого состояния необходимо быть выдернутым из всего знакомого и находиться как можно дальше от привычных норм и правил.

Все вещи, события и мысли имеют две стороны, и обратная сторона, считающаяся темной, на самом деле светлая. В каждом переживании, в каждом страдании открывается что-то новое, но понять и увидеть это невозможно, не пройдя через них. Все многообразие мира есть в каждой его детали. «Камень когда-то станет землей, из нее может вырасти цветок или родиться зверь или даже человек, значит, каждый предмет достоин любви и внимания»[26 - Цит. Р. Тагора.].

Выйдя из дому часа два назад, мы попали под настоящий ливень – этот факт непременно требует отображения в цепи событий. За какие-то доли секунды, пока я сидел в интернет-кафе, отправляя письмо на заснеженную родину, хвастаясь тем, что у нас тут парилка и светит солнце, по кафе разнеслись радостные крики, на лицах туриков изобразилось неподдельное удивление. Взглянув в окно, я и сам на секунду опешил от неординарного зрелища. Весь маленький рынок напротив моментально опустел, фрукты, овощи, разложенные в корзинах на земле, были прикрыты кусками грязных тряпок и полиэтилена. Продавцы исчезли, запоздалые велосипедисты ускорили темп, а взъерошенные мартышки, скользя по карнизам и крышам домов, в ужасе шарахались от искрящихся проводов и вспышек молний. Небо вмиг затянулось темно-коричневыми тучами, дождь хлестал, как из прорванной трубы. Мгновенно образовавшиеся лужи превратились в грохочущие потоки, которые на своем пути подхватывали все дерьмо, месяцами налипающее на каменные плиты, и несли его по извилистым узким улочкам. Перед тем как отправиться из кафе домой, мне пришлось исправить письмо, признавшись, что у нас «почти» все время солнце.

Шквальные порывы вскоре утихли, дождь почти перестал, с улицы веет свежестью и пахнет мокрым камнем. Стало прохладней, и сидеть дома возле распахнутых деревянных ставень – одно удовольствие. Сквозь бутылку воды, как через линзу, просвечивают печатные строчки листка, выпавшего из книги Тагора.

Я все время читаю, а Кашкет, похоже, решил стать писателем. Целыми днями и даже ночами он строчит что-то сразу в нескольких тетрадях. Стал читать мне свое произведение. Читает мой друг не ахти как, но в этот момент, чувствую, что вершится, так сказать, история. Порой мне представляется, что он, восходящая звезда новой русской литературы, я даже сделал несколько рисунков Кашкета за работой, чтобы потом, если вдруг, ослепленный славой, он начнет зазнаваться, предоставить вещественные доказательства моего присутствия.

* * *

Последние дни в Варанаси были похожи друг на друга и отличались от предыдущих только тем, что мы очень серьезно принялись за экономию, умудряясь жить на пятьдесят рупий в день. Экономия и умеренное питание придавали жизни в Бенаресе ощущение размеренности, аскетизма и оптимистичного фатализма.

Поезд уходил ранним утром. Из дома вышли в два ночи, дружелюбно распрощавшись с Манглой – домоправительницей, чрезвычайно любезной женщиной, ни слова не знающей по-английски, но в последнее время занявшейся исправлением этого недостатка. Воспользовавшись тем, что в доме кроме нас никого не было, Мангла обожралась красной жижи (бетелем[27 - Бетель (или паан) – жевательная смесь, возбуждающая нервную систему, из листьев перца бетель, орехов арековой пальмы и извести. При жевании бетеля происходит обильное выделение слюны, которая, как и полость рта, язык, десны, окрашевается в красный цвет; слюна выплевывается и оставляет как бы кровавые следы.]) и, найдя в комнате пупырчатый пакет, принялась им щелкать, радуясь как ребенок. Сегодня она выучила новое слово «finish», и теперь все время его повторяла, не переставая хохотать, обнажая красные зубы. Все у нее было «finish».

Крикет на гатах

Мангла еще немного постояла в проеме дверей, заслоняя собой фигурку Ганеши в прихожей, и вскоре скрылась из виду. На улицах ни души, полная темень и тишина, которую изредка нарушает лай собак и неугомонные крики обезьян. Иногда из темноты доносится чей-то кашель или отрыжка, где-то в закоулке шуршит одеяло – вот и все, что можно услышать ночью на Бигали Тола. Стоило приблизиться к площади Гадолии, как стоящие вдоль улицы повозки зашевелились, и самый шустрый рикша, смотав свое одеяло, подбежал к нам. Вскре мы были на вокзале Варанаси среди спящих индусов, лежащих вповалку прямо на платформе. Кроме пачки сигарет и бидис ничего не покупаем, в кармане несколько сотен рупий – деньги на автобус и дорогу. Стрелка часов приближается к четырем, но поезд не объявляют. Арсений идет к справочной, чтобы узнать, на какой путь должен прибыть поезд до Пуны. Над окошком справочной весит многообещающая надпись «Can we help you?»[28 - «Мы можем помочь?».]. На вопрос, когда все-таки будет поезд номер 1034, честно отвечают, что не знают. Ровно в четыре из громкоговорителей объявляют, что поезд задерживается до восьми часов.

На улице становиться прохладней, хочется спать. Стоять среди толпы любопытных зевак надоело. Я покупаю газеты, мы раскладываем их на ступенях лестницы моста, перекинутого через железнодорожное полотно, и усаживаемся. Первым, сгорбившись, засыпает Арсений, я сижу рядом, курю. Через несколько минут подходят два поезда, и по лестнице бежит толпа пассажиров и носильщиков. Меня чуть не сшибают чемоданом, я вскакиваю, прикрывая Арсения, который, несмотря на шум и гам, а иногда и тычки чемоданами и сумками, не просыпается – симулянт, все это время жаловался на нездоровый, чуткий сон. Носильщики тащат на себе по пять, шесть чемоданов. Балансируя пирамидами багажа, они носятся как угорелые, с невероятной скоростью.

Завидев клиентов, подбегает мальчишка лет шести – продавец палочек, которыми чистят зубы. Все вокруг уже мусолят ими свои десны, отплевываясь шелухой на платформу. Мальчишка переключается на меня, я объясняю, что мне эти огромные зубочистки не нужны. Он очень удивляется, но не отходит.

Мимо спящего в позе «мыслителя» Арсения проползает хромая мамаша, волоча за собой маленькую девочку. Обе в лохмотьях, почти голые, с запутанными, слипшимися волосами. Девочка, похожая на старушку-карлика, не поспевая за матерью, хватается за перила, а, проходя мимо Арсения, хватается и за его плечо, потом за голову, спотыкается, падает. Если бы мой друг бодрствовал, то отпрянул бы от них как ошпаренный, а потом жаловался бы на аритмию и требовал немедленной дезинфекции.

Периодически к нам подходят мальчишки – продавцы газет. Зачем мне газета на хинди!? Подбегают попрошайки, подползают калеки и беззубые старухи, все просят милостыню, несколько рупий или пайсов. Стоят, смотрят, показывают на рот, трогают руками ноги, прикладывая руки ко лбу, тычут пальцем в свой ввалившийся живот, язвенные раны или культи, робко одергивают за одежду, если мы отводим глаза. Денег не даем, знаем, чем это закончится – счастливый бедняк убежит с мелочью в кулаке, а на его место прибежит еще с десяток, которые будут вести себя гораздо настырнее.

Очередное объявление о нашем поезде повторяют, как и положено три раза на английском и три раза на хинди: «Поезд номер 1034 будет в девять утра». Сейчас половина восьмого. Мы замерзли, хотим спать и есть, а потому жестоко ругаем всю железную дорогу Индии, ее работников, машинистов и вообще всех, включая себя, за то, что не спали ночью и так спешили на вокзал.

Уже вовсю светит солнце, Арсений перемещается на вокзальную площадь, там теплее и есть стулья. Не успел я устроиться на одном из них, как до нас долетает очередное объявление: «Поезд номер 1034 задерживается до одиннадцати утра». Как поезд, идущий из Дели в Варанаси тринадцать часов, может опаздывать на восемь – непонятно.

Шатаясь туда-сюда по вокзалу, Арсению посчастливилось обнаружить некое помещение – зал ожидания для иностранных туристов! Бог сжалился над нами, и мы перебираемся туда… О небо! в эту комнатушку не пускают индусов, тут нет толпы зевак и попрошаек. Треть пространства занимает мягкий диван, а на стене шепчет прохладой кондиционер. Комната ожидания для туристов – это другой мир.

Играем в шахматы и урезаем паек на два банана и тройку яиц. Звучит сообщение: «Поезд задерживается не до одиннадцати, а до двух часов дня». Думаем, не сдать ли нам билеты к чертовой матери, и не отправиться ли на ближайшем поезде до Бомбея. Дергаться, однако, не стоит, не та это страна, чтобы нервничать и следовать задуманным планам. К тому же сегодня пятница, тринадцатое, а в Индии верится в суеверия и совпадения гораздо легче, чем где бы то ни было.

В час дня решаем выяснить, не будет ли очередного опоздания. Арсений вернулся крайне удивленным и сообщил, что поезд наш стоит на седьмом пути. О задержке поезда сообщали по нескольку раз, но о том, что он прибыл, никто даже не шепнул. Таинственный поезд! Он опаздывает ровно на столько времени, сколько требуется ему на весь путь, о нем никто не знает, о его прибытии даже не объявляют. Бежим к перрону, ищем вагон и залезаем на боковые полки.