Ожог

– Я еще не знаю, до конца не дошел. Может, этого здесь и не будет. Но мне сказали, что она повесилась на дверной ручке. Ничего себе, да? Я вот себе такого представить не могу… Когда откуда-то сверху тело падает, все ясно. Вес помогает. А здесь.

– А откуда у тебя тетрадь?

– Да так, приятель один дал… – Дмитрий махнул рукой. – Леха Елисеев, может быть, я тебе про него говорил. Работал я с ним в театре, а потом он ушел на пятьдесят первый канал, сейчас утренний эфир ведет.

Максим попробовал вспомнить всех ведущих на Канале 51.

– Вроде знакомое имя.

– Да его каждый день можно там увидеть. Ну такой, белобрысый. Он мне ее и дал, мы с ним в кафе встречались, числа семнадцатого, случайно, правда, получилось, а потом поехали к нему домой, там продолжили. Утром он мне говорит – возьми, пригодится для пьесы. Я ж ему все выболтал, что хочу накропать шедевр, да через знакомых в театр пропихнуть.

Максим кивнул. Информация попадала в его голову и сваливалась в одну кучу, безо всякой системы. Пиво не располагало к напряженной умственной работе. К тому же писатель не думал, что это ему особенно нужно. «Интересная вещица» Кочнева немного его разочаровала, хотя в целом интерес был.

Неприятное чувство не проходило. Максим всячески сторонился того, что имеет отношение к смерти в реальной жизни. Книги, фантазии – другое дело. По-настоящему это все просто омерзительно.

– А к нему попала тетрадь случайно. Он поссорился и разошелся со своей девушкой, а она забыла вот эту штуку… Уехала к себе домой в Нижний Тагил.

– А к ней как попала?

– Я так думаю, что девушка Елисеева знала самоубийцу, Ксению эту. Дружили, наверное.

– Ясно… Сколько Авеличевой было лет, когда она удавилась?

– Лет?.. – Дмитрий принялся листать дневник. – Насколько я хоть что-то понимаю, на момент смерти ей было… двадцать два года. И чего не жилось, да, молодая девка, красивая, наверно?

Максим покривился – реакция была непроизвольная. Стиль приятельских речей отдавал сенсациями из желтых газеток. Почему-то Снегову так показалось. История, как говорил ему его писательский опыт, не стоит и выеденного яйца.

Кочнев поднял брови.

– Ты чего?

– Так.

– Будешь дальше слушать?

– А есть что?

Максим встал и взял с серванта пачку сигарет, принес пепельницу, предложил приятелю закурить. Он хотел, чтобы Кочнев прекратил заниматься ерундой. Но не мог и рта раскрыть.

– Не особенно, – сказал Дмитрий. – Я хотел, чтобы ты помог мне с пьесой… Нет, не писать. Когда закончу, то посмотри и скажи, что там и как. Я в построении мало что понимаю – сколько ролей учил, но ведь там на другое смотришь. Сможешь?

Максим прокашлялся и задымил сигаретой. Кочнев последовал его примеру.

– Пожалуй. Сколько там тебе еще писать?

– Много. А с этой бессонницей не знаю, как быть. Не могу сосредоточиться. Сажусь писать, открываю дневник, просматриваю… Взгляд уходит, потом темнеет перед глазами. Вчера думал, что в обморок упаду. Примерно то же, что ночью происходит.

– Что у тебя там по сюжету? – спросил Максим.

– Не умею я их пересказывать. Ну, живет девушка в одиночестве, и понемногу сходит с ума, у нее будто стены вокруг, куда ни пойдешь, везде плохо… Непонимание, злоба со стороны. – Кочнев с виноватым видом развел руками. – Когда пересказываешь, всегда получается банальщина всякая.

Максим кивнул, понимая, что придется им обоим с этой пьесой повозиться изрядно. Он не знал пока, что там в дневнике, есть ли вообще какая-нибудь опора для мысли, есть ли рубежи, от которых можно идти дальше. Переработка реальных фактов – каторжная работа, ты вторгаешься в область, где действуют неизвестные для тебя законы. Очень самонадеянно думать, что все получится легко и просто. Тот мир, к которому имеет отношение то или иное событие, обладает мощной гравитацией. Трудно удержаться на его орбите. Тебя может оттолкнуть в мировое пространство, либо притянуть и сожрать с потрохами. Если же выберешь оптимальную траекторию, тебе повезет. Хотя не факт. Не каждый профессиональный литератор способен работать с тем, что когда-то происходило в действительности. Правда – упрямая вещь.

Кочнев имел смутное представление об инструментарии, необходимом писателю, в независимости от направления, в котором он работает. Максим не имел привычки распространяться подробно о своем ремесле в среде дилетантов и с осторожностью относился к тем, кто утверждал, что писать – дело плевое. Только сел – и поехало. Вообще, от подобных типов, считал он, нужно было бежать – и как можно быстрее.

Хотелось надеяться, что Дмитрий так не думал. Иначе объяснить ему какие-то ключевые положения ремесла будет нелегко. Дилетант всегда встает на дыбы, когда кто-то пытается указать ему на его ошибки. Кочнев всегда был достаточно рассудителен и самокритичен – возможно, он и доведет дело до конца. Его стремление понятно, Максим был далек от того, чтобы осуждать приятеля, попавшего в трудное положение. Все-таки человек в очередной раз остался без работы. С другой стороны, стремление переметнуться, пускай и на время, в стан пишущих, могло оказаться обыкновенной блажью. Максим знал Дмитрия и в такой роли: любителя побахвальствовать, покрасоваться, продемонстрировать свое всезнайство и талант. Актером он был неплохим, но и только. В остальных вещах Кочнев разбирался весьма поверхностно.

Максим сбил пепел, затянулся.

– Хочешь, прочту немного? – спросил Дмитрий.

– Э нет. – Писатель поднял руку. – Не сейчас, погоди.

Максим откинулся на спину и посмотрел в потолок, ловя ускользающую мысль. Пиво старательно делало свою работу.

– А кем она была в свои двадцать два года?

– Да никем особенно. Училась на четвертом курсе Университета, – сказал актер. – Исторический факультет.

– На четвертом она должна была быть в этом году, или была в прошлом, когда повесилась?

Дмитрий полистал тетрадь, рассматривая даты и щурясь, словно близорукий. Наверное, глаза устали, подумал Максим. Бессонница – не шутки. А он еще хорошо держится, хотя прошло много времени… Что же все-таки происходит?

– В этом году она бы выпустилась… по-моему, так. Раз прошлым августом у нее были каникулы, значит, это перед началом пятого курса. Судя по дневнику, Ксения не очень-то этому радовалась. Пишет, что она очень устала, что ей все надоело…

– Типично для суицидника, – сказал Максим. – Кончают с собой, как правило, те, кто устал от борьбы с этим миром… Но это если была борьба.

– Вот именно, – сказал Кочнев. – Тут все сложнее. И, кстати, несколько листов из дневника потерялись. Их вырезали, будто бритвой.

– Ну, не понравилось то, что было написано, – предположил Максим. – Я-то уж знаю, как это делается. У этой Ксении был компьютер?

– Не знаю, без понятия.

– Если был, то почему она писала не там, а в этой допотопной тетради?

Дмитрий пожал плечами, думая о том, как множатся вопросы, как лавина вопросительных знаков захлестывает его сознание. Он уже пробовал представить себе эту девушку, но воображение ничего ему не подсказывало. И хуже всего – Дмитрий не мог выдвинуть хорошую версию ее смерти. Страницы отсутствовали, это бросалось в глаза. Но был ли в них ключ к разгадке?

Без четко просматриваемых мотивов он не сумеет привести сюжет пьесы к логичной развязке. Ударить в грязь лицом перед приятелем-беллетристом не хотелось.

– По-моему, все это не имеет значения… Сам посуди, какая разница? Может, и был компьютер, а может, не был. Взяла она первую попавшуюся тетрадь и начала писать. Ведь посмотри – 1997 год, это ей было пятнадцать лет! Такие тетради были еще в ходу.

Максим посмотрел на него.

– А вот для того, чтобы показать твою героиню по-разному, надо сделать отсылку к прошлому. Есть там что-нибудь о ее семье?

– Есть, немного, правда.

– Внимательно проштудируй. И следи за логикой.