Мастерская Шекспира

– А разве в наш век можно без честолюбия?

Новенький появился в Лондоне в 86-м или в 87-м XVI века и всем казался сперва человеком заурядным. Из тех, кто пороха не выдумает, а может, считает, что и не стоит выдумывать.

Он снимал небольшую комнатку в Шордиче, у старой вдовы. У него мало кто бывал. Он походил на человека, который ждет чуда судьбы, но покуда не свалилось это чудо – тих и покорен.

Сперва говорили про него: «Это тот, кто держит лошадей у театра?» Он начинал, как «служитель при лошадях». Многие зрители приезжали верхом – дорога к театру была грязной. Театры обычно располагались за чертой города. Он знал толк в лошадях.

Потом услыхали, он принят уже в театр суфлером или помощником. Кто-то из коллег отличил его голос – голос приятный. Даже не мешало типичное уорикширское произношение. Он стал наемным актером. На маленькие роли, проходные. Но не просто статистом.

Все знали, что он оставил семью где-то в провинции – иные злословили: бросил! – но он беспокоился об этой семье и по возможности слал ей деньги. Деньги его интересовали, кажется, больше всего. Это делало его зажатым и несколько осторожным. Он не брал участия в попойках и пышных встречах, избегал дружеских сближений, в которых обязательно надо рассказывать что-то и о себе – не только слушать других. Вообще в кругу, в котором все хотели заработать, но предпочитали хвалиться своим безразличием к благам земным и тратами вперемежку с нищетой, он выглядел белой вороной. Он поднимался в жизни, как по крутой лестнице. Медленно…

Марло подтрунивал над ним. Грин и Нэш откровенно издевались. Он был недостаточно образован, а они как-никак – «университетские умы»… (Кроме него таким же неучем слыл Томас Кид – одна лишь «грамматическая школа» да и то провинциальная, но Кид, считайте, уже знаменит – на сцене его «Испанская трагедия».)

В кругу, где безденежье, несчастье и крутой нрав считались как бы метой художества натуры, новичок меньше других походил на художника.

А кому пришло в голову впервые дать ему переделать старую пьесу для постановки и что за пьеса – по сей день не знает никто и вряд ли узнает.

Но предложение Хенслоу, да еще с подачи Марло, явно было не первым.

Во всяком случае… сэр Уильям Давенант (будущий сэр), сам драматург – а он почитал себя им, – вполне мог сочинить этот диалог с Хенслоу… Да диалог, вероятно, таким и был!

Марло вошел в комнату и сразу, без приглашения, рухнул на стул за чужим столом, как за своим. Стол выделялся в полупустом помещении. Не было больше ничего, кроме кровати и комодика.

– Вина не дашь? – спросил Марло как-то само собой, как естественное.

– Ну конечно, – сказал хозяин комнаты Уилл. Принес тотчас бутылку и два стакана.

– Ты сам-то пьешь? – осведомился Марло.

– Но немного…

– А-а…

Ну и порядок у тебя, – сказал гость чуть не с отвращением. – Кто-то прибирает, что ли?

– Да нет, я сам.

– Я бы так не мог. Ты бы видел, что творится у меня!

– Я видел. Я же был…

– Ах да. Я запамятовал. Но художник не должен жить в таком порядке! Знаешь Пиля? Здесь пишет, здесь и жрет, и срет. А жена и дочь жарят ему жаворонков на ужин. Все рукописи в масле подсолнечном… И полный ночной горшок у стола.

– Да я не умею в беспорядке! Мне не работается!

Марло глотнул вина, много глотнул, С удовольствием. Даже показалось – он им полощет горло, прежде чем заглатывает.

– А ты не будешь пить? – осведомился. Пожал плечами. – Ты странный! Это та самая пьеса? «Генрих VI»?

– Да, – сказал Уилл.

Марло принялся читать рукопись из разрозненных листков. Бумага была в те поры дорогая, ее берегли, потому рукопись была заполнена правкой до отказу.

Марло читал внимательно, ничего не скажешь. А Уилл зажег и поставил пред ним еще одну свечку.

– О-о! – сказал Марло. – Ты даже не жалеешь денег на свечи?

– Как их жалеть? Я при них работаю.

– Странный ты. У вас в провинции все такие?

Уилл пожал плечами.

– Есть всякие! – он знал, что пойдут вопросы.

– У тебя там семья?

(Разумеется. Этого разговора новенький не любил, как мы уже поняли.)

– Да. Дети. Трое, – сказал с неохотой.

– А почему ты их не возьмешь сюда?

– Им тут будет неуютно. И как я буду тогда зарабатывать для них деньги?

– Ходишь по мальчикам?

– Нет.

– По девочкам? Учти, розы в этом районе – сплошь заразные! – «Розами» именовали проституток. И театр «Роза», что скрывать, был назван в их честь – для привлечения публики. И почти не было антрепренера театра, который не владел бы еще борделем. – Винчестерских особенно бойся!

(«Винчестерскими» звались жившие в доме епископа Винчестерского.)

– Да и женщины вообще, от них дурно пахнет, – сказал Марло. Он, верно, ожидал продолжения разговора, но Уилл промолчал тактично. И он вновь уткнулся в рукопись. Читал с интересом. А Уилл с известным авторским волнением смотрел на него.

– Про королеву Маргариту и Сеффолка сам придумал?

– Ну да…

– Это хорошо. Впрочем… Но это ж второй сюжет, как-никак… параллельный!

– А пусть! – сказал Уилл.

Марло снова отвлекся.

– Ты что, у винчестерских никогда не был?

– Почему? Только редко. Раза два или три…