Количество жизни

Сколько раз, увлечённый прелестями виртуальных построений, он отказывал себе в простых человеческих радостях! У него не было женщины. Не было друзей. Гонорары, которые он зачем-то копил на сберкнижке, в одночасье съела сволочная гайдаровская реформа. Тогда же он перестал копить и зачастил по пивнушкам в поиске друзей и впечатлений. Друзей не приобрёл, но сорить деньгами научился. Рассыпая червонцы, не дотягивал до предстоящего гонорара и с чувством огромной неловкости занимал деньги у соседей. Постепенно Иван как литератор терял тот невидимый кураж мастерства, которым блестяще владел на заре своей творческой биографии. Нет, его рассказы и заказные эссе по-прежнему охотно брали редакторы, но с некоторого времени он почувствовал тонкую корочку ледяного безразличия к себе и главредов, и их вертлявых помощников. Эта корочка таяла в живом общении, но всякий раз вновь чувствовалась при начале и окончании следующего разговора. Его реже стали приглашать на словесные турниры и профессиональные корпоративы. Однажды он пришёл в глянцевую редакцию, распахнув дверь по привычке ногой, и с удивлением заметил, что главред прячет глаза в ворох бумаг и не выбегает, как прежде, из-за стола с приветствием. А заказ на очередное эссе, заказ, который в прежние времена лежал на редакторском столе и терпеливо ждал Ивана, оказывается, уже отдали другому. «Отдали поспешно, совершенно случайно, просто так сложились обстоятельства», – оправдывался главред, дружески хлопая Ивана по плечу и посматривая на часы.

– Знаешь, старик, у меня сегодня что-то голова развинтилась, договорим в другой раз, – извещал он Ивана.

Иван же, уходя и закрывая за собой дверь, слышал спиной, как редактор кричал в телефонную трубку:

– Отлично, старик, ты гений, беру!

И вот теперь этот молодой, задвинутый на литературу человечек смотрит на него как на памятник и ждёт ответа Мастера.

«Да, – подумал Иван, – из мастера я превратился в долбаного литературоведа. Всё понимаю, любой текст как осьминог могу утащить на творческую глубину, там заилить так, что сам автор не узнает! Вот только писать разучился – это факт. А парня и правда жалко. Негоже вешать на него литерное грузило и топить в родном море литературы. Пусть барахтается – он выплывет!»

Иван вздохнул, улыбнулся собеседнику и размашисто написал на титуле: «Рекомендую к печати».

Голубая Вольва

История эта случилась ранним июньским утром. Голубая Вольва, похожая на отколовшийся ломтик идеального бразильского неба, выкатилась из лабиринта московских улиц и аккуратно, высчитывая миллиметры, протиснулась в старую неприметную подворотню.

– Какая машина! – мечтательно произнёс бомж, сидевший неподалёку. – Да…

Миновав опасный тоннель, Вольва расправила сложенные зеркала и энергично выехала на середину небольшого уютного дворика. После томительной подворотни Вольва двигалась размашисто и свободно. Так пойманная рыба радуется ведру с водой, выскользнув из тесных объятий рыболова. Машина остановилась около детской площадки, отключила габариты и сложила зеркала.

– Ах ты, форелька голубенькая! – улыбнулась Валя, разглядывая с балкона синий полированный металлик, в котором плавились перевёрнутые изображения домов и облака, плывшие по небу.

Валентина жила на пятом этаже добротной сталинской пятиэтажки. Летом она вставала рано и первым делом отправлялась на балкон поливать цветы. Как орлица над степью Валя вглядывалась в утренний фиолет дворового колодца и примечала новости «вверенного ей» человеческого общежития. Конечно, появление такой шикарной машины в их простеньком дворике (в такую рань!) виделось ей событием не рядовым и с очень, очень непредсказуемыми последствиями!

Пора сказать несколько слов и о непрошеной гостье, получившей от Валентины милое прозвище «голубенькая форелька». Громоздкая семидверная Вольва действительно походила на раздутую, созревшую для нереста форель. Лоснящиеся полированные бока обнимали внушительный поддон брюха. Это была очень дорогая машина. И если для одних её самодовольный вид являлся источником положительных переживаний, то для других громоздкое автовеликолепие представляло реальную личную опасность. Явленная зримо, эта фантастическая роскошь сигнализировала тонким натурам о заболевании общества как коллективного социума, а значит, и его возможной скорой гибели.