Саркофаг. Чернобыльский разлом

– Поверят, – успокоил я. – Скажете, что был свидетель… Ну что, теперь на боковую?

– Ага, – зевнул он. – Спокойной ночи.

Только улеглись, только заснули – тревога! Грохот сапог, рев двигателей, звон колоколов! Все чего-то кричат, куда-то бегут, а с ними и я. Через несколько минут, раздирая сиренами воздух, пожарные машины уже несутся в сторону АЭС. Неужели снова взрыв, неужели что-то горит? Нет, машины свернули на проселок. Оказывается, загорелся лес. Огонь может отрезать дорогу, а если он перепрыгнет через бетонку, под угрозой окажется Чернобыль.

Едкий дым, треск падающих деревьев, стук топоров, визг пил, клацанье лопат… Часа через три очаг окружили мертвой зоной пустоты.

Дорогу отстояли. А на рассвете подъехали другие расчеты и огонь задавили окончательно. Задавить-то задавили, но последствия этого лесного пожара дали себя знать буквально через день-другой. Дело в том, что сосновый бор, в котором была построена АЭС, стал своеобразным хранилищем радиоактивного стронция.

Внешне вроде бы ничего не изменилось, разве что иголки стали красноватыми, а кора оранжево-желтой, но на самом деле приближаться к этому лесу смертельно опасно. А когда разыгрался пожар и деревья загорелись, как свечки, дым буквально пропитался радиоактивной золой, и ветер разнес ее на многие километры. Это тут же отметили соответствующие службы в соседних областях, и даже в Скандинавии.

Но мы об этом ничего не знали и, довольные хорошо сделанной работой, отправились на базу.

– Отбой, – устало выдохнул командир. – К реактору поедем завтра.

Глава 3

День прошел спокойно, а рано утром бронетранспортер и две машины с запасными экипажами отправились в путь. Он, кстати, короток, но наша небольшая колонна растянулась на целый километр. Я сидел в последней машине и ничего не понимал: водитель то отставал от передней машины на несколько сотен метров, то вообще останавливался и ждал, когда уляжется пыль.

– В чем дело? – не выдержал я. – Почему так странно едем?

– Потому, – терпеливо объяснял капитан, – что самое страшное здесь не радиоактивное излучение, а пыль, несущая заряд радиоактивности. Она проникает везде и всюду, поэтому… поэтому меня следует отстранить от руководства операцией, – хлопнул он себя по лбу. – Вместо того чтобы ждать, когда осядет пыль от передней машины, надо было пустить между нами самую обычную поливалку. Балда! – не стесняясь подчиненных, заявил он. – Как вижу, возражений от членов экипажа не поступало, значит, так оно и есть.

– Да ладно вам, – пожалел его водитель. – Приедем на полчаса позже – только и делов.

– Делов, – покосился в его сторону капитан. – Во-первых, не делов, а… – тут он махнул рукой и замечание делать почему-то не стал. – Короче говоря, работы у нас столько, что дорога каждая минута. Так что поливалка нам бы не помешала, – никак не мог простить себе оплошности капитан, – а я об этом не подумал.

Чем ближе к АЭС, тем жарче. Странное дело, температура везде вроде бы одинаковая, но в районе АЭС, как в печке. Потом-то я понял, в чем дело: и кажущаяся жара, и обильный пот, и вздутые желваки – все это у тех, кто идет сюда впервые. Потом привыкаешь, по себе знаю. Главное, первый выход из люка, первое прикосновение к зараженной земле, первый шаг к реактору.

Один опытный человек сказал: «Если видишь лужу, обязательно обойдешь. А тут не видишь ни одной и в то же время знаешь, что все время ходишь по лужам». В этом я тоже убедился, когда вернулся после одного из посещений АЭС: на правом сапоге дозиметр показывал одну дозу облучения, а на левом – совсем другую, в пять раз большую. Значит, попал в ту самую лужу, иначе говоря, на что-то наступил. Увидеть это «что-то», почувствовать или ощутить невозможно.

Около третьего блока наша колонна остановилась.

– Дальше пойдет бэтээр, – сказал капитан. – В нем безопаснее. Работаем ровно минуту – и назад. Санек, – обернулся он к водителю бронированной машины, – теперь все в твоих руках. Бей по газам так, чтобы слышали даже в Киеве. Чем быстрее подъедешь и чем быстрее отъедешь, тем меньше ребята облучатся. Все, включаю секундомер!

Побледневший Санек так даванул на газ, что бэтээр сорвался с места, как спринтер с низкого старта. Бросок вперед. Люк настежь. Прыжок на землю. Рывок к машине Кибенка. Трос – на буксирный крюк.

– Все назад! – глухо, через респиратор, кричит капитан.

– В запасе десять секунд. Я успею открыть дверцу, – просит Григораш.

– Действуй.

Рывок – дверца не открывается. Еще рывок! Бесполезно.

– Заклинило?

– Да.

– Давай помогу, – подбежал кто-то.

– Пять секунд! – снова кричит капитан.

Рывок. Еще рывок. Скрежет. Звон.

– Порядок, открыл! – воскликнул Григораш.

– К бэтээру, бегом!

Когда командир нажал на кнопку хронометра, оказалось, что работали шестьдесят три секунды.

– Заметил, как вывернуты колеса? – спросил капитан.

– Заметил, – тяжело выдохнул Григораш. – Может, попробуем волоком, не трогая руля? В кабине черт-те сколько рентген.

– Не получится, машина очень тяжелая. Спокойно, Олег, за минуту ничего страшного не случится, все зависит от времени пребывания в зоне облучения.

Ни со второй, ни с третьей попытки вытащить машину не удалось, так глубоко она увязла. К тому же мешали рельсы, да и руль никак не вывернуть в нужную сторону. Но вот в кабину прыгнул сержант Олефир.

– Попробуй враскачку! – крикнул он водителю бэтээра. – Вперед – назад, вперед – назад…

Тот молча кивнул и так нажал на газ, что мотор зазвенел от натуги. Ура, машина качнулась! Сержант поймал момент и вывернул руль. Бэтээр напрягся, чуточку подпрыгнул, и вот машина пошла, пошла, пошла…

Ее поставили под чудом уцелевшим деревом. Из самой опасной зоны боевую машину Кибенка вытащили, но она сама являлась таким серьезным источником радиации, что некоторое время побудет в отстое.

– А потом мы ее дезактивируем, отмоем, отчистим и поставим на пьедестал, – удовлетворенно улыбаясь, сказал капитан. – Думаю, что красный «Урал» с надписью на дверце «Припять» будет хорошим памятником нашим павшим товарищам.

Обожженное радиацией дерево. Опаленная боевая машина. И десять бойцов пожарной охраны с обнаженными головами. Пилотки снять можно, респираторы – ни в коем случае. Потом кто-то достал из кармана листовку и прикрепил к лобовому стеклу боевой машины Кибенка. «Если не мы, то кто же?..» Эти слова видны издалека. Они видны и слышны здесь всюду, даже если и не написаны. Но как хочется, чтобы на всю страну прозвучали заключительные слова этой стихотворной листовки:

Перед рассветом развеялся дым
Смертельно тяжелого боя.
Давайте встанем и помолчим,
О подвиге этом помня.

Глава 4

Большое поле на окраине Чернобыля стало и складом, и аэродромом. Никогда не забуду, как меня привезли на это поле, сказали: «Ждите, за вами придут» и оставили одного. Некоторое время я наблюдал, как один за другим приземлялись вертолеты, которые сбрасывали на аварийный реактор мешки с песком, бором и доломитом, а также тяжеленные свинцовые бруски. Считалось, что они снизят уровень выделяемой реактором радиации.

Когда за мной наконец пришли, я чуть было не расхохотался: Пат и Паташон! Старший, с погонами капитана, двухметровый детина, а рядом молоденький, кажущийся чуть ли не подростком, лейтенантик.

– Капитан Кармазин, – козырнул Пат. – Григорий, – как-то нараспев, добавил он и протянул руку, в которую легко бы поместился астраханский арбуз.

– Лейтенант Макеев, – козырнул Паташон, но, соблюдая приличия, руку подавать не стал: как известно, младший не должен этого делать первым.

– Мне сказали, что вы хотите слетать с нами на радиационную разведку, – забавно растягивая гласные, начал издалека капитан. – Спрашивается, зачем?

– Как это, зачем? – почувствовав подвох, обиделся я. – Чтобы рассказать об этом людям. А то ведь, знаете, многие нашему пишущему брату не верят: вы, мол, все выдумываете, а сами реактора в глаза не видели.

– Так вы хотите увидеть жерло взорвавшегося реактора?