Барнеби Радж

– Ты, я вижу, хочешь меня получше запомнить, чтобы узнать в другой раз, – сказал он, уже сидя в седле, как бы в ответ на пытливый взгляд Джо.

– Как не запомнить человека, который отказывается от удобного ночлега и в такую ночь решается ехать по незнакомой дороге на загнанной лошади.

– У тебя, парень, как я вижу, не только глаз, но и язык острый.

– Может, и так. Да только он ржавеет от недостатка упражнений.

– Советую тебе глаза тоже упражнять поменьше. Прибереги их, чтобы перемигиваться с девчонками, – сказал незнакомец.

Он вырвал поводья из рук Джо, с силой ударил его по голове рукояткой хлыста и пустился вскачь.

Он мчался по грязной и темной дороге с такой бешеной скоростью, с какой ни один всадник не отважился бы скакать на дрянной лошаденке даже по хорошо знакомой местности, а того, кто совершенно не знал этой дороги, здесь на каждом шагу подстерегали неожиданные препятствия и опасности.

В те времена дороги даже в каких-нибудь десяти милях от Лондона мостились очень плохо, чинились редко и были в прескверном состоянии. Та, по которой пустился незнакомец, была изрыта колесами тяжелых фургонов и сильно попорчена сменявшими друг друга морозами и оттепелями прошедшей зимы, а может быть, и многих зим. Все ямы и рытвины во время недавних дождей наполнились водой и поэтому даже днем были издали не очень заметны: провалившись в такую яму, не устояла бы на ногах и лошадь покрепче той несчастной клячи, которая сейчас из последних сил мчалась вперед, подгоняемая всадником. Из-под ее копыт летели острые камни и галька. В темноте путешественник различал перед собой только голову своей клячи, а по сторонам мог видеть не дальше протянутой руки. К тому же все дороги в окрестностях столицы в те времена кишели разбойниками и грабителями, а в такую ночь они спокойно могли заниматься своим преступным ремеслом, не боясь, что их поймают.

Тем не менее ездок мчался вперед тем же галопом. Казалось, все ему нипочем – грязь, поливавший его дождь, непроглядная темнота и опасность наткнуться на каких-нибудь отчаянных головорезов. На каждом повороте или изгибе дороги, даже там, где таких поворотов менее всего можно было ожидать, а увидеть – только когда наткнешься на них, всадник твердой рукой натягивал поводья и держался все время середины дороги. Он летел все дальше, приподнявшись на стременах, наклонясь вперед так низко, что почти касался грудью шеи коня, и как бешеный махал над головой тяжелым хлыстом.

Когда разбушуются стихии, люди, склонные к дерзким предприятиям или волнуемые смелыми замыслами, добрыми или дурными, ощущают порой какую-то таинственную близость с мятежной стихией и приходят в такое же неистовство. Немало страшных дел свершалось под рев бури и при блеске молний – люди, ранее владевшие собой, вдруг давали волю страстям, которых не могли больше обуздать. Демоны ярости и отчаяния, владеющие человеком, стремятся тогда превзойти тех, которые повелевают бурями и вихрями, и человек, доведенный до безумия воем урагана и шумом бурлящих вод, становится в эти часы столь же буйным и беспощадным, как сами стихии.

Бурная ли ночь горячила мысли путника и гнала его вперед, или у него были веские причины спешить к цели, но он несся не как человек, а как гонимый дух, и не умерял галопа до тех пор, пока на каком-то скрещении дорог не наткнулся на встречную повозку – да так внезапно, что, пытаясь избежать столкновения, осадил лошадь на всем скаку, а сам чуть не вылетел из седла.

– Эй! – крикнул мужской голос. – Что такое? Кто это там?

– Друг, – отвечал ездок.

– Друг? – повторил голос. – Что это за друг, который мчится, не жалея божьей твари и рискуя сломить шею не только себе, – это бы еще, может, с полбеды, по и другим людям!

– У вас, я вижу, есть фонарь, – сказал всадник, сойдя с лошади, – дайте-ка его сюда на минутку! Кажется, вы ушибли мою лошадь колесом или оглоблей.

– Ушиб! – воскликнул мужчина в повозке. – Ваше счастье, что она не убита! С какой это стати вы мчитесь, как бешеный, по проезжей дороге?

– Дайте огня, – буркнул всадник, вырывая фонарь из рук говорившего, – и не приставайте с пустыми вопросами, я не расположен болтать с вами.

– Жаль, что я не знал этого раньше – тогда, может, и я был бы нерасположен светить вам, – отозвался голос из повозки. – Впрочем; пострадали не вы, а бедная лошадка, так что я охотно предоставляю фонарь для того из вас, кто не кусается.

Всадник, не отвечая, поднес фонарь к лошади, которая тяжело дышала и была вся в мыле, и принялся осматривать ее ноги и брюхо. А второй путешественник тем временем спокойно сидел в своем экипаже (представлявшем собой нечто вроде коляски с багажником, в котором лежала большая сумка с инструментами) и внимательно наблюдал за ним.

Наблюдатель этот был плотный, дюжий и краснолицый мужчина с двойным подбородком и хрипловатым голосом, свидетельствовавшим о хорошей жизни, хорошем сне, веселом нраве и крепком здоровье. Он был уже далеко не молод, но время не ко всем бывает жестоко. Хоть оно и не дает отсрочки никому из детей своих, но рука его легко и бережно касается тех, кто пользовался им умело. Неумолимо превращая и их в стариков и старушек, оно оставляет им молодое, полное сил сердце и ясный ум. У таких людей седина – лишь как бы след благословляющей руки старого Отца-Времени, и каждая морщина – только пометка в мирной летописи хорошо прожитой жизни.

Человек, с которым неожиданно столкнулся наш путешественник, был именно такой старик, прямодушный, сердечный, энергичный и бодрый, в мире с самим собой и готовый быть в мире со всеми. Под всякой одеждой и платками (один из них был надет на голову и ловко завязан под складкой двойного подбородка для того, чтобы ветер не сорвал треугольной шляпы и круглого парика) угадывалось полное и крепкое тело. И даже следы грязи придавали его лицу только забавно-комичное выражение, ничуть не мешая ему сиять добродушной веселостью.

– У нее ничего не повреждено, – сказал через несколько минут путешественник, поднимая одновременно и голову и фонарь.

– Наконец-то вы убедились в этом, – отозвался старик в коляске. – Мои глаза дольше ваших смотрят на мир божий, однако я бы не поменялся с вами.

– Что такое?

– А то, что я еще пять минут назад мог бы сказать вам, что лошадь ваша цела и невредима. Давайте-ка сюда фонарь, приятель, да поезжайте себе, только потише. Прощайте.

Незнакомец протянул ему фонарь, и при этом свет упал прямо на лицо старика. Глаза обоих мужчин встретились – и в тот же миг незнакомец вдруг уронил фонарь на землю и разбил его ногой.

– Вы что, никогда в жизни не видели слесаря? Чего испугались, будто черта встретили? – воскликнул старик в коляске. – Или это только фокус, чтобы в темноте ограбить меня? – добавил он, торопливо сунув руку в мешок с инструментами и вытаскивая оттуда молоток. – Я эти дороги знаю, приятель, и когда езжу по ним, беру с собой не больше кроны. Говорю вам прямо, чтобы избавить нас обоих от лишних хлопот, – ничего у меня нет, кроме вот этой руки, достаточно сильной для моего возраста, да молотка, которым я после стольких лет работы орудую довольно-таки проворно. Предупреждаю не суйтесь лучше ко мне, ничего у вас не выйдет.

С этими словами слесарь приготовился защищаться.

– Я не такой человек, как вы думаете, Гейбриэл Варден, – возразил незнакомец.

– Ну тогда кто же вы такой? – спросил слесарь. Вы, я вижу, знаете мое имя, так назовите мне свое.

– Мне ваше имя известно, потому что надпись на вашей повозке возвещает его всему Лондону, – возразил путешественник.

– Эге, зрение-то у вас острее, чем я думал, когда вы осматривали лошадь, – сказал Варден, проворно вылезая из коляски. – Кто же вы все-таки? Дайте-ка на себя взглянуть!

Прежде чем он успел сойти, незнакомец уже вскочил в седло и смотрел на старого слесаря сверху, а тот, лавируя вокруг лошади, которая не стояла на месте, потому что ее горячили туго натянутые поводья, упорно придвигался поближе.

– Дайте мне взглянуть на вас, слышите?

– Отойдите!

– Нет, вы эти маскарадные штучки бросьте! Не желаю, чтобы завтра в клубе болтали, будто Гейбриэл Варден испугался сердитого голоса в темноте. Стоп, дайте на себя взглянуть!

Видя, что дальнейшее сопротивление неизбежно кончится схваткой с далеко не слабым противником, ездок отогнул воротник плаща и, наклонясь с лошади, в упор посмотрел на слесаря.

Вряд ли когда-либо стояли друг против друга два столь разных человека. Рядом с румяным лицом слесаря еще более поражала бледность всадника, так что он казался каким-то бесплотным духом, и после бешеной скачки пот выступил на его лбу крупными темными каплями, как от сильной боли или в предсмертной агонии. Слесарь весело улыбался, ожидая, что сейчас увидит плутовское выражение в глазах или на губах этого грубияна, узнает в нем кого-нибудь из знакомых, вздумавшего ловко подшутить над ним, и сразу испортит ему все удовольствие. Но вместо этого он увидел угрюмое, свирепое и вместе испуганное лицо затравленного человека, готового отчаянно защищаться. Крепко сомкнутые челюсти и сжатый рот, а более всего – подозрительное движение руки под плащом указывали на опасные намерения, весьма далекие от невинных шуток и притворства.

С минуту оба молча смотрели друг на друга.

– Нет, – сказал слесарь, пристально вглядываясь в лицо всадника, – я вас не знаю.

– И не хотите познакомиться? – спросил тот, снова закрывая лицо воротником плаща.

– Не хочу, – подтвердил Гейбриэл. – По правде сказать, ваша физиономия – плохая рекомендация для вас

– А мне это на руку, – отозвался незнакомец. Я как раз и хочу, чтобы люди меня сторонились.

– Ну, что ж, – сказал слесарь с грубоватой прямотой. – Думаю, вы этого легко добьетесь.

– Добьюсь во что бы то ни стало. И хорошенько запомните то, что я вам скажу – никогда еще ваша жизнь не была в такой опасности, как только что. За пять минут до смерти вы будете не так близки к ней, как были сегодня.

– Вот как! – сказал неунывающий слесарь.

– Да, да. Насильственной смерти.

– От чьей же руки?

– От моей, – отвечал всадник.

С этими словами он пришпорил лошадь и поехал прочь сначала рысью, глухо шлепая по грязи, потом все быстрее и быстрее, пока, наконец, стук копыт не замер вдали, унесенный ветром. Он продолжал свой путь тем же бешеным аллюром, каким мчался и до встречи со слесарем.