Камин для Снегурочки

Девушка шумно вздохнула, но осталась сидеть молча. За время нашего разговора она не произнесла ни слова.

– …полная идиотка, – продолжил Семен, – жалостливая слишком, вот и притормозила. Я бы ни за что не остановился. Ясно?

– В общем, да, но откуда вы узнали, что я Таня Рыкова?

– Не перебивай, а слушай. Когда ты прирезала хозяина, бедного Сережу, то, совершенно потеряв голову, вылетела из дома и понеслась к дороге, вся в крови, с ножиком в руке. Естественно, тебя взяли на выходе из поселка, охранник выскочил из будки и скрутил Танюшу. Ну, ясный перец, менты приехали, то да се, сечешь? Вела ты себя неадекватно, на вопросы не отвечала, чушь понесла. Ну и попала в сизо, потом суд и приговор!

– Это со мной давно было? – еле шевеля губами, спросила я.

– Да уж не вчера, – улыбнулся Свин, – наша самая справедливая и неподкупная Фемида посчитала тебя невменяемой и отправила на лечение в спецбольницу. Это по-ихнему, по-юридически, клиника, а по-нашенски, по-простому, психушка. Таперича понятненько, Танюшка?

– Нет.

– Ох, и упорная ты. Хорошо. Психушка эта стоит в километре от Волоколамки, надо сквозь лесок пробежать, и выскочишь на шоссе. И знаешь, что интересно?

– Нет.

– Заладила: нет, нет, – фыркнул Свин, – из психушки поднадзорная личность удрапала ночью. Татьяна Рыкова пошла в туалет и утекла. Пронырливая такая, ловко дельце обустроила. Все в палате оставила, в ночной рубашке босиком в сортир почапала, а потом в душ зарулила, сказала медсестре, что обосралась. Вот та, дуреха, и поверила Танечке. А наша Рыкова, ну хитра, ночную рубашонку на крючок повесила и в душ двинула. Сестра спокойно ждала, сорочка висит, вода шумит. Только через час до тупой девки дошло: неладно дело. Открыла дверь, а тебя нет.

– Куда же я делась?

– Э-э-э, хитрованка! Там в полу, под решеткой, которая пол прикрывает, люк имелся в подвал. Дом-то старый, про лючок то ли забыли, то ли посчитали, что его не открыть. А может, тебе кто помог, а? Только утекла ты, киса, и к шоссе бросилась.

– Нелогично выходит, – обозлилась я, – если я имела сообщников, то почему они машину не подготовили?

– Значит, ты одна орудовала, – быстро согласился Свин.

– И откуда у меня одеяло?

– Так сперла в больнице.

Я ошарашенно замолчала, потом поинтересовалась:

– С какой стати мне было хозяина убивать? Опять не то получается. Он же горничной небось зарплату платил!

Семен издал серию коротких хрюкающих звуков, и мне стало ясно, почему он получил столь милое прозвище.

– Ты, кисонька, решила у благодетеля деньжат стырить и сумела сейф вскрыть. Он у парня ну в очень нестандартном месте находился – в кладовке с припасами. Небось он решил, если бандиты наедут, то деньги в кабинете или в спальне искать будут. К банкам с крупой не полезут. Только не подумал Сережа о вороватых горничных да, на свою беду, домой в неурочный час приехал. Прикинь, как он удивился…

– Откуда вы все это узнали? – только сумела спросить я.

Свин хмыкнул:

– Киса, у меня такие связи! И что теперь делать станем, Татьяна? Назад в клинику поедем? Да уж, тебе там очень обрадуются! Скрутят, к кроватке привяжут. Есть у них такие милые постельки, без матраса, а в деревяшке под спиной дырка!

– Зачем?

– А под нее ведерко ставят, – заржал Свин, – чтобы всякие вроде тебя в туалеты не просились.

– Я никого не убивала, ей-богу, поверьте.

– Ты же ничего не помнишь, – издевался Свин, – ни своего имени, ни адреса, ни возраста…

– Да, это так, но я знаю, что не могла убить.

– Невысокая, коротко стриженная, светло-русая, глаза голубые, худая, имеет шрам от аппендицита, – спокойно перечислил Семен.

Я схватилась за пижамные штанишки.

– Да есть у тебя отметина, – отмахнулся Свин, – не старайся, не верю, как говорил Станиславский.

Из моих глаз полились слезы.

– Я ничего, совсем ничего не помню, вообще.

– Тогда поехали в клинику.

– Не хочу!

– Да? Выбора-то нет, киса.

У меня внезапно затряслась голова, по спине пробежал озноб, перед глазами сначала появилась серая сетка наподобие москитной, потом запрыгали разноцветные шары и стала медленно надвигаться темнота. Последнее, что я помню, был гневный вскрик Глафиры.

– Ну ты мерзавец, Свин!

В следующий раз я очнулась ночью, в окнах был беспросветный мрак. В углу большой комнаты горела лампа, на диване в круге желтого света сидела Глафира с журналом в руках. Я попыталась подняться и застонала – голова болела нещадно.

– Проснулась? – спросила Глафира, откладывая яркий томик. – Хочешь есть?

– Да, если можно.

– Пошли на кухню.

Пошатываясь, я добрела до огромного помещения, села на стул и стала смотреть, как Глафира роется в холодильнике.

– Сыр будешь? – спросила она.

Я кивнула.

– Ты не злись на Сеньку, – вздохнула певица, – хоть он и дикая свинья! Он тебе проверку устроил.

– В каком смысле?

– Ты, похоже, в самом деле Рыкова Татьяна, – пояснила Глафира, – убила Сергея Лавсанова, только не из-за денег. Он к тебе полез, изнасиловать хотел, на кухне дело было, вот ножик под руку и попался. И потом, ты москвичка.

– Зачем же тогда Свин наврал? – удивилась я, впиваясь зубами в бутерброд.

– Он думал, что ты врешь, притворяешься беспамятной, – пояснила она, – решил, что в какой-то момент не выдержишь и заорешь: «Все не так было». Но ты молчала, а потом в обморок упала. Теперь Свин в сомнениях.