Аквитанская львица

Облегченно вздохнув, пуатевинцы призвали каменщиков латать стены, а грозное войско юного короля, оказавшегося бойким малым, двинулось по дорогам на северо-восток.

Дорога до Парижа заняла не многим больше времени, чем от Парижа до Пуатье. Во-первых, Людовик соскучился по любимой жене, а во-вторых, он спешил похвастаться перед Алиенорой молниеносной победой. Но, оказавшись дома, понял, что триумфа не будет.

– Ты не взял в заложники сыновей и дочерей этих мерзавцев? – казалось, она ушам своим не верила. Алиенора встречала мужа во дворце, на острове Сите. – Но ведь мы все обсудили заранее?!

Выставив прислугу, он сбрасывал походный плащ, снимал кожаные перчатки и швырял их в сторону, вон бросал квадратную изумрудную шапочку с тугими перьями.

– Милая, я подумал, что надо быть милосердным…

Шагая к любимой супруге, юный король быстро расстегивал короткий, на южный манер, синий парчовый кафтан, расшитый золотом. На обратной дороге Людовик решил пренебречь кольчугой. Он уже протягивал к желанной юной женщине, по которой истосковался, жадные руки…

– Милосердным?! С кем – с предателями? – Она остановила его, уперев ему ладони в грудь. – Но разве тебя не учили, что предавший однажды предаст вторично! И только силой можно доказать свою правоту?!

– Я хотел дать им шанс, – напирая, оправдывался Людовик. – Все мы – христиане…

– По-твоему, быть мягкотелым – значит, быть христианином?!

– Я не мягкотелый! – неожиданное обвинение возмутило его. – Я выполнил свой долг перед короной и перед тобой – Пуатье лежит у наших ног. Но быть жестоким – это скверно. И потом, милая моя, мой наставник Сугерий…

– Опять Сугерий! – сжав кулачки, воскликнула она. – «Мой наставник Сугерий»! – Неожиданно ее лицо озарилось. – То-то мне говорили, что он сел в телегу и с отрядом рыцарей умчался куда-то! – Людовик вновь попытался привлечь ее, обнять, но она сбросила его руки со своих плеч. – Значит, он был в Пуатье? И это он отговорил тебя брать заложников? – Она мгновенно остыла. – Тогда мне все ясно, и я зря ругаю тебя. Простите, ваше величество. Куда мне тягаться с аббатом Сугерием, который вынянчил и воспитал вас, – она развела руками. – Еще раз простите меня…

– Алиенора, – его глаза умоляли. – Зачем ты так?

Юная королева приложила унизанные перстнями пальцы ко лбу:

– У меня болит голова, мой милый Людовик. Так болит, что, кажется, тысяча маленьких кузнецов кует в ней дьявольски острые мечи!

И она ушла к себе, а Людовик так и остался стоять в середине залы с неутоленной любовью, недоумевающий и печальный. Ему хотелось плакать – и он бы расплакался, если бы не был королем.

В ближайшие месяцы настоятеля аббатства Сен-Дени, отца Сугерия, на Королевский совет не приглашали. А он, будучи человеком мудрым, хорошо понимал причину этой немилости.

Имя ей было – Алиенора Аквитанская.

– Не сокрушайтесь так, ваше преподобие, – успокаивал его приор аббатства, когда настоятель отходил от молитвы и готовился вкусить скромную трапезу святого человека – немного бобов, хлеба и сушеных фруктов.

– Что вы, Эрве, – отвечал ему Сугерий. – Если я и сокрушаюсь, то не о себе. Я боюсь, что некому будет предостеречь моего короля от ошибки, подсказать в нужный час, как быть и что делать. Боюсь, чтобы свет он не назвал тьмой и наоборот. И чтобы не подошел к краю бездны, потому что, увы, есть кому подтолкнуть его к этому рубежу.

Победа в Пуатье вдохнула новые силы и надежды в молодую королевскую чету. Их сердца жаждали новых подвигов. Случай еще раз проверить себя подвернулся очень скоро. По наводке юной государыни Людовик Седьмой вспомнил о непокорном сеньоре Гильоме де Лезе. Этот сеньор при восшествии на престол Людовика, уже прозванного в народе Молодым, не хотел приносить ему оммаж. На Гильома де Лезе надавили – тут был и Сугерий, и граф Шампани Тибо, и многие другие вельможи, священники и вассалы короля. И вот этот Гильом де Лезе вновь отличился. Наравне с герцогами Аквитании он управлял землями в Тальмоне. Однажды Алиеноре сообщили, что дерзкий сеньор де Лезе похитил у герцогов Аквитании белых охотничьих соколов.

– Мы должны проучить его! – немедленно обратилась королева к мужу. – Эти соколы принадлежат нам, герцогам Аквитании. Сегодня он взял соколов, а завтра потребует и часть наших земель в Тальмоне. Накажи его!

Вор был отвратителен королю еще и тем, что Гильома де Лезе два раза отлучали от веры Христовой за расхождения во взглядах на догматы церкви. Ну как не проучить такого прохвоста?

Конный отряд рыцарей двинулся в сторону Тальмона, и сеньор де Лезе получил письмо, в котором ему в прямой форме было высказано от имени короля, что это его последняя безрассудная выходка. Соколы должны быть возвращены немедленно, на этот раз королю Франции, а сам сеньор де Лезе отныне должен быть незаметен, как тень в безлунную ночь. Иначе его ожидает плохой конец – не получив чужого, он лишится и своего. История с Пуатье уже облетела все королевство, и сеньор де Лезе, проклиная двух молокососов, отдал белых охотничьих соколов и пообещал более не тревожить венценосных особ своими выходками.

Еще один успех, хоть и небольшой, вдвойне окрылил шестнадцатилетнюю Алиенору. Она только и думала, какую бы новую кампанию устроить им с мужем. Но никто больше не создавал коммун в пику королевской воле и не воровал у королевы белых соколов. И деятельная, воинственная и честолюбивая натура юной аквитанки страдала. Правда, в мирное время Алиенора тоже не сидела на месте – под разными предлогами она потихонечку переправляла в Париж своих подруг, южных дворяночек, пажей, менестрелей, костюмеров и художников. Она хотела превратить мрачный дворец Капетингов на острове Сите хотя бы в скромное подобие дворца Омбриер, где выросла и научилась ценить прекрасное. Благодаря ее энтузиазму двор быстро обретал новое лицо. Во дворце Сите появлялись новая мебель, ковры и гобелены. Южный колорит привносили товары с Ближнего Востока, которые так уважали в Аквитании. Мускус и сандаловое дерево наполняли благоуханием сумрачные залы королевского дворца. В моду быстро входило очищение дыхания вареньем из лепестков роз и имбиря. Людовик даже стал привыкать к постоянному звучанию виол, звону тамбуринов и высоким голоскам солистов, распевающих о сластолюбивых рыцарях и податливых пастушках.

Наконец, король глазом не моргнул, когда к его двору пожаловал любимчик жены – трубадур Маркабрюн. Только молча поскрежетал зубами. Он слушал гасконца, безродного выскочку, за глаза еще в Аквитании прозванного менее талантливыми собратьями по перу Пустожором, и натянуто улыбался. За красоту, живой ум и темперамент его милой Алиеноры приходилось платить сдержанностью. В одном Людовик не принимал участия – в дворцовых куртуазных пикировках, поэтических играх, дерзкой игре слов. А ведь такое времяпрепровождение так обожала юная королева! Но словесный блуд был не для сдержанного северянина.

А еще Алиеноре нравилось петь самой. И коварный Маркабрюн, как никто другой, хорошо знал это! Под бурные аплодисменты гостей из Аквитании он элегантно усаживался на стул с высокой резной спинкой, принимал из рук слуг виолу, укладывал инструмент на колено и дразнил короля – испытывал его воистину ангельское терпение!

– Феи так щедро успели вас одарить с колыбели, – глядя на королеву, звонким голосом выводил коварный Маркабрюн. – О, разрешите, девица, рядышком мне приютиться!

Их взгляды пересекались, и Алиенора вспыхивала. Королева вставала и, пока звучал проигрыш, легко подплывала, расплескивая широкие рукава, к придворному певцу. Эта юная женщина была отчаянно смела и отважна – ни одна северная аристократка не позволила бы себе стать трубадуршей! Но ведь она родилась внучкой Гильома Трубадура, и кровь великого куртуазного поэта, воспевавшего буйство плоти и похоти, пульсировала в ее жилах.

– Дон, говорите вы льстиво, как я мила и красива, – кладя руки на спинку его стула, подхватывала она вовремя пасторель Маркабрюна. – Но я останусь девицей, чтобы стыдом не покрыться!

Людовик по-прежнему скрежетал зубами и сопел – тем более что пустая песенка про сеньора, возжелавшего молоденькую пастушку, была ой какой длинной! Алиенору, быстро входившую в роль, с каждой строфой соблазняли все более откровенно, а она оказывала все меньше сопротивления.

А потом, получив львиную долю оваций, подходила к мужу и, укладывая руки ему на плечи, как недавно – на спинку стула сладкоголосого певуна, с улыбкой спрашивала короля:

– Вам понравился наш дуэт, мой любезный господин? – и, не дождавшись ответа, усаживалась рядом с мужем.

И Людовик, бледный от негодования, бормотал:

– Да, неплохо, неплохо… Пожалуй…

Несмотря на ярость и раздражение, которое в нем вызывали менестрели, юный король понимал: подарок Господа в лице обольстительной супруги ему очень дорог. Очень! И, если он хочет угодить своей прекрасной жене, нежной и веселой, свалившейся на него из райских кущей, ему необходимо будет мириться со многим – в том числе и с Маркабрюном, которого он с удовольствием отлупил бы хлыстом…

Так прошло пару лет. И вдруг – свершилось чудо. Так думала Алиенора. Но тут была подсказка скорее не Господа Бога, а самого князя тьмы.

В один из декабрьских вечеров, когда король и королева уединились после славного ужина в покоях королевского дворца, сердце Алиеноры учащенно забилось. Да что там учащенно – оно просто грозилось вырваться наружу! Девятнадцатилетняя королева вспомнила о своем разлюбезном двоюродном дядюшке Альфонсе-Иордане, племяннике Гильома Трубадура, с которым оба славных мужа в давние времена вместе правили в Тулузе.

– Милый, – как всегда, вкрадчиво сказала Алиенора своему мужу, полулежа под балдахином брачного ложа. – Как ты думаешь, а не стоит ли нам преумножить земли королевства? – Ее прекрасные руки ласкали немного щупловатые, по-юношески, плечи мужа. – Она села на него верхом, потянулась к Людовику, поцеловала его в губы. – У меня есть превосходный план!

– И что же это за план? – спросил он, привлекая ее к себе. – На этот раз ты хочешь заполучить Англию?

– Не смейтесь, ваше величество, – нарочито серьезно сказала она. – Все дело в моей бабке, Филиппе, жене моего прославленного деда Гильома Трубадура…

Суть истории, которую Алиенора рассказала мужу, была в том, что ее дед Гильом Трубадур и Альфонс-Иордан имели равные права на Тулузу. Но после смерти Гильома Альфонс-Иордан осмеливался править в богатом южном графстве один, даже не думая делиться с потомками Трубадура.

– Мы могли бы раздвинуть границы нашего государства, – вновь сказала Алиенора мужу. – Тебе стоит подумать об этом, милый.

На следующий день они охотились в лесах Иль-де-Франса. Людовик не любил охот, но их обожала его супруга. Она была прирожденной наездницей, а соревноваться с ней в стрельбе из лука он бы и не взялся! Зато с каким восхищением наблюдал Людовик, как Алиенора впереди всех несется через леса в пышном платье и шубке, в меховой шапке, с кинжалом у пояса и луком наперевес. Как она, смело управляя конем, настигает молодого оленя и бьет его одним выстрелом!

И с каким победоносным видом, спрыгивая с коня, она смотрит на бедное животное, истекающее кровью на первом снегу. И как повелительно говорит оруженосцу: «Добей его, Жак!»

Артемида-охотница, по-другому и не скажешь!

На привале оруженосцы и пажи готовили обед на всю королевскую компанию – на одних вертелах зажаривали оленей, на других – глухарей и перепелов. Ветер срезал дым и разносил его по окрестностям. Столы уже полнились закусками и винами, сладостями. Кругом рыскали собаки, охотясь за потрохами, устраивали друг с другом грызню.

– Что решил мой король – мы идем на Тулузу? – спросила Алиенора у мужа, точно вчерашний разговор прервался минуту назад.

Король и королева сидели в креслах, под крышей расписного шатра, укрытые шубами, и пили горячее вино. Людовик уже и позабыл о ее выдумке.

– Но прежде надо написать ему послание, – нахмурился он. – И устно потребовать часть твоего… нашего графства. Как ты думаешь?

– За это время он соберет войска и встретит нас во всеоружии, – с усмешкой обронила королева. Ее глаза вспыхнули. – Тут нужна стремительность! Чтобы он глазом не успел моргнуть, а наше войско уже стояло у стен Тулузы! Пусть возвращает положенное герцогам Аквитании!