К далекому синему морю

Морхольд пошел мыться предпоследним. Спустился с НП, передав почти разряженный НСПУ Рибоку, и, загребая грязь, отправился к погребу.

Палыч натянул две палатки, прижав их ящиками, и одну приспособил пологом, хоть насколько-то закрыв помывку от ветра. А тот выл уже час, не переставая.

– Давай быстрее, – Гусь, передав единственную на всех мочалку, вытертую, с двумя дырками, торопливо застегивал «разгрузку». – Палыч еще не мылся. А я тоже на пост. Чет мне как-то страшновато.

– Угу, – буркнул Морхольд, повесил АК за спину, засунул мочалку за пояс, подхватил оба ведра и пошел. Шлепнулся он перед самым погребом. Но вперед, успев выставить колено и широко разведя руки. Ошпарило кипятком чуть-чуть. Его и плескалось-то в ведрах где-то на треть.

Света под натянутым брезентом хватало ровно для того, чтобы встать и не упасть. Морхольд торопливо стащил одежду, поеживаясь от холода, замешал воды в одном ведре и взялся мылиться.

Когда он посмотрел на свою собственную ногу, то даже оторопел. Сажа, копоть, грязь… просто текли по коже. Темно-серыми ручейками. Он поставил обе ноги рядом и присвистнул. Надо же, он превратился прямо-таки в испуганного и побледневшего до серости негра, не иначе.

* * *

– Чуть не заснул, опять… – Морхольд встал с мокрых и остывших досок. – Беда, чего и говорить.

Сон, поднявший прошлое, заставил улыбнуться. Да, тогда тоже было несладко. Угу, так и есть. Но он все же променял бы эту жизнь на три, а то и пять повторов прошлой. На те полтора года, пусть и превратившиеся бы в семь с половиной. Потому что та война все равно закончилась. А вот Беде ни конца, ни края не видно.

Теперь стоило заняться и здоровьем. Как раз сейчас он и руки дополнительно отмоет. Морхольд добрел до ванночки с одеждой, когда его повело в сторону. Он уцепился за стену, осторожно присел. Организм вырубался. И только последней проволочки его внутреннего предохранителя хватало на какое-то время. Закутавшись в одеяло, пошуровав кочергой в печи и добавив полтора совка угля, Морхольд побрел в жилой кубрик. Свечу он затушил пальцами, наплевав на ожог. Стоило поторопиться.

Бинты, настойка на спирту и стрептоцид. Стрептоцид накрошил ручкой шеф-ножа на кусочке марли. И еле-еле выдавил в спирт мазь Вишневского, срок годности которой вышел давным-давно.

Протер свежие ссадины спиртом, шипя сквозь зубы. Достал небольшое зеркальце на подставке и, запалив еще пару свечей, принялся снимать повязку с глаза. Та, отмоченная, пошла хорошо. Лучше, чем перевязка на пальцах. Морхольд поднял зеркало, приблизил, присмотрелся.

Ну… плохой результат всяко лучше никакого. И даже уже можно что-то разобрать. Он вздохнул и начал втирать мазь в кожу. Закрутить голову аккуратными полосками получилось не особо, рука начала отдавать болью, мешала. Но Морхольд справился. И только потом, замешав остатки мази со стрептоцидом, густо засыпал пальцы. Будет толк, не будет, черт знает. Все равно больше ничего нет.

Заматывал руку уже на автопилоте. И на нем же, еле переставляя ноги, добрался до кровати. Натянул одеяло до живота и выключился. Полностью и бесповоротно.

Над головой звонко свистнуло, еще и еще. Молодой Морхольд шлепнулся мордой вперед, грызанув сухой выжженной земли. Пули, задорно чирикая, впивались в бруствер, кололись летящими комочками суглинка.

– Твою мать, Клен, прикройте меня! – орал где-то позади лейтенант. – Клен, Клен!

Клен отвечать не торопился. Кто знает, могли и глушить. Морхольд, отжавшись от земли, покрутил головой по сторонам. Воняло порохом и свежей кровью. Слева кто-то выл на одной высокой ноте. Грохотал пулемет Шомпола. Весело сверкая, разлетались трассеры. Лейтенант все звал Клена. Тот не отзывался.

Гулко бухнул его, Морхольда, гранатомет. До позиции ребята все-таки добрались. Ему тоже стоило поторопиться. И Морхольд, пригибаясь, побежал по траншее. Над головой продолжало свистеть и чирикать, закидывая за воротник острое и колкое.

Вой, вибрируя, приближался. Морхольд выскочил в небольшой завиток, раздваивающий траншею. Вой обхватил его со всех сторон, заставляя выбросить из себя недавний ужин. Он ухватился за дерн, колкий и высохший от жары, удержался на трясущихся ногах.

Выл капитан. Выл, глядя в небо белыми глазами. Он лежал на спине и держался за штанину. У колена. Чуть выше него. А ниже, поблескивая в остатках солнца чистой белизной с одним-единственным алым разводом, торчала кость. От нее, вися на красных, желтых и еще каких-то ниточках, вниз уходили лохмотья. Капитан выл.

Земля сыпанула гуще, в траншею, дико блестя глазами, скатился Младшой. В руках Младшой почему-то держал растяжку от палатки. Морхольд, косясь на него, начал вставать.

– Прижми его! – быстро и тихо-тихо, подмигивая, зашептал Младшой. – Ну, прижимай!

Морхольд прижал. Навалился на капитана, почти сел сверху, закрывая Младшого. Капитан забубнил, сбившись со своей одной ноты, заплевался и начал махать руками.

– Держи! – Младшой резко развернул покалеченную ногу, воткнув шприц. Капитан побледнел и начал уплывать куда-то вглубь себя. Морхольд навалился сильнее, чуть оглядываясь.

Младшой, сопя, дергал оставшийся кусок каната. Как он продел лохмотья внутрь… мысль мелькнула и пропала. Медик с силой рванул канат вверх, прижимая деревяшку самой растяжки выше колена. Кровь брызнула, еще… и сразу стала течь медленнее. Младшой, сопя громче, торопливо бинтовал.

Морхольд дернулся и резко сел. Спину проткнуло раскаленным шилом, но терпимо. Он хватал воздух ртом и не мог надышаться. В кубрике стало ощутимо прохладнее. Чертов сон оказался прям в руку. Стоило подкинуть угля.

Он пошаркал к печке, мотая головой и ворча. Память подкидывала по ночам разное. Казалось – чего только не видел, чего только не делал. А во сне, вот ведь хрень, вновь становился самим собой больше двадцати лет назад. И как тогда же, как в первый раз, сердце колошматило раза в три быстрее.

Сигарету он прикурил медленно. Сел, глядя на угли в печке, задымил. Самокрутки ему дали с собой хорошие. Крепкие, но не горлодерки. Дым пах сладковато, мирно. Такие же он курил перед Бедой, дорогие, турецкие. Как там ее? Латакия, да. Какой-то интересный сорт табака, точно. Окурок отправил в печку щелчком, забил ее полностью и отправился досыпать. С утра его ждало много дел. Силы понадобятся.

* * *

Морхольд приоткрыл глаз, пытаясь что-то рассмотреть. Само собой, не вышло. Он нащупал спички на тумбе у кровати, запалил свечку. И поморщился. Ничего и никуда не пропало, отдаваясь хрустким звонким щелчком где-то в пояснице.

Сколько проспал? Непонятно.

Морхольд откинул крышку деревянного ящика, стоявшего у кровати, достал чистый камуфляж, старенький, но крепкий «Вудленд». Белье, чистые теплые портянки. И дождавшиеся своего часа яловые сапоги. Оделся, обулся, ощущая, как сильно хочется есть. Надо было что-то сообразить.

Сообразить вышло не особо много. Солонина, банка гороха, закатанная вручную в Кинеле, кусок сыра. И вода. Желудок довольно заурчал. Морхольд, жадно глотая желтые куски мяса, прохромал к лестнице, ведущей наверх. Стоило понять – что творится на улице.

Надстроенный второй этаж у гаража венчали четыре окна, плотно закрытые стальными ставнями, открывающимися и запирающимися изнутри. Морхольд подошел к левому, выходящему на саму улицу. Осторожно, чтобы не звякнуть, поднял крышку, закрывающую смотровую щель. Выглянул. Ну, как и предполагалось.

Серая хмарь. Крапающий дождь. Остатки утренней наледи на лужах. Качающиеся черные деревья поодаль. Каркающее воронье, тучей вьющееся там же. Добрый и милый пейзаж. Льва не наблюдалось. Морхольд довольно кивнул и похромал вниз, стирать.

Нагревать воду все-таки пришлось. Отстирать чуть ли не килограмм-полтора всякого дерьма, добравшегося даже в белье, холодной не получилось. Но Морхольд не жаловался. От постоянного движения в спине приятно грело и боль отступала. А еще он вроде бы не заболел. Ни соплей, ни кашля.

Возился со всем он часа два, не меньше. Потом занялся плащом и приготовил обувь. Отчистил, где-то отмыл, нашел высокую банку гуталина, отковырнул засохшую черную пасту, разогрел, смазал сапоги. И только потом, растянув плащ на стене, начал натирать его жиром. Жир, свиной, топили в Кинеле, и Морхольд, несмотря на тяжесть, притащил сюда небольшую канистру с широченным горлом. Воск, конечно, был бы лучше, но такого сокровища он не видел все последние два десятка лет.

Высохшая после стирки щетка, лежавшая на горячей печке, пригодилась снова. Хотя швы ему и пришлось промазывать небольшой тряпкой, по основной площади немаленького плаща Морхольд прошелся именно щеткой.

За делами он и не заметил, как на улице, под начавший снова выть ветер, тяжело свалились чернильно-темные сумерки. Ужин был таким же обычным и надоевшим, как и завтрак. Разве что на десерт – несколько сушеных яблочных долек. Морхольд, дожевывая последнюю и старательно разгоняя кисловато-сладкую слюну по рту, уже пожалел о Кинеле. Кто его знает, встретится ли еще место, где славные «мичуринцы» смогли выращивать в теплицах низенькие яблоньки? И огурцы. Вот огурца соленого сейчас бы…

– И водки. С перцем. И сала. И борща… – Морхольд усмехнулся собственным обнаглевшим мыслям и решил окончательно себя добить. – И пельменей. С зеленым лучком и сливочным маслом… Ты, Морхольд, моральный урод. И больше никто.

Стоило перекурить. И присесть. Спина опять наливалась остро стреляющими крохотными разрывами. А собирать манатки в поход можно начать и чуть позже.

Он закурил, наслаждаясь дымом. И теплом. И покоем бункерка. И, наконец-то, сознался сам себе в том, что ему страшно. Безумно страшно отправляться в намеченный поход. Крайне жутко выходить наружу. Возвращаться в безумие свихнувшегося мира Беды. Опасаться слов клятой ведьмы, наговорившей про путь покаяния с поеданием стальных караваев. И очередной осечки у оружия, которой не должно быть.

Печка потрескивала, даря тепло. Одежда, развешенная на веревках, практически высохла. Жаль, утюга в хозяйстве не водилось. Морхольд фыркнул, вспомнив недавние собственные фантазии про еду. Да, комфорт и полные холодильники померли давно и безвозвратно. Много чего померло.

Например, шаурма. Или шаверма? Да какая разница-то… все едино. Или беляши на рынках… собери трех котят, угу.

Ладно. Он посмотрел на рюкзак, что собирался взять вместо вещмешка. И даже задумался. В чем-то старенькая торба куда лучше. Но зато сюда войдет больше необходимого. Да и дырки латать… А необходимое тащить стоит в обязательном порядке. Тем более, что услуги кое-кого дороги и необходимы ему как воздух. Куда он собирался? Ну, как куда?

В аэропорт.

Летуны, обитавшие в бывшем областном Курумоче, могут подсобить в самом начале пути. Слышал он, что те регулярно мотаются в сторону Саратова. Несутся по воздуху, аки раньше. Разве что не так быстро и безопасно. Хотя, опять же, смотря какое «раньше» рассматривать.

Он вполне знал, чем расплатиться за перелет. Два небольших чемоданчика, аккуратно упакованные, сейчас стоили дороже любого золотого браслета в палец толщиной. Почему? Потому что внутри чемоданчиков лежали автономные плитки, работающие на баллонах с газом. Газ у летунов явно водится. А уж баллоны Морхольд захватит с собой.

Вообще, размышляя здраво, порой приходилось просто-напросто поражаться. Удаче и не иначе как высшему благоволению к человеческому роду. Загадили матушку-планету, превратили атмосферу в решето, залили все огнем и радиацией, и вот, смотрите, регулярно кто-то да сталкивается с чудесами. Морхольд столкнулся с четырьмя небольшими баллончиками, по какой-то причине полными газа. И работающими. Так же, как и плитки. И думалось ему, что за такое богатство место себе он приобретет обязательно. Только бы добраться.

С такими мыслями он вновь отправился спать.