Полдень сегодняшней ночи

– Друг мой, терпеть не могу этот твой жаргон. Бросай дурные привычки. Изящество в наших краях ценится выше тупой свирепости, поверь мне. Что же касается душ, то… Тебе, скажем, после экспертизы на пропускном пункте предложили поступить на службу в иерархию, и должны были показать… кое-что. Для убедительности.

– Показали, ну. Вроде цеха. Токарные станки. Только вместо деталей – люди. Их там всяко точили. Т-твою! Стружки мясные. Р-р-р-р. У меня очко…

– Ты испугался. Провинция Динамо, надо полагать. Но ведь это иллюзия, тела износились или были испорчены еще в Срединном мире. Тел нет. Нет никаких тел.

– А что есть?

– Души, друг мой, души. Чувство боли для них не потеряно, как и ощущение тела. Все это восстанавливается с помощью нехитрых технических приемов на входе в Королевство. Великолепное свойство! Одну и ту же руку можно в течение суток отрубить хоть тридцать раз. Способность вновь ощущать утраченное восстанавливается через 666 ударов сердца… Тело это всего лишь дискета, носитель, выражаясь компьютерным языком. А носители можно менять. Компьютеры при вас уже были? Хорошо. Так вот, душа – что-то вроде саморазвивающейся программы. Ее нетрудно обмануть, испортить, заставить воспринимать как существующее то, чего нет.

– Дела…

– Вернемся к разрушению и комфорту. Видишь ли, есть в разрушении своя особенная стилистика, своя эстетика… Как бы подоходчивей растолковать? Э-э-э-м-м да уж. Вот, скажем, Вечная лестница, по которой мы идем. Всего-навсего транспортное средство, а какая метафора заложена! По ней можно, как ты уже, друг мой, знаешь, добраться до любого яруса, но всегда, заметь! – всегда ощущение такое, будто идешь вниз, спускаешься… Магический фокус? Э, не так просто. Идея вечного падения, никак не меньше. Вот так-то. Выше ли мы идем, ниже ли, все одно рушимся в бездну. Напоминание, так сказать. Или вот, например, кирпичный свод над нами… кирпичики-то через раз в трещинах, зелень клочьями свисает, разнообразные мокрицы установлены в прелестном беспорядке. Кстати о мокрицах: при желании можно и раздавить парочку, но стараниями архитектора подобные декоративные детали моментально восстанавливаются. Только отвернись… Там же, тех же размеров. Добротный стиль средневековой Европы. На ярусе самурайского стиля потолок выполнен под светлое дерево, а ступени подобны саду руин. Здесь каждая вещь отвратительна на вид, но функциональна в пользовании и по-своему эстетична.

– Хоть ты и начальник, помолчи малость. Р-р-р-р. А то я блевану в самую эстетику.

– Что с тобой, друг мой? Изъясни-ка свою дерзость.

– Чем ты поил меня вчера, Колокольчик? Так мутит, будто поноса наглотался, прости Бесе!

– Этому вину триста лет! Шато Д’Ор. В Срединном мире за такое жизни лишить могут. Жемчужина в моей коллекции.

– А по мне так пойло хуже самогона из табуретки… Натура в себе не держит.

Так шагали по преисподней к месту назначения два существа в офицерских чинах. Последний лестничный перегон от штаба в провинциальном центре до постов на Периметре. Транспортеры здесь не работали вот уже полвека, пришлось идти пешком.

Один – простая тварь из людей, точнее из бандитов. Три года назад он получил две пули в череп и очнулся на семьсот сорок первом пропускном пункте Королевства, забыв земное имя и оставив червям кладбищенским земное тело. Его протестировали и признали пригодным к службе в иерархии. Это, почитай, большое везение. Изо всей партии в триста душ только он, да одна лукавая бабенка получили шанс. Прочие пошли на «детали». Бабенка, впрочем, отказалась по неведомым женским причинам и отправилась туда же. Сорок дней занял процесс метаморфии… Как больно! Глубинная сущность взламывала временный облик и формировала новое физическое тело. Он получил в итоге собачью морду, от которой и пошло новое имя, чуткие ноздри и металлические когти на руках… Эти шестерки аж с ума посходили: «С первого раза! С первого раза – такой арсенал. Поразительно!» Песья Глотка поинтересовался, что такое второй раз, и получил обнадеживающий ответ: «Когда опять кони двинешь». Глянул в зеркало, и сердце зашлось. Уши – человеческие, лоб человеческий, волосы на голове – человеческие, а вот ниже глаз… Бульдог бы позавидовал! Песья Глотка прижился тут совсем неплохо. Лычки у экс-бандита все росли-множились, полгода назад он получил два черепа на погоны – лейтенант… А что? Житье не кислое. Если поставить себя, как положено. Служба – ничтяк, тихая, дежурный офицер на заставе у Периметра. Вчера в штаб заявился этот дрищ столичный… полковник гвардии, а в таком прикиде! Давай инспектировать, давай совать нос не в свои дела. Старый упырь Лепет, начальник штаба, велел хоть задницу начальнику вылизать, но чтоб тот довольным уехал. Правда, оказалось, нормальный мужик. Поставил даже: «Местное не пью. Обделен богатырским здоровьем…» Его эта бормотуха тоже здоровья, вишь, не прибавляет…

Зато второй собеседник – само изящество. Невысокий, тонкий, гибкий. Молодая смуглая кожа, каштановые кудри, пухлые губы, сложенные в ироничной усмешке, большие глаза со зрачками странного фиолетового оттенка и миндалевидным разрезом… О!О! Такой вот разрез лучше генеалогического древа подтверждает замечательную архаичность рода. Чуть ли не протерозойность рода… Туника свежего травянисто-зеленого цвета, пестрая повязка за голове. Кожаными шнурками к повязке прикреплены серебряные колокольчики. Сладкий звон вторит каждому шагу. Вечно он являлся в общественных местах в зеленой тунике и с бубенцами. Так и заработал имя Зеленый Колокольчик. Конечно, закон есть закон: все, кто служит Главному оппоненту за порогом смерти, должны отличаться от людей. Хоть немного. Если б снять с Зеленого Колокольчика левую сандалию, явились бы на свет божий мизинец и безымянный палец, сросшиеся одной фалангой. Но этого не видно под кожаными ремешками. А так, красивейший мужчина. Одним жестом умеет он взволновать женское сердце. Но… в общем и целом не совсем мужчина. О нет, дело не в отсутствии специфического инструментария. Никакого отсутствия, напротив, очень внушительное присутствие, мастерски задрапированное складками туники. Однако не может считаться мужчиной создание, которое не человек. Рожденное нечеловеком и встретившее первую свою смерть в обличии, совсем не похожем на человеческое. Его имя – Зеленый Колокольчик – последнее из 616 обретенных имен. Его облик – один из 308, дарованных для жизни в пределах Воздушного королевства и самый удобный из трех, дозволенных при перемещении в Срединный мир. Зеленый Колокольчик метаморфирует одним усилием воли, мгновенно и безболезненно. Конечно, он выбрал себе чин и должность, подходящие для инспекции, но его служба в иерархии выше чинов. Он пятидесятый черный апостол в верхней номерной пирамиде, на самом, можно сказать, острие… Его истинное имя и есть – Пятидесятый. Последний из номерных, Шестьсот Шестьдесят Шестой, мог перстом послать миллион Песьих глоток в огонь. Сотый отправил бы мысленным приказом. Что ж делал тут фальшивый инспектор Пятидесятый?

– Стой, кто идет! – окликнули обоих.

Госпожа преисподняя-2

10 июня, вечный вечер

– Бабушкин компот! – рявкнул лейтенант.

Песья Глотка пригляделся. Тут, у самого Периметра, всегда полутьма и… как бы дымка. Рай для тех, кто любит щуриться. Что за чума там копошится? А Зеленый Колокольчик ему:

– Да это брат твой. И одна изысканная барышня вместе с ним.

– Мохнач, ты? У, р-рожа, – по инерции Песья Глотка злился, потом радовался – братан в порядке, не натворил ничего, раз в карауле… и только через несколько мгновений испугался. Это такая особенная история, как он вытащил братишку из проклятой провинции Костежуй-III, битого-ломаного, да еще не в очередь и не по чину нагло записал капралом пограничной стражи. А что, в шестерках братка ходить будет? Или он тут сам не за бугра? Байду не гоните, тут все за своих держатся. Но история вышла очень особенная, о ней сказ – в другое время. Из местных один Лепет, старый жадный волчище, знал о том, кем приходится Песьей Глотке Мохнач. Что лейтенанту светило за эти художества, бес его знает, может, кандей на год, может принудработы в забое у гномов… пожизненно, а может и мясные стружки. Такие дела. И вдруг Колоколец этот, Бесе помилуй, разузнал. А если тихо так, полкану задрипанному, из столицы, руки-ноги…

– Даже не думай. Ни-ни, – дружески улыбаясь ответил на его дельные планы Зеленый Колокольчик. – Обслужишь меня по первому классу, я тебе скажу, что и как сделать, тогда все останется между нами. Только не упрямься…

Этот огрызок даже не смотрел на него. Конечно, у Песьей Глотки остались серьезные вопросы. Потр-роха волчьи! Надо б разобраться… Р-р-р-р… И тут Зеленый Колокольчик все-таки глянул на него. Краем глаза. На миг лейтенант почувствовал себя камнем. Натурально, булыжником. Вражина легонько толкнул истукана, и Песья Глотка почувствовал, как все его тяжкое каменное тело рушится в полный рост. Бесе! Сейчас же плоть отмерла, но пришлось лейтенанту сделать широ-окий шаг вперед, не падать же…

– Я все понял, хозяин. Прочно всосал. По первому классу. Обслужим. Как родного. Только слово скажи, когти вылижу!

– Ну, до этого дело не дойдет. Да и когтей у меня нет… в нынешней ипостаси. Здравствуйте. Вечный вечер.

– Вечный вечер, – ответствовал ему мелодичный голосок. Из полумрака на освещенную площадку перед постом вынырнули двое. Часовой и еще одно создание, гораздо более благообразное. Видимо, обещанная барышня. Стража-то уж точно бы никто не назвал благообразным. Похоже, метаморфический процесс почти отнял у него навык членораздельной речи. В том нутряном рокоте, который часовой издал в ответ на традиционное местное приветствие, нелегко было опознать что-нибудь конкретное. Когда-то, до костежуйских застенков, это был человек, вернее тоже бандит, брат-близнец Песьей Глотки, схлопотавший пулю на одной с ним разборке. С детства даун-дауном, медлительный, туповатый, Мохнач слова лишнего даже и в человечий свой век из уст не выпускал. Зато здоров был, как медведь. Не раз и не два братишки привозили его на разборку для одного только дела: показать – медведя жуткого реально выпустят, если какая непонятка… Порвет, просто в клочья порвет! Пулю, однако, никакому зверю не переспорить. В чертоге посмертном этот неуклюжий здоровяк превратился в собственную маску: вышел из него первостатейный мишка, с круглыми ушами, большим влажным носом, густой бурой шерстью – при том, что вся анатомия и физиология остались от человека… Глаза не удались. Вместо медвежьих маленьких и хитрых очей на мохначьей морде красовались два огромных жалобных кругляка. Коровы любили бы его. О! Как коровы бы его любили… Когда природные нелюди принимались дразнить беднягу, медвежка свирепел всерьез и по-настоящему. Кругляки наливались кровью, как у быка в ненастном настроении, а удар медвежьей лапы он… лучше не пробовать. Шкура опять-таки у него страшной твердости, прямо броня, а не шкура. За несколько месяцев службы Мохнач искалечил двух рядовых бесей с избыточно развитым чувством юмора; снес голову механику-гремлину, который копался бы тихо в своем моторе, нет, тоже заулыбался; пометил ведьму-повариху, будет еще дурища ставить перед ним миску сена вместо миски мяса; и… приобрел легкое сотрясение мозга от рыжего тролля – кто ж знал, что когда он так вот скалится, это не смех его разбирает, а запор или, скажем, гастрит? – рожа у тролля не того, невнятная. Но в целом медвежку любили. Такой забавный дурак!

Второе существо… Как она хороша! Черные блестящие волосы, заплетенные в десяток коротких косичек, «лунное» лицо, резные брови, маленький рот с пухлыми чувственными губами, широкие скулы, тонкий монголоидный разрез глаз. На самом кончике носа – пикантное родимое пятнышко. Фигуру лейтенант оценить не мог: форма гвардейского капитана висела на красавице как шуба на вешалке для ночных рубашек; цвет кожи в этих вечных сумерках не разглядеть, но знал он сибирячек – якуток, буряток, – кожа их бела. И, конечно, глаза! Да, да, блистательное орудие – глаза, когда они умеют выражать одновременно вызов и призыв. Старинные ценители сказали бы: в цвете своей пленительной красы эта прелесть как грозный корабль, снаряженный к бою. И вся многослойная драгоценная оснастка была подарена магическому существу женского пола, но не женщине, нет. В том месте, где она в первый раз родилась, подобных ей называли му-шубун. Все му-шубун испокон веков рождались красавицами. Право, жаль, что чарующей представительнице их племени суждено сыграть в нашем повествовании лишь эпизодическую роль.

Мохнач, отдав честь мимо всех и всяческих уставов (лапой махнул у правого уха, как будто отогнал комара), кликнул дежурного офицера… или, скорее, рыкнул дежурного офицера. Все четверо стояли молча, в ожидании. Зеленый Колокольчик усмехался: лейтенант, простофиля, глаз не мог отвесть от сибирской прелести. Му-шубун притягивала его с гипнотической силой. Что ж, у девочки действительно приятный взгляд… э-э притягательный приятный взгляд. Этот олух неотесанный уже и шажок вперед сделал. А ведь она ему даже не улыбается. Знал бы олух, как она умеет улыбаться. Скотоподобные олухи все золото мира готовы отдать за одну такую улыбку… Еще шажок. Девочка моя, это лишнее.

Песью Глотку отшвырнуло назад, на десять шагов.

– Уважаемый коллега! Похоже на то, что ваш долг только что удвоился. Вы мой о-очень большой должник. Как вас угораздило? Не все еще наши диковины узнали? Да-с. Понятно. Служите-то в наших палестинах всего ничего… – в ответ не сказал ему Песья Глотка ни слова, да и что скажешь, побывав за два сантиметра от черной гибели, спасителю своему? Поскольку именно двух сантиметров не хватило длинному шипу, вылетевшему прямехонько из родимого пятна на носу у прелести и сверкнувшему кроваво-красной медью, до лейтенантского глаза. Ловко его убрал из-под удара полковничек.

А Зеленый Колокольчик как раз занялся му-шубун. Он сделал совершенно особенное движение. Не притянул ее к себе, не подошел сам, не за руку взял и не за плечо, да и не обнял. Так берут вещицу с полочки. Только что она полеживала там, р-раз, и уже тут, в руке… Они смотрели друг другу в глаза, острие шипа застыло у самой переносицы Зеленого Колокольчика. Жало на секунду ушло внутрь головы му-шубун, затем вновь с лязгом выскочило, почти коснувшись скулы. Так несколько раз. Полковник нежно поглаживал шею прелести. Уловив мгновение, когда шип был внутри, он пальцем закрыл маленькое отверстие на носу. Видно было, как череп женщины слегка подергивается: надо полагать, смертоносный металлический стержень искал выход, но полковничий палец оказался крепче брони. Бейся, бейся…

– Прелесть моя! Гэрэл-хатунь! Милая моя девочка… – серебряные бубенчики сладострастно звякнули, когда он наклонился и поцеловал барышню. Она ответила ему, она обняла его, ее губы затеяли игру с его губами.

Странное это было зрелище. Прелесть приникла к полковнику, глухо постанывала, не отводя уст, извивалась всем телом, как змея, меняющая кожу, закрыла глаза в ласковом забытьи… Но череп продолжал подрагивать, темп ударов не снижался.

– Курва. Вот же курва. Ну и курва! – изумленно бормотал Песья Глотка.

– Впервой такое видеть, Ваше низкомерзие? – подошел сержант Мортян. Обыкновенный бес, с хвостом, копытами и рогами, причем рога в соответствии с требованиями устава чуть подточены: разить сподручнее… или сподрожнее? Не до щегольской и ненадежной тонкости сточены, но и не тяп-ляп, как у дюжинного быка. И весь бесячий облик славно подходил к этой замечательной точности в подточке рогов. Сержантская форма сидела на Мортяне как влитая – где надо подшито, где надо – отпущено. Офицерский кистень к ремню туго-натуго пристегнут. Пуговицы самопальные, серебряные, круче штатных – из человечьей кости. Для понимающего воина с первого погляда видно: бесище опытный, старый, службу знает, военная косточка. И, конечно, припасен у него мундир с костяными пуговицами, для начальства, для проверок, но в самой гуще тоскливой гарнизонной жизни этот служака умел показать свой особенный кураж.

– Да курва же, убей меня Бес, – ответил ему Песья Глотка, подавая руку. На заставе не хватало офицеров, Мортян заступил на боевое дежурство, исполняя лейтенантские обязанности. Да и опыта у него… Без малого восемьсот лет на службе, за Тридцатилетнюю войну имеет пурпурный череп с костями, а за работу в провинциях общего режима – именные пыточные клещи с серебряной насечкой «От благодарного командования». Словом, Песья Глотка подал ему руку первым.

Проверяющий еще не расцепился с прелестью. Та явственно повизгивала от восторга.

– Не скажи, – рассудительно пояснил Мортян. – Не курва. Чем она виновата, что ее родили с таким назначением: завлекать и убивать. У них, у этих му-шубун, мужиков всего ничего, один на пять баб. Безвредные твари, почти как люди. Годятся только для одного дела: баб своих развлекать… Но им же мало, им еще хочется, бабам этим. А клювик-то щелкает, желают они там или не желают. Сам, видишь ты, выскакивает. Им такие хваткие парни, как этот вот, в охотку. И косточки помнет и… того… не откинется.

– Многоразовый, значит.

– Ну.

– Му-шубун?

– Ну.

Лейтенант пришел на позицию, чтобы сменить дежурного офицера. Мортяна, стало быть. Он ожидал здесь увидеть роту пограничной стражи штатного состава. Как положено. В пограничном отряде – два квадрата, в квадрате два треугольника – по треугольнику на заставу. Треугольник состоит из трех рот: одна дежурит, две остаются в части. Потом, понятно, меняются. В роте сотня рыл с копейками: два взвода обычных бесей, звено разведки и взвод человеков. Без человеков – никак: ну не любит чистая сила технику, ни к чему ей эти пукалки скорострельные. Все, из чего стрелять умеют беси, – арбалеты, да две затынные пищали устрашающего калибра. Их, говорят лет четыреста с лишком назад в Срединном мире смастерили. Опричные какие-то оружейники. Это у людей пистолеты-автоматы, да всяческая маготехника: станковый ротный «бесячий пал», «копыто дуба» на гусеничной тяге и старенький «морок» гоблинского производства. Еще есть боевая разведывательная десантная машина. Но ее собрали здесь, в Воздушном королевстве, поскольку из Срединного мира такую крупную вещь целиком хрен вытащишь… Только по частям Ну и… не того она, не ездит, одним словом. Только стреляет, но вот не ездит совсем, поцелуй меня ангел, что ты будешь делать! Зато стреляет хорошо. Море огня! Звено разведки – тут затейливые твари. Тролль, да химера, да одна старуня из эльфов, она же ведьма, она же повариха, да гремлин… был. Зато бесей набрали из нормальной тупой провинции Гнилопят. Крепкие сельские ребята. С дубинами-топорами как надо управляются. На дырку ходят, в реке моются, серой зубы чистят. Не столичная какая-нибудь блатата, унитазов не требуют. Эта самая гнилопятская рота, да Мортян, да казарма – вот что думал увидеть здесь лейтенант, – не первый раз ведь он на боевом дежурстве. И совсем не ожидал Песья Глотка обнаружить что-нибудь еще…

– Му-шубун, значит. О, как девка-то вьется… Как эта курва здесь вообще оказалась?

– Давай-давай. Назови ее курвой еще раз, погромче. А она, между прочим, гвардии капитан. Нашивочки разглядел? Четверку бубен на плечиках у барышни наблюдаешь? А теперь на это вот посмотри… – сержант достал подколотую под обшлагом булавку с камушком. Маленькую и редкостную булавочку. Такую Песья Глотка видел только один раз в жизни, считая и тридцать семь лет ее предзагробной части. Он видел подобную же в учебном центре провинции Плац-XI, на картинке. Все сходилось: тигровый глаз, обточенный в форме пирамидки, а на нем вырезана руна «угга», из первозагросского алфавита, умершего в ту пору, когда земли Шумера еще были безлюдны… «Угга» на языке приказов и подчинения расшифровывалось так: «Повиноваться. Оказать содействие всеми имеющимися силами и средствами».

– Ну и курва… – по инерции потянул лейтенант, но сей же час осекся.

Гэрэл-хатунь на секунду оторвалась от своей ненаглядной сласти, с томной ленцой повернулась к младшему командному составу и молвила певуче:

– Sie, levtennant, qu’lluigh fehliae mattan jesst.

Зеленый Колокольчик заулыбался: