Двойник Декстера

– С каких? – полюбопытствовал Дуарте.

Я помедлил. Почему-то мне стало неловко, наверное, меня смутило присутствие постороннего; я в принципе не люблю об этом говорить, даже с Деб, это слишком личное. Я постарался заполнить паузу, схватив салфетку и вытерев нос, но оба продолжали заинтересованно смотреть на меня, как две собаки в ожидании лакомства. Ничего не оставалось, кроме как двинуться дальше.

– Ну, – сказал я, бросая салфетку в мусорное ведро, – чаще всего такие люди начинают, например… с домашних животных. В детстве. Лет в двенадцать. Они убивают собачек, кошек и все такое. Э… просто экспериментируют. Ищут правильное ощущение. Ну и… сами понимаете. Кто-нибудь из членов семьи или сосед находит мертвое животное. Тогда парня ловят и арестовывают.

– И появляется первая запись, – сделала вывод Деб.

– Возможно, – подтвердил я. – Но если наш друг действительно вписывается в схему, такое могло происходить в детстве, и им занималась инспекция по делам несовершеннолетних. Следовательно, материалы дела конфиденциальны. Нельзя просто взять и попросить судью выдать тебе закрытый документ.

– Все лучше, чем ничего, – энергично заметила Дебора. – А теперь подскажи, как развить тему.

– Деб, – запротестовал я, – у меня нет ничего… – Я снова чихнул. – Кроме простуды.

– Блин, неужели ты не можешь придумать какую-нибудь зацепку?

Я посмотрел на нее, потом на Дуарте, и ощущение неловкости усилилось, смешавшись с раздражением.

– Как?!

Дуарте пожал плечами.

– Деб говорит, ты вроде как профилировщик-любитель, – сказал он.

Я удивился и слегка разозлился: какого черта Дебора проболталась Дуарте? Мой так называемый талант по составлению психологических портретов – нечто глубоко личное, им я обязан непосредственному общению с социопатами наподобие самого себя. Но Дебора все-таки проговорилась, поскольку, возможно, доверяла Дуарте. Во всяком случае, деваться было некуда.

– А, да, – наконец выдавил я. – Mas o menos[7 - Более или менее (исп.).].

Дуарте покачал головой:

– Это что, да или нет?

Я посмотрел на Деб, и, честное слово, она ухмыльнулась.

– Алекс не говорит по-испански, – пояснила она.

– О…

– Алекс знает французский, – продолжила Деб, глядя на него с грубоватой нежностью.

Мне стало совсем неловко, поскольку я совершил грубую ошибку, предположив, будто всякий житель Майами с кубинской фамилией обязан говорить по-испански. Однако благодаря этому я получил еще одну подсказку, отчего Деборе нравился ее новый напарник. Она учила в школе французский, бог весть почему, хотя мы росли в городе, где на испанском говорили чаще, чем на английском, а французский был бесполезнее прошлогоднего снега. И хотя в Майами становилось все больше гаитян, они говорили на креольском, который походил на французский не больше, чем на китайский.

И вот Деб нашла родственную душу, и, несомненно, они привязались друг к другу. Бесспорно, нормальный человек почувствовал бы теплый прилив радостного удовлетворения при мысли о том, что у сестры благоприятная ситуация на работе, но речь-то шла обо мне, а я ничего не ощутил. Кроме раздражения и тревоги.

– Ну, bonne chance[8 - Удачи (фр.).], – сказал я. – Однако если вы поговорите с судьей даже по-французски, он вряд ли выдаст вам дело, некогда заведенное на подростка. Тем более мы не знаем, чьи документы нам нужны.

Дебора перестала смотреть на Дуарте с тошнотворной нежностью.

– Блин, – произнесла она, – я не могу просто сидеть и ждать у моря погоды.

– Возможно, и не придется, – заметил я. – Почти уверен, он нападет еще раз.

Деб долго смотрела на меня, прежде чем кивнуть.

– Да, – согласилась сестра, – я тоже в этом уверена.

Она покачала головой, взглянула на Дуарте и вышла. Он последовал за ней, а я чихнул.

– Gesundheit[9 - Будьте здоровы (нем.).], – сказал я самому себе, но лучше мне не стало.

Глава 8

В течение следующих нескольких дней я снова занимался охотой на «хонду». Каждый вечер я, немного задержавшись на работе, намечал себе очередной адрес и отправлялся туда на машине, если идти пешком оказывалось слишком далеко. Я возвращался домой, только когда становилось уже совсем темно и невозможно было ничего разглядеть, проходил мимо семейного стола и запирался в ванной, не говоря ни слова, с каждым вечером все более удрученный.

На третий вечер интенсивных поисков я вошел в дом в поту с головы до ног и понял, что Рита смотрит на меня, оглядывая сверху донизу, словно пытается обнаружить какой-то изъян. Я остановился и спросил:

– Что?

Она подняла глаза и покраснела.

– Ничего… просто уже поздно, и ты весь мокрый… я подумала… правда ничего.

– Я бегал, – объяснил я, недоумевая, почему вынужден оправдываться.

– Ты же поехал на машине, – заметила Рита.

Мне показалось, она уделяет слишком большое внимание моим делам, но, возможно, такова одна из маленьких странностей брака, поэтому я предпочел не заострять на этом внимание.

– Я заехал на школьный стадион, – сказал я.

Рита долго смотрела на меня, ничего не говоря, и в ее душе явно что-то происходило, хотя я понятия не имел, что именно. Наконец она произнесла:

– Да, теперь ясно.

Она встала и прошла на кухню, а я отправился в долгожданный душ.

Может быть, раньше я этого не замечал, но теперь каждый вечер, когда я возвращался после «пробежки», Рита встречала меня тем же загадочным напряженным взглядом, а потом шла на кухню. На четвертый день этого странного поведения я последовал за ней и молча встал на пороге. Она открыла шкаф, достала бутылку вина и налила полный бокал. Когда она поднесла его к губам, я, незамеченный, попятился.

Я не находил в происходящем никакого смысла; неужели существовала некая зависимость между моим приходом домой в состоянии взмыленности и решением Риты выпить вина? Я ломал голову, пока принимал душ, но через несколько минут остановился на том, что недостаточно разбираюсь в сложной теме брака и человеческих взаимоотношений, а еще меньше – понимаю Риту, но в любом случае у меня есть и другие заботы. Найти ту самую «хонду» было гораздо важнее, а я пока не достиг еще никакого результата, хотя в этой сфере являлся специалистом. Поэтому я перестал биться над разгадкой тайной взаимосвязи между Ритой и Вином, сочтя это еще одним кирпичиком в сплошной стене разочарований, которая воздвигалась вокруг.

Через неделю простуда прошла, а я вычеркнул много имен из списка, достаточно, чтобы задуматься, не трачу ли я драгоценное время понапрасну. Я затылком чувствовал горячее дыхание и испытывал все возрастающее желание нанести удар раньше, чем мой незнакомец нападет, но оно отнюдь не сделало меня ближе к Свидетелю. С каждым днем и с каждым вычеркнутым из списка именем я становился раздражительнее и даже начал грызть ногти, хотя отделался от этой привычки еще в школе. Я злился, испытывал сильнейшее недовольство и часто задумывался, не окажется ли напряжение непосильным.

Но мне по крайней мере повезло больше, чем офицеру Гюнтеру. Когда жестокое убийство Марти Клейна превратилось, так сказать, в постоянный тревожный гул на заднем плане, офицера Гюнтера тоже нашли мертвым. Он был полицейским, а не детективом, как Клейн, но, бесспорно, над ним поработал наш знакомый убийца. Он медленно и методично размозжил тело Гюнтера, превратив его в сплошной двухсотфунтовый синяк и переломав все крупные кости с тем самым терпением и тщанием, которые оказали столь несомненный эффект на Клейна.

На сей раз тело оставили не в патрульной машине на трассе I-95. Офицера Гюнтера заботливо устроили в Бейфронт-парке, прямо перед Факелом дружбы, и в этом однозначно ощущалась ирония. Труп нашла молодая канадская чета, приехавшая в свадебное путешествие и отправившаяся рано утром на романтическую прогулку. Еще одно долгое воспоминание о чудесном времени, проведенном в нашем волшебном городе.

Приехав в Бейфронт-парк, я увидел маленькую компанию полицейских, охваченных чем-то вроде сверхъестественного ужаса. В этот относительно ранний час атмосфера тихой паники на месте преступления никоим образом не проистекала от нехватки кофе. Все присутствующие были напряжены, даже ошеломлены, словно увидели привидение. И я с легкостью понял почему: обычный человек не сумеет почти публично бросить труп и скрыться незамеченным. Бискайнский бульвар в Майами не назовешь уединенным и безлюдным местом, куда может заглянуть среднестатистический маньяк-убийца, чтобы избавиться от тела. Вблизи Факела всегда полно народу, но почему-то Гюнтера бросили именно тут, и, судя по всему, он пролежал несколько часов, прежде чем его обнаружили.

Как правило, копы весьма чувствительны к прямым вызовам. Они считают оскорблением, если кто-нибудь занимается столь дерзким эксгибиционизмом перед носом у закона. Подобные случаи вызывают справедливую ярость всех правоохранительных органов. Но лучшие полицейские Майами полнились не гневом, а сверхъестественным страхом, точно разом собрались бросить оружие и обратиться за помощью в службу психологической поддержки.