Бродяги Дхармы

– А что за той скалой?

– Там высокая трава, кустарники, разбросаны валуны, там петляют прекрасные ручейки, в которых льдинки – даже днем, кое-где лежит снег, огромные деревья, а один валун – больше двух домиков Альвы, поставленных один на другой, он наклоняется, и там у нас будет такая впадина, типа пещеры, где мы разложим большой костер, он будет отражать тепло от стенки. А дальше трава и лес заканчиваются. Это будет где-то девять тысяч футов.

В теннисках было невероятно легко скакать с камня на камень, но немного погодя я заметил, как изящно это делает Джафи: он мелкими шажочками перепрыгивал по валунам, иногда как бы намеренно танцуя, – его ноги скрещивались справа налево и слева направо, и первое время я повторял каждый его шаг, но потом понял, что лучше всего самому спонтанно выбирать себе валуны и выделывать свой рваный танец.

– Секрет такого восхождения, – сказал Джафи, – как дзен. Не думай. Танцуй себе дальше. На свете нет ничего легче, на самом деле даже по плоской земле ходить труднее, слишком монотонно. А тут при каждом шаге возникают ничего так себе проблемки, но ты ни разу не сомневаешься и хоп – уже на другом валуне, который выбрал не понять почему, совсем как в дзене. – Так оно и было.

Теперь мы почти не разговаривали. Мышцы ног у нас притомились. Долго – часа три – поднимались мы по этой длинной-длинной долине. День стал постепенно переходить в вечер, свет становился янтарным, на долину сухих валунов зловеще опустились тени – но не пугали, а опять придавали всему какое-то бессмертие. Утки были выложены очень заметно: становишься на верхушку валуна и смотришь вперед, засекаешь утку (обычно это маленькая пирамидка из двух плоских камней и, может, третий, круглый, – сверху для украшения) и движешься к ней. Эти утки выкладывали предыдущие скалолазы – специально чтобы избавить следующих от мили-другой блужданий по огромной долине. Наш ревущий поток тем временем оставался все время рядом – только у?же и спокойнее, он сбегал с самого утеса в миле впереди, расплываясь большим черным пятном, хорошо заметным на серой скале.

Прыгать с валуна на валун с тяжелой поклажей, ни разу не оступившись, оказалось легче, нежели предполагалось: едва попадаешь в ритм танца, уже не упадешь. Иногда я оглядывался на долину внизу и поражался, как высоко мы забрались, какие горизонты гор распахиваются теперь за нами. Наш прекрасный парк в конце тропы был как крошечный глен в Арденском лесу[71 - Арденский лес – некогда лесистая местность в Уорикшире, Англия, место действия пасторальной комедии Уильяма Шекспира «Как вам это понравится» (As You Like It, 1599, опубл. 1623; рус. пер. П. Вейнберга).]. Затем склон сделался круче, солнце – краснее, и вскоре под сенью некоторых скал я увидел пятачки снега. Мы добрались до того места, где утес вроде как совсем нависал над головой. Тут я увидел, что Джафи впереди скинул рюкзак, и запрыгал по камням к нему.

– Ну, тут бросаем шмотки и лезем эти несколько сот футов по скале на самый верх, видишь – там не такой откос, найдем нашу стоянку. Я помню, где она. Хотя сам можешь и тут посидеть, отдохни или просто побей баклуши, а я тут поброжу, я люблю один лазить.

Ладно. Я сел, сменил мокрые носки и снял влажную от пота майку, сложил по-турецки ноги и отдыхал, посвистывая, где-то около получаса – очень приятное занятие, – а Джафи тем временем вернулся и сказал, что нашел стоянку. Я думал, до нее – коротенькая прогулочка, а на деле мы прыгали по крутым валунам еще почти час, причем некоторые каменюки приходилось огибать, затем поднялись на уровень плато и там по более-менее ровной траве прошли еще сотни две ярдов дотуда, где среди сосен высился огромный серый камень. Вот тут-то земля была сплошь великолепием: на траве лежал снег с подтаявшими прогалинами, болботали ручейки, по обеим сторонам – громадные молчаливые скалы, и дул ветер, и пахло вереском. Мы вброд перешли миленький ручеек глубиной с ладошку – жемчужная, чистая, светлая водичка – и подступили к каменной громаде. Там, где стояли лагерем другие скалолазы, лежали старые обугленные бревна.

– А где тут Маттергорн?

– Отсюда не видно, но… – показал пальцем на верх плато подальше и ущелье с осыпью, изгибавшееся вправо, – …вон за той лощиной и вверх пару миль или около того, и там будет его подножие.

– Ух, черт, так это займет у нас еще целый день!

– Со мною – не займет, Смит.

– Что ж, Райдери, тогда я не против.

– Ладно, Смити, а теперь давай-ка расслабимся, побалдеем и приготовим какой-никакой ужин, пока будем ждать старину Морлири?

И вот мы распаковались, все выложили, покурили и отдохнули. Горы теперь отдавали таким розоватым, в смысле – камни, это все была лишь твердая скала, покрытая атомами пыли, накопившимися здесь с начал безначальных времен. Вообще-то я боялся этих зазубренных чудищ, окружавших нас со всех сторон, да еще нависавших над самой головой.

– Такие безмолвные! – сказал я.

– Ага, чувак, знаешь, гора для меня – это Будда. Только подумай, столько терпения, сотни тысяч лет она сидит здесь совершенно молча, и как бы молится за все живое в этом молчании, и только ждет, чтоб мы прекратили свою глупую возню. – Джафи вытащил чай, китайский, насыпал в жестяной котелок, тем временем разложив костер, для начала небольшой, солнце нас пока еще освещало, потом загнал покрепче между больших камней длинную палку, чтоб было на чем подвесить котелок, и скоро вода уже кипела, он налил кипяток в свой чайник, и вскоре мы уже пили чай из жестяных кружек. Я сам принес воды из ручья, холодной и чистой как снег, как глаза небес за хрустальными веками. Стало быть, чай этот был самым чистым и утоляющим жажду напитком в моей жизни, его хотелось пить еще и еще, он действительно утолял жажду и горячим омывал все нутро.

– Теперь понимаешь восточную страсть к чаю, – сказал Джафи. – Помнишь, я рассказывал, в той книге написано, что первый глоток веселит, второй – радует, третий успокаивает, четвертый сводит с ума, пятый повергает в экстаз.

– Совсем как про нас, старик.

Камень, под которым мы разбили лагерь, был просто чудом. Тридцати футов в высоту и тридцати футов в ширину у основания, почти идеальный квадрат, деревья переплетались над ним и свешивали ветви к нам. От основания каменная стена изгибалась наверх, поэтому, если хлынет дождь, у нас будет хоть какое-то прикрытие.

– Как эту громадину сюда занесло?

– Возможно, ледник отступал и оставил. Видишь вон снежное поле?

– Ну.

– Это осталось от ледника. Либо так, либо этот камешек грохнулся сюда с невообразимых доисторических высот, каких нам не постичь, – или, может, этот сукин сын приземлился сюда, когда в юрский период весь этот хренов хребет вылез на поверхность. Рей, когда вот тут, наверху – ты ведь не в гостиной в Беркли сидишь. Здесь тебе и начало, и конец мира. Взгляни, сколько терпеливых Будд смотрят на нас и ничего не говорят.

– А ты сюда ходишь совсем один…

– И на целые недели, как Джон Мьюир, ползаю тут сам по себе вдоль по кварцитовым жилам, или собираю букетики цветов и приношу их в лагерь, или просто разгуливаю голышом и пою, и готовлю себе ужин, и смеюсь.

– Джафи, надо отдать тебе должное – ты самый счастливый кошак на свете, и величайший притом, ей-богу. Я в натуре доволен, что все это узнаю от тебя. В таком месте и я становлюсь верен, в смысле, понимаешь, у меня есть молитва – знаешь, какая у меня молитва?

– Какая?

– Я сажусь и говорю: перечисляю всех друзей, всех родственников, всех врагов, одного за другим, без всяких обид и благодарностей, без гнева, без ничего, и говорю типа вот так: «Джафи Райдер, равно пустой, равно любимый, равно грядущий Будда», – потом перехожу к следующему, скажем: «Дэвид О. Селзник[72 - Дэвид Оливер Селзник (1902–1965) – американский продюсер, один из столпов голливудской киноиндустрии.], равно пустой, равно любимый, равно грядущий Будда», – хоть и не беру таких имен, как Дэвид О. Селзник, я беру только тех, кого знаю, ибо когда я произношу «равно грядущий Будда», я хочу думать об их глазах – возьми вот, к примеру, Морли, его голубые глаза за очками: как подумаешь «равно грядущий Будда», подумай и об этих глазах – и точно вдруг увидишь подлинное тонкое спокойствие и истину его грядущей буддовости. А затем подумай о глазах своего врага.

– Это замечательно, Рей. – И Джафи вытащил записную книжку, и вписал туда мою молитву, и покачал в изумлении головой: – Это очень, очень здорово. Я научу этой молитве монахов, которых встречу в Японии. У тебя все правильно, Рей, беда лишь в том, что ты так и не научился добираться до таких вот мест, позволил миру утопить себя в его навозе, он тебя достал… Хоть я и говорю, что сравнения одиозны, но то, о чем мы говорим сейчас, – истинно.

Он вытащил грубый булгур и вывалил в него пару пакетиков сушеных овощей, потом высыпал все в котелок, чтобы сварить вечером. Мы стали прислушиваться, не донесутся ли йодли Генри Морли, но все было тихо. Нам уже стало беспокойно за него.

– Самое неприятное, черт бы его побрал, если он свалился с камня и сломал ногу – там, где ему никто и помочь-то не сможет. Это опасно… Я, правда, и один здесь хожу, но я-то – старый горный козел.

– Есть уже хочется.

– Мне тоже, черт, скорей бы он уже дошел. Давай побродим тут, поедим снега, воды попьем и подождем еще.

Мы так и сделали – обследовали верхнюю часть плато и вернулись. Солнце уже ушло за западную стену долины, темнело, розовело, холодало, по зазубринам поползло больше оттенков лилового. Небо было глубоко. Мы уже различали бледные звезды, по крайней мере – одну-две точно. Вдруг услышали дальний крик:

– Йоделахи-и! – и Джафи подпрыгнул, вскочил на большой валун и завопил в ответ:

– Хоо! хоо! хоо! – Вернулся наш Йоделахи.

– Он далеко?

– Да боже мой, судя по звуку – он еще и с места не трогался. Он даже до начала долины с валунами не дошел. Дотемна вряд ли сюда доберется.