Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130

В 1016 г., когда Мелус побывал на горе Сан-Анджело, сарацины нападали на Салерно, но нигде не упоминается о сарацинском набеге в 999 г., которым Аматус датирует свой рассказ. Может быть, даже если история в целом правдива, автор допустил здесь одну из своих редких хронологических ошибок и два визита паломников датируются примерно одним временем. Если это так, то не может ли быть, что речь идет не о двух группах паломников, а об одной и той же? Не могла ли встреча с Мелусом в храме, якобы случайная, быть умышленно подстроена им самим и Гвемаром, который незадолго до того предоставлял ему убежище и являлся одним из главных тайных покровителей лангобардских сепаратистов? Не исключено. Однако, как утверждает Э. Иорансон в своей книге «Начало нормандского владычества в Италии», оба рассказа легендарны и вполне вероятно, что первые нормандцы были в Италии просто изгнанниками, которых подговорил вмешаться в лангобардские дела папа Бенедикт VIII в качестве части своей антивизантийской политики. Мы этого никогда не узнаем. Но исходила ли инициатива от князя, патриота или папы и были ли те, к кому он обращался, беглецами или паломниками, в одном сомневаться не приходится: он достиг цели. Весной 1017 г. первые молодые нормандцы были уже в пути.

Глава 2

Прибытие

И их народ чрезвычайно умножился, так что поля и леса не могли более давать им все необходимое… и тогда эти люди ушли, покинули то, что было скудным, в поисках изобилия. Но они не хотели, как многие, кто пускался по свету, служить другим; но, как древние рыцари порешили, что все будут им подчиняться, признавая их верховными правителями. И так они подняли оружие, оставили мирную жизнь и совершили великие деяния и рыцарские подвиги.

    Аматус, I, 1, 2

Возможно, лангобардские предводители не наводили никаких справок о воинах, чьей помощи они добивались, и единственным критерием отбора являлась мощная доблесть. Весть об этом приглашении быстро распространилась по городам и манорам Нормандии, и истории о южных прелестях, бессилии местных жителей и богатом вознаграждении, которое ожидает любого нормандца, готового совершить путешествие, без сомнения, не теряли ничего в пересказе. Эти истории придумывались в расчете на самую подвижную группу нормандского населения, поэтому первый отряд нормандских воинов в Италии если и походил внешне на «древних рыцарей» Аматуса, по сути имел мало общего с рыцарями каролингских легенд, чьи подвиги они хрипло воспевали. Основную массу составляли младшие сыновья рыцарей и землевладельцев, которые, не имея собственных наследственных земель, мало были привязаны к своему дому; к ним присоединилась значительно менее уважаемая группа профессиональных наемников, игроков и авантюристов, привлеченных легкими деньгами. По дороге, особенно в Бургундии и Провансе, к ним присоединился обычный сброд – беглые преступники, разбойники и прочие. Летом 1017 г. армия пересекла реку Гарильано, по которой проходила южная граница Папской области, и направилась в Капую. Там, возможно по предварительной договоренности, их с нетерпением поджидал Мелус с собственным войском в полной готовности и горевший желанием драться.

Для лангобардов единственный шанс на успех состоял в том, чтобы атаковать византийцев до того, как они успеют оценить возникшую ситуацию и вызовут подкрепление, поэтому Мелус был прав, внушая своим новым союзникам, что они не должны терять время. Он повел их через границу в Апулию, и они застали врага врасплох. С приходом зимы, когда военные кампании первого года завершились, бунтовщики могли похвастаться несколькими крупными победами и с полным правом отпускали шутки по поводу женоподобия греков; к сентябрю 1018 г. они изгнали византийцев из всех земель от Форторе на севере до Трани на юге. В октябре, однако, в войне наступил перелом.

На правом берегу реки Офанто, примерно в четырех милях от Адриатического моря, большая скала по-прежнему вздымается над равниной, где в 216 г. до н. э. карфагенская армия под командованием Ганнибала нанесла римлянам одно из самых кровавых и сокрушительных поражений за всю их историю. Здесь же, двенадцать веков и тридцать четыре года спустя, лангобардские и нормандские объединенные силы под командованием Мелуса потерпели еще большую катастрофическую неудачу в сражении с византийской имперской армией, ведомой величайшим из катапанов Василием Боиоаннесом. По настоянию Боиоаннеса император Василий II прислал из Константинополя большое подкрепление: Аматус пишет, что греки роились на поле, как пчелы, вылетавшие из улья, а их копья напоминали заросли тростника. Но здесь сыграло роль и другое немаловажное (если не главное) обстоятельство: Василий укрепил армии своими собственными северными воинами – отрядом варяжской гвардии, большим войском викингов, присланным ему тридцать лет назад от князя Владимира из Киева как выкуп за сестру. Лангобарды сражались храбро, но напрасно; почти все были перебиты, и с ними погибла последняя надежда Мелуса на независимость лангобардов в Апулии. Сам он сумел спастись и после месяцев бесцельных скитаний по герцогствам и папским владениям нашел приют при дворе императора Западной империи Генриха II в Бамберге. Там он умер двумя годами позже, сломленный и разочарованный. Генрих, как главный соперник Византии в борьбе за главенство в южной Италии, поддерживавший Мелуса в прошлом, почтил его пышными похоронами и великолепным надгробием в новом соборе; но ни искусство создателей памятника, ни пустой титул герцога Апулийского, дарованный ему Генрихом незадолго до смерти, не могли скрыть того факта, что Мелус проиграл и, что еще хуже, в своем стремлении принести свободу собственному народу он совершил нечто, сделавшее эту свободу вовсе недостижимой. Он привел в страну нормандцев.

Они тоже сражались храбро и понесли большие потери при Каннах. Их вождь, некий Жильбер, пал на поле битвы, и ряды войска сильно поредели. Но нормандцы перегруппировались после сражения и выбрали предводителем брата Жильбера – Райнульфа. Теперь, когда Мелус бежал, они должны были полагаться на самих себя, по крайней мере до тех пор, пока не найдут нового человека, который будет им платить. Обескураженные, они удалились в горы, чтобы найти какое-нибудь убежище, которое стало бы их постоянной штаб-квартирой и сборным пунктом для вновь прибывших воинов, которые все еще приезжали с севера. Первый выбор оказался неудачным; при строительстве крепости нормандцы потерпели поражение еще более плачевное, чем при Каннах. Вильгельм Апулийский рассказывает, что их постигло нашествие лягушек, которые появились в таком количестве, что невозможно было продолжать работу. После постыдного отступления перед квакающим хором воины нашли другое место, которое оказалось более подходящим. Благодаря постоянному притоку новых сторонников численность войска вскоре восстановилась и даже увеличилась. Кроме того, несмотря на первое жестокое поражение, их репутация как воинов не имела себе равных; и их услуги пользовались спросом.

Большой котел южной Италии никогда не переставал кипеть. В стране, у границ и в пределах которой постоянно сталкивались интересы четырех величайших держав того времени, раздираемой на части воинственными притязаниями четырех рас, трех религий и множества независимых, полунезависимых и мятежных государств и городов, сильная рука и острый меч никогда не оставались без применения. Многие молодые нормандцы примкнули к Гвемару из Салерно; другие обратились к его шурину и сопернику Пандульфу из Капуи – Волку из Абруццо, чья энергия и честолюбие доставляли много хлопот соседям. Некоторые предпочли Неаполь, Амальфи или Гаэту. Тем временем катапан Боиоаннес закрепил свою победу, построив новую крепость для защиты своей апулийской границы – укрепленный город Трою у входа в ущелье, ведущее через Апеннины на равнину. Ему, однако, требовались воины для укомплектования постоянного гарнизона – а поскольку варяги к тому времени с триумфом вернулись в Константинополь, приходилось искать где-то еще. Поскольку нормандцы были просто наемниками, а катапан узнавал хорошего воина с одного взгляда, нет ничего удивительного в том, что год спустя после Канн хорошо вооруженная армия нормандцев отправилась в Апулию защищать законные владения Византии от продолжающихся подлых атак лангобардских бунтовщиков.

Такая постоянная смена «хозяев» и союзников, казалось, вредила нормандским интересам. Безусловно, если они хотели увеличить свою мощь до такой степени, чтобы установить свое главенство на полуострове, им следовало выступать единым фронтом, а не рассредоточиваться бесцельно между бесчисленными группировками, которые искали их помощи. Но на этой стадии мысль о главенстве еще не сложилась и никакого единства, которое следовало беречь, просто не было. Каждый поступал исходя из собственных интересов; национальные чаяния были на втором плане, если вообще принимались в расчет. К счастью для нормандцев, личные и национальные интересы часто совпадали; и парадоксальным образом именно разъединенность подготовила завоевание. Если бы они действовали заодно, они непременно нарушили бы баланс сил в южной Италии, поскольку их было слишком мало, чтобы властвовать самим, и слишком много, чтобы не укрепить опасным образом любую группировку, к которой они примкнули бы. Но, разделяясь, меняя союзников и противников во всех мелких стычках, в которые они оказывались втянуты, и принимая почти неизменно сторону победителей, они не давали никому из соперников слишком усилиться; поддерживая всех, они добились того, что не поддерживали никого; продавая свой меч не тому, кто предлагал наивысшую цену, но любому покупателю, они сохраняли для себя свободу действий.

Не одним нормандцам пришлось пересмотреть свои позиции после Канн. Одним ударом Византия вернула себе власть в Апулии и укрепила свой авторитет во всей Италии. На лангобардские герцогства это произвело, как можно догадаться, большое впечатление. В начале 1019 г. Пандульф Капуанский откровенно принял сторону греков и дошел до того, что послал ключи от своей столицы в Константинополь. В Салерно Гвемар не делал столь широких жестов, но и не скрывал, к кому теперь обращены его симпатии. Наибольшее удивление – по крайней мере на первый взгляд – вызывает позиция Монте-Кассино. Этот монастырь всегда считался оплотом латинских интересов на юге Италии – а именно интересов папы и западного императора. В качестве такового он поддерживал Мелуса и даже предоставил его шурину Даттусу после Канн то же убежище, в котором он скрывался после предыдущего поражения лангобардов в 1011 г., – принадлежавшую монастырю укрепленную башню на берегу Гарильано. Но несколько месяцев спустя настоятель монастыря высказался в поддержку притязания Константинополя. Только властитель Беневенто хранил верность Западной империи.

Все эти вести не порадовали императора Генриха, а еще менее – папу. Бенедикт VIII, человек прямой и порядочный[2 - Порядочный со своей точки зрения. Он ответствен за то, что отдал приказ о первом (увы, не последнем) официальном преследовании евреев в истории средневекового Рима – после землетрясения в 1020 г.], не был религиозным деятелем в полном смысле этого слова. Выходец из знатной тускуланской семьи, он, возможно, и вовсе не принадлежал к духовенству до момента своего избрания на папский престол в 1012 г. В течение двенадцати лет своего пребывания папой он проявил себя прежде всего политиком и человеком дела, чьи усилия были направлены на укрепление связей папства с Западной империей и освобождение Италии от всех других притязаний. В 1016 г. он лично вел армию против сарацин и всеми силами поддерживал Мелуса и Даттуса в их борьбе против греков, дважды договариваясь с настоятелем Монте-Кассино, чтобы он предоставил убежище Даттусу в башне Гарильано. Теперь папа обнаружил, что все его усилия ничего не принесли, а позиции Византии неожиданно упрочились. Дезертирство Монте-Кассино было особенно серьезным ударом – хотя, возможно, наиболее объяснимым, если вспомнить, что аббат монастыря Атенульф был братом Пандульфа из Капуи и незадолго до того приобрел при загадочных обстоятельствах большое имение около Трани в византийской Апулии. Кроме того, существовала опасность продолжения греческой экспансии. После таких успехов византийцы могли не удовлетвориться Капитанатой. Балканские войны, которые так долго отвлекали на себя грозную силу Василия II и принесли ему титул Болгаробойца, теперь закончились. Папская область представляла собой лакомую добычу. Если бы Боиоаннес пересек реку Гарильано, никаких преград не стояло бы между ним и воротами Рима; а коварное семейство Кресченти, давние враги графов Тускуланских, сумели бы извлечь выгоду из этой беды. Уже сто пятьдесят лет папы не посещали земель к северу от Альп, но, после того как новость об измене Монте-Кассино дошла до него, Бенедикт больше не колебался. В начале 1020 г. он отправился в Бамберг, чтобы обсудить ситуацию со старым другом и союзником Генрихом II.

Читая о Бенедикте и Генрихе, невозможно избавиться от мысли, что папе следовало быть императором, а императору – папой. Генрих Святой полностью заслужил прозвище, хотя едва ли заслуживал канонизации: поводом для нее стало главным образом унылое целомудрие, которое он соблюдал в отношениях со своей женой Кунигундой Люксембургской. Его набожность была щедро приправлена суевериями, но он был глубоко верующим человеком и имел две главные страсти в жизни – строительство церквей и религиозные реформы. Эти духовные занятия, однако, не избавляли его от необходимости управлять громадной империей. Невзирая на постоянное вмешательство Генриха в дела церкви, он и Бенедикт были друзьями с 1012 г., когда Генрих, тогда еще только король Германии[3 - Титул императора присваивался только после того, как избранный германский король был коронован папой в Риме. Генрих первым назвал себя королем римлян после того, как был избран императором.], поддержал Бенедикта на папских выборах против его соперников Кресченти. Их дружба укрепилась после того, как Бенедикт, в свою очередь, поддержал Генриха и в 1014 г. короновал их с Кунигундой имперской короной, позже основой этой дружбы были политические взгляды Бенедикта и религиозные – Генриха. Тогда еще ничто не предвещало той долгой и изнурительной борьбы между империей и папством, которая должна была вскоре начаться и достичь своего апогея при Фридрихе II, два столетия спустя; на тот момент обе силы находились в согласии. Угроза одной была угрозой другому.

Бенедикт прибыл в Бамберг накануне Пасхи 1020 г., и после пышных празднеств в новом кафедральном соборе Генриха они с императором перешли к делам. Вначале они попытались привлечь к сотрудничеству Мелуса, чье знание политической ситуации в южной Италии, а также сильных и слабых сторон византийской политики могло им пригодиться; но неделю спустя после приезда папы «герцог Апулийский» внезапно угас и Генриху с Бенедиктом пришлось действовать самостоятельно. Для решительного Бенедикта план действий был ясен: Генрих сам должен повести крупные военные силы в Италию. Эта экспедиция, к которой в нужный момент присоединится сам папа, не преследовала цели полностью вытеснить Византию из Италии – для этого время еще не пришло, – но должна была продемонстрировать, что Западная империя и папство являются силами, с которыми следует считаться, и они готовы защищать свои права. Подобный шаг мог повлиять на маленькие города или мелких лангобардских баронов, которые еще не выбрали, на чью сторону встать, и одновременно убедить Боиоаннеса, что любое дальнейшее продвижение грозит ему гибелью.

Генрих, хотя в целом одобрил этот план, не был полностью убежден. Деликатность ситуации состояла в том, что греки фактически оставались на своей территории, даже если император формально этого факта не признавал. Последние действия Византии явились результатом лангобардского бунта и расцениваться как агрессия едва ли могли. Поведение лангобардских герцогств и Монте-Кассино действительно давало повод для гнева, но, как Генрих прекрасно знал, они слишком ценили свою независимость, чтобы стать сателлитами Византии. Ради них одних не стоило организовывать военную экспедицию такого масштаба, как предлагал Бенедикт. В результате папа вернулся в июне в Италию, так и не получив от императора конкретного ответа.

В течение года Генрих колебался, и в течение года все было спокойно. Затем в июне 1021 г. Боиоаннес нанес удар. По предварительному соглашению с Пандульфом греческое войско вступило на капуанскую территорию и спустилось по реке Гарильано до башни, которую Даттус с группой своих соратников-лангобардов и небольшим отрядом все еще верных им нормандцев сделал к тому времени своей штаб-квартирой и в которой – полагаясь, вероятно, на защиту папы – он продолжал оставаться даже после измены Капуи и Монте-Кассино. (Никогда ни в это время, ни в какую другую пору своей жизни Даттус не проявлял признаков интеллекта.) Башня была построена для защиты от сарацин. Для этой цели она вполне подходила, но не могла выстоять против хорошо вооруженного греческого войска. Даттус и его люди доблестно сражались два дня, но на третий им пришлось сдаться. Нормандцев пощадили, но все лангобарды были казнены. Самого Даттуса доставили в Бари; там его в цепях провезли по улицам на осле, а вечером 15 июня 1021 г. зашили в мешок вместе с петухом, обезьяной и змеей и бросили в море.

Вести о случившемся быстро достигли Рима и Бамберга. Бенедикт, считавший Даттуса своим личным другом, был глубоко возмущен этим новым предательством со стороны Пандульфа и аббата Атенульфа, которые, по слухам, получили щедрое вознаграждение за то, что сдали в руки врагов своего соотечественника, последнего, кто мог поднять знамя борьбы за независимость лангобардов. Более того, именно папа посоветовал Даттусу укрыться в башне и договорился с монахами Монте-Кассино, чтобы ему предоставили это убежище. Была задета честь папства, а такого Бенедикт не мог простить. Тон его писем в Бамберг, которыми он забрасывал Генриха со времени своего возвращения в Италию, стал еще более резким. История с Даттусом была только началом; успех этой операции воодушевит греков и прибавит им дерзости. Следует предпринять решительные действия, пока не поздно. Генрих более не колебался. На рейхстаге в Ниймагене в июле 1021 г. было решено, что император должен вести армию в Италию быстро, как только возможно. Остаток лета и вся осень ушли на подготовку, и в следующем декабре огромное войско выступило в поход.

Экспедиция первоначально задумывалась как демонстрация силы, и именно таковой она и являлась. На марше армия была разбита на три подразделения, которыми по традиции командовали сам Генрих и два архиепископа Пильгрим Кельнский и Поппо Аквилейский. Первое подразделение под командованием Пильгрима получило приказ пройти по западным землям Италии через Папскую область в Монте-Кассино и Капую, чтобы арестовать там Атенульфа и Пандульфа от имени императора. Численность этого войска, как указывается, – хотя ко всем таким цифрам мы должны относиться с подозрением – составляла двадцать тысяч человек. Поппо предстояло провести второе подразделение, насчитывающее одиннадцать тысяч воинов, через Ломбардию и Апеннины к границе Апулии, чтобы в условленном месте соединиться с основной частью армии под командованием Генриха – более многочисленной, чем два других подразделения, вместе взятые, которая следовала по восточной дороге вдоль побережья Адриатики. Объединенные силы должны были затем войти в Апулию, чтобы в назидание грекам осадить и уничтожить Трою, эту гордую новую византийскую крепость, построенную Боиоаннесом, в которой размещался нормандский гарнизон.

Пильгрим подошел к Монте-Кассино, как ему было приказано, но прибыл слишком поздно. Настоятель понимал, как велик гнев Бенедикта, и знал, что снисхождения не будет; услышав о приближении имперской армии, он бежал в Отранто и погрузился на судно, идущее в Константинополь. Но возмездие настигло его. Незадолго до его бегства из монастыря ему явился в видении святой Бенедикт, чтобы сообщить, что он навлек на себя недовольство небес, и напомнил о расплате за грехи. И действительно, едва судно вышло из гавани, начался страшный шторм. 30 марта 1022 г. корабль пошел ко дну и Атенульф утонул вместе со всеми. Тем временем Пильгрим проследовал в Капую. Пандульф не собирался сдаваться без боя и призвал жителей защищать городские стены, но подданные настолько его не любили, что он не мог рассчитывать на их верность. По наущению нормандцев из герцогского эскорта, которые также недолюбливали своего прежнего хозяина и правильно оценили, на чьей стороне сейчас преимущество, группа горожан тайком открыла ворота имперской армии. Пиль– грим вошел в Капую и принял капитуляцию у ее рассерженного правителя.

По первоначальному плану Пильгрим должен был повернуть на восток, чтобы воссоединиться с остальной армией. Однако он решил по пути завернуть в Салерно, где Гвемар, хотя его поведение было менее предосудительным, чем у его шурина, все же продолжал открыто проявлять провизантийские симпатии и явно мог доставить беспокойство в будущем, если его не приструнить. Но Пильгрим вскоре обнаружил, что Салерно представляет собой нечто совсем иное, чем Капуя. Он был намного лучше укреплен, и защитники его держались мужественно, поскольку Гвемар был столь же популярен, сколь Пандульф ненавидим, а его нормандская гвардия не отступала перед войском архиепископа. Осада продолжалась в течение месяца, но Салерно, похоже, не собирался сдаваться. Между тем Пильгриму еще предстоял долгий тяжелый путь через горы на встречу с императором. В конце концов было заключено перемирие и Пильгрим согласился снять осаду в обмен на соответствующее количество заложников. Обезопасив таким образом свои тылы, он покинул Салерно и двинулся в глубь страны.

Генрих тоже шел быстро. Несмотря на громоздкость его армии и суровость альпийской зимы, он и архиепископ Поппо, чье путешествие обошлось практически без происшествий, соединились, как планировалось, в середине февраля 1022 г. Вместе они проследовали к условленному месту около Беневенто, где их ждал папа, и 3 марта Бенедикт и Генрих торжественно вступили в город. Там они оставались четыре недели, отдыхая и, вероятно, поджидая Пиль– грима. Армия пока готовилась к новому военному походу. К концу месяца союзники решили не ждать больше архиепископа и отправились в Трою.

Боиоаннес, как всегда, выполнил свою работу хорошо. Имперской армии, спустившейся с перевала на равнину Апулии, могучий отрог, на котором стояла Троя, наверное, казался неприступным; и сам город, расположенный на границе между византийской территорией и герцогством Беневенто, выглядел зловеще. Но суровая решимость папы и набожная стойкость императора сделали свое дело, и 12 апреля осада началась. Осада тянулась примерно три месяца, и за это время погода становилась все более жаркой. Удручающая монотонность военных будней была нарушена прибытием Пильгрима с новостями из Кампании и Пандульфом (все еще кипящим негодованием) в обозе. Весть о судьбе Атенульфа оставила Генриха равнодушным: по слухам, он только пробормотал стих из седьмого псалма[4 - Рыл ров и выкопал его и упал в яму, которую приготовил.]и отвернулся. Пандульфа император приговорил к смерти здесь же, на месте, но, благодаря заступничеству архиепископа, который привязался к своему пленнику за время путешествия через горы, приговор был смягчен. Пандульфа отправили в качестве пленника в земли по другую сторону Альп – жест милосердия, о котором многие в самом ближайшем будущем пожалели. Волка из Абруццо увезли в цепях, и осада продолжилась.

В отличие от своей прославленной анатолийской тезки, апулейская Троя держалась до конца. Некоторые прогермански настроенные хронисты утверждают, что Генрих сумел взять город штурмом; знаменитый своей безответственностью монах Радульф Глабер (чья безудержная фантазия соперничала с невоздержанностью в личной жизни, что позволило ему поставить своеобразный рекорд среди сочинителей XI в. по количеству монастырей, откуда его изгнали) рассказывает шаблонную малоправдоподобную историю о том, как сердце Генриха смягчилось при виде процессии из всех жителей города, возглавляемой старым отшельником, несущим крест. Но, если Троя действительно сдалась, непонятно, почему никаких упоминаний об этом нет в современных событиям южноитальянских источниках – и тем более маловероятно, чтобы Боиоаннес немедленно после этого даровал городу новые привилегии в награду за верность.

Судя по всему, Генрих не дождался своего триумфа. Он не мог продолжать осаду бесконечно. Жара брала свое, и малярия, которая была бичом Апулии вплоть до XX в., подрывала силы имперской армии. В конце июня Генрих решил снять осаду. Лагерь был свернут, и император, который сильно страдал от желчных камней, медленно двинулся в горы во главе своего огромного, но павшего духом войска. Это был не первый случай, когда лето южной Италии победило могущественнейшую европейскую армию, и, как мы увидим, не последний. Генрих встретился с папой, отбывшим еще раньше, в Монте-Кассино, где они оставались несколько дней. Бенедикт вводил в должность нового настоятеля, а Генрих просил – успешно, как говорят – чудесного избавления от своих камней. Затем, после краткого визита в Капую, где другой Пандульф, граф Теанский, обосновался во дворце своего опального тезки, папа и император отправились через Рим в Павию, чтобы присутствовать на соборе, который Бенедикт созвал по поводу церковной реформы. Для Генриха посещение такого собрания представляло неодолимый соблазн, и только в августе он уехал в Германию.

Его военный поход оказался не слишком успешным. Пильгрим, правда, выполнил свою задачу хорошо; Пандульф и Атенульф сошли со сцены, соответственно, со стороны Капуи и Монте-Кассино не должно было грозить никаких неприятностей: заложники из Салерно и Неаполя гарантировали безопасность этой части побережья (Неаполь сам послал заложников, не дожидаясь осады архиепископской армии). Но апулийская кампания потерпела фиаско. Упрямая Троя выстояла, доказав всем редкостное бессилие имперской армии. Войско в шестьдесят тысяч человек оказалось неспособно покорить маленькую горную крепость, построенную за четыре года до этого. Еще хуже было то, что войско находилось под личным командованием императора, чьей репутации был таким образом нанесен жестокий удар – в то время как Боиоаннес, который выстроил Трою и укомплектовал ее гарнизон, снискал еще большую славу. Кроме того, катапан имел одно дополнительное преимущество, которое Генрих слишком хорошо сознавал: находясь в Апулии, он мог последовательно укреплять свои позиции и хвататься без промедления за любую возможность улучшить их. Западный император, напротив, мог действовать только через своих вассалов, которые, как показали недавние события, хранили верность только до тех пор, пока это им было выгодно. Когда император был здесь во всем своем блеске, держал двор, вершил суд и щедрой рукой раздавал дары, вассалы были вполне готовы повиноваться и служить ему. Стоило ему уехать, тут же находились недовольные и смутьяны; законы попирались, требования морали не соблюдались, запреты забывались; Боиоаннес же не упускал шансов. Что в такой ситуации могло спасти всю с трудом восстановленную имперскую структуру от нового крушения?

Византийцы, наблюдавшие, как имперское войско уходит в горы, вероятно, испытали облегчение. Возьми Генрих Трою, вся Апулия легла бы у ног его милости. Из опыта прежних поражений следовало, что это означало бы уничтожение всего достигнутого за прошедшие четыре года. Даже при сложившейся ситуации многое требовалось строить заново; но благодаря Трое основы уцелели. Греческая дипломатия вновь могла приступить к делу. Неудивительно, что Боиоаннес так щедро наградил город.

Итак, для двух главных соперников кампания 1022 г. закончилась ничьей. Приобретения и потери распределялись практически поровну, и трудно было сказать, на чьей стороне преимущество. Что касается других участников противостояния, то Капуя потерпела жестокое поражение, а Салерно и Неаполь уступили и покорились. Только одной группе людей события этого года принесли бесспорную выгоду. Нормандцы, оборонявшие Трою, сохранили Апулию для греков и заслужили благодарность Боиоаннеса. На западе Генрих в качестве награды за «помощь» в покорении Капуи нанял большой отряд нормандцев, чтобы они охраняли и поддерживали Пандульфа Теанского. Император также разместил нормандские контингенты в крепостях вдоль византийской границы и в разных местах на побережье для защиты от сарацин. Нормандцы уже в совершенстве овладели искусством оказываться всегда на стороне победителя, обращая любую победу себе на пользу и при любых поражениях каким-то образом оказываясь ни при чем. В обеих частях полуострова они укрепили свои позиции и стали ценнейшими союзниками для обеих империй. Дела их поистине шли хорошо.

Глава 3

Укрепление позиций

Пять светлых братьев,

Которые захватили мир и разделили его между собой,

Пришли из Нормандии, из свежей зеленой страны

Пришли на эту землю разбитого мрамора.

    Сэчверелл Ситуэлл. Боэмунд, принц Антиохийский

Генрих Святой, вернувшись домой, не питал особых иллюзий по поводу своих возможностей влиять на ход событий в Италии, но даже он не мог предвидеть, насколько быстро будут сведены на нет результаты его трудов. Он потратил много сил и, должно быть, считал, что, по крайней мере на западе, ситуация относительно стабильна. Так, кстати, и было; но вмешалась некая случайность, которой император не мог предвидеть. Улучшение его здоровья, которое явилось результатом чудесного вмешательства святого Бенедикта в Монте-Кассино, оказалось, увы, столь же эфемерным, как и все, чего Генрих достиг в Италии. В июле 1024 г. он умер. Его похоронили рядом с Мелусом в Бамбергском соборе.

Генрих, как можно было ожидать, не оставил наследников; с ним Саксонская династия пришла к концу. Ему наследовал дальний родственник Конрад II Салический. Конрад по характеру и взглядам был непохож на Генриха – он совершенно не интересовался, например, делами церкви, если они не затрагивали его политических интересов, – и у него не было особых причин продолжать политику своего предшественника. Однако это не оправдывает той вопиющей глупости, которую он совершил. По просьбе Гвемара Салернского, приславшего ему льстивое поздравление и дары, новый император, только вступив на престол, освободил Пандульфа Капуанского от цепей и разрешил ему вернуться в Италию. Папа Бенедикт не позволил бы ему совершить подобную дурость; но папа Бенедикт умер. Он опередил Генриха на пути к могиле всего на несколько недель, и ему наследовал с неподобающей поспешностью его брат Роман, который немедленно обосновался в Латеранском дворце под именем Иоанна XIX. Развращенный и исключительно своекорыстный, Иоанн не имел ни сил, ни желания возражать Конраду. Таким образом Волк из Абруццо вернулся домой и снова попытался оправдать свое имя.

Его первой целью было вернуть Капую и отомстить тем, кто его предал. Для этого ему требовались союзники. По прибытии в Италию он сразу обратился с просьбами о помощи к Гвемару в Салерно, к катапану Боиоаннесу и, наконец, нормандцу Райнульфу, которого он умолял прислать ему столько соотечественников, сколько найдется. Гвемар, который, как свойственник Пандульфа, безусловно выигрывал в случае, если тот восстановит свой статус-кво в Капуе, откликнулся сразу, и ему не составило труда уговорить Райнульфа, увидевшего новые широкие возможности для нормандского продвижения, присоединиться к заговору. Только греки ответили отказом, однако у них имелось веское оправдание. Император Василий готовил масштабную экспедицию против сарацин, которые к тому времени стали единовластными хозяевами Сицилии. К тому моменту, когда он получил послание от Пандульфа, основная часть его армии – греки, варяги, влахи и тюрки – уже прибыли в Калабрию, а Боиоаннес уже вел авангард войска через проливы, чтобы от имени императора оккупировать Мессину. Пандульфа не слишком опечалил отказ. Райнульф с внушительным отрядом нормандских воинов присоединился к армии Гвемара, и было не похоже, что Капуя окажет серьезное сопротивление. Кроме того, небольшое греческое подразделение, каким-то образом отставшее от основных экспедиционных сил, неожиданно появилось в последний момент и теперь ожидало приказаний. (Если Пандульф должен был вернуть себе трон, Боиоаннес не желал, чтобы это произошло без помощи византийцев.) Не было причин далее медлить. Соответственно в ноябре 1024 г. началась осада Капуи.

Она длилась значительно дольше, чем ожидал Пандульф. Река Волтурно надежно защищала город с трех сторон. Благодаря ей, а также необыкновенно мощным земляным валам с четвертой стороны и, без сомнения, благодаря решимости капуанцев отложить как можно дольше возвращение своего ненавистного владыки, крепость держалась восемнадцать месяцев, и продержалась бы дольше, если бы не несчастный случай 15 декабря 1025 г.: как раз в тот момент, когда он собрался отправиться из Константинополя в Сицилию, император Василий умер. Ему наследовал его шестидесятипятилетний брат Константин, выживший из ума сладострастник, который, несмотря на то что формально пятьдесят лет делил с Василием трон, совершенно не годился для того, чтобы воплощать в жизнь величественные замыслы Василия. Он отозвал войска из Италии в самый решающий момент, и Боиоаннес смог бросить всю свою огромную армию против Капуи.

Теперь у защитников Капуи не было никаких шансов. В мае 1026 г. граф Теанский решил, что капуанский трон становится для него слишком горячим, и принял предложение Боиоаннеса, обещавшего ему возможность благополучно уехать в Неаполь в обмен на сдачу. Ворота города были открыты, и через четыре года (почти день в день) после своего позорного поражения Волк опять водворился там, где, по крайней мере по его мнению, ему и надлежало быть. Хронисты не скупятся на детали, описывая месть Пандульфа капуанцам, многие из которых предпочли бы держаться до конца и пасть в бою. Нормандскому гарнизону, вероятно, больше повезло; победитель был многим обязан Райнульфу, а к тому времени уже стало традицией, что в любой битве, где нормандцы сражались с обеих сторон, те, кто был на победившей стороне, просили милосердия для своих менее удачливых соотечественников.

И все же Пандульф не был удовлетворен. Оставался, в частности, Неаполь. Герцог Сергий IV, хотя являлся номинально вассалом Византии, вел себя удивительно безалаберно во время военного похода архиепископа Пильгрима: он не оказал никакого сопротивления и предложил заложников, прежде чем ему начали угрожать. Сергий даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь Пандульфу вернуть себе свою вотчину, а теперь приютил этого негодяя графа Теанского. Тот факт, что это было сделано с позволения Боиоаннеса, не останавливал Пандульфа; он подозревал, не без оснований, что это был продуманный шаг со стороны катапана, которому наличие соперничающих претендентов на трон в Капуе могло в будущем оказаться полезным. В любом случае, Сергий был соседом, не заслуживающим доверия, и с ним следовало обращаться соответственно. Единственным препятствием был Боиоаннес, который находился с Сергием в прекрасных отношениях и, конечно, пришел бы к нему на помощь, если бы возникла необходимость.

В 1027 г. катапана отозвали. Для Восточной империи это было такой же ошибкой, как для Конрада освобождение Пандульфа тремя годами раньше. В качестве наместника Василия в Италии Боиоаннес благодаря своему военному таланту и мастерству дипломата сумел восстановить господство Византии на юге и поднять ее авторитет на высоту, невиданную в последние триста лет. Теперь, в отсутствие императора и катапана, начался упадок. Он начался классически – с того, что неповиновение осталось безнаказанным.

Если бы Боиоаннес был в Италии или если бы Василий был жив, Пандульф никогда бы не рискнул напасть на Неаполь. Но в Капитанате не было правителя; а в Константинополе старый маразматик Константин интересовался только скачками. «Могучий волк», как его называет Аматус, ухватился за свой шанс. Зимой 1027/28 г. он обрушился на Неаполь, как всегда из-за предательства, овладел городом после очень недолгой борьбы. Сергий скрылся, а запуганный граф Теанский искал убежища в Риме, где вскоре умер.

Положение Пандульфа теперь казалось на редкость прочным. Он был хозяином не только в Капуе и Неаполе, но фактически и в Салерно, поскольку Гвемар умер в 1027 г. и его вдова, сестра Пандульфа, правила в качестве регентши своего шестнадцатилетнего сына. При том, что ни Западная, ни Восточная империи не пытались его остановить – Конрад несколькими месяцами раньше приезжал в Италию для собственной коронации и послушно принял вассальную клятву у Пандульфа как у князя Капуанского, а папа также бездействовал – он мог спокойно дать волю своим амбициям. Ему было только сорок два года; толика удачи и поддержка преданных нормандцев позволили бы ему без труда захватить Беневенто и другие города на побережье. Затем, если нынешняя апатия, охватившая Константинополь, не будет в ближайшее время преодолена, ничто не помешает ему пойти войной на Капитанату и старая мечта лангобардов о Южноитальянской империи наконец станет явью.

Такие перспективы, как можно ожидать, не слишком радовали жителей Амальфи, Гаэты и их меньших соседей.

Они ценили свою независимость и свои тесные коммерческие и культурные связи с Константинополем; при этом не питали особой привязанности к лангобардам и, как все остальные, очень не любили Пандульфа. Тем временем горожане Неаполя, которые едва ли когда-либо хотели видеть своим властителем правителя Капуи, успели пострадать от его грубости и алчности и стали подумывать о том, как от него избавиться.

Ключ к ситуации был в руках у Райнульфа. Из всех нормандских отрядов, разбросанных по полуострову, войско Райнульфа было самым большим и влиятельным и постоянно увеличивалось за счет того, что новые воины прибывали по его приглашению с севера. Если бы Пандульф мог заручиться поддержкой Райнульфа, у противников Капуи в южной Италии осталось бы мало надежды уцелеть. К счастью, нормандцу внезапное возвышение Капуи было так же не по душе, как и остальным. Прирожденный политик, он уже тогда сознавал, каковы размеры ставок в той игре, которую они ведут, и мог заглянуть достаточно далеко вперед, чтобы понять, что новые успехи Пандульфа входят в противоречие с интересами нормандцев. Он поддерживал правителя Капуи достаточно долго; теперь пришло время переменить хозяев. Он прекрасно знал, сколь много значит его поддержка для городов-государств, и, когда пришли посланники – а он знал, что они непременно придут из Неаполя от Сергия и от герцога Гаэтанского, – он был готов ставить свои условия.

Переговоры прошли успешно и закончились обсуждением плана действий; планы успешно претворились в действия, а действия успешно завершились тем, что в 1029 г., менее чем через два года после изгнания, Сергий вернулся в Неаполь, а Волк спрятался в своей капуанской берлоге, зализывая раны. Нормандцы снова победили. На сей раз они получили более весомую награду за свою службу. Произошло ли это по их настоянию или сам Сергий решил позаботиться о своей будущей безопасности, точно неизвестно; но, какова бы ни была причина, в начале 1030 г. Райнульф официально получил в дар город Аверсу со всеми принадлежащими к нему землями и как дополнительный знак благодарности и уважения – руку родной сестры Сергия, вдовы герцога Гаэтанского.

Для нормандцев это был величайший день со времени их прибытия в Италию. Спустя тринадцать лет у них, наконец, появился собственный феод. С этого момента они перестали быть сборищем чужеземцев – наемников или бродяг. Земля, на которой они жили, принадлежала им по праву, переданная по закону в соответствии с вековыми феодальными традициями. Они были держателями у собственного свободно избранного предводителя, своего сородича, вошедшего теперь в круг южноитальянской знати, зятя герцога Неаполитанского. Для людей, столь чувствительных к формальной стороне дела, такое повышение статуса имело большое значение… Поначалу их методы и тактика почти не изменились – они по-прежнему выступали то на одной стороне, то на другой, разжигали вражду между вздорными греческими аристократами или лангобардскими баронами и продавали свои мечи тем, кто купит. Но теперь они имели в виду как конечную цель приобретение собственных владений в Италии. Множество неприкаянных нормандцев все еще бродили в городах и по дорогам, ведя жизнь разбойников; однако начиная с 1030 г. все большее число их предводителей будет на манер Райнульфа оседать в постоянных домах-крепостях и направлять усилия на то, чтобы обзавестись собственными владениями. С момента, когда нормандцы стали землевладельцами, их отношение к соседям и к самой стране стало меняться. Италия больше не была для них полем битвы и вместилищем легкой добычи, предназначенным для грабежа и разорения; но территорией, которую следовало присваивать, развивать и обогащать. Она стала фактически их домом.

В течение некоторого времени Райнульф занимался исключительно наведением порядка в своих новых владениях. Аверса[5 - Долгое время бытовала легенда, возможно исходящая от английского хрониста Ордерика Виталия, согласно которой Аверса получила имя от латинского adversa, т. е. место для тех, кто враждебен (чужд) остальным жителям страны. Это объяснение, увы, неправильно. Название встречается в источниках, датируемых первыми годами XI столетия, а значит, существовало до того, как Райнульф и его спутники покинули Нормандию. Сейчас Аверса, хотя в архитектуре и убранстве ее собора заметны следы нормандского влияния, удивительно скучный город, известный главным образом как родина Чимарозы и место расположения огромного сумасшедшего дома.] лежит на открытой кампанской равнине между Капуей и Неаполем, а потому должна была в скором времени привлечь внимание Пандульфа. Именно это и произошло, но не совсем так, как можно было ожидать. В 1034 г. жена Райнульфа, сестра герцога Сергия, внезапно умерла. У Пандульфа была племянница, отец которой недавно получил трон Амальфи, и он предложил ее в жены горюющему вдовцу. Перспективы, которые открывало подобное утешение, – союз с Пандульфом и неизбежное крушение Сергия, бывшего шурина и главного благодетеля, – выглядели слишком соблазнительно, чтобы Райнульф мог сопротивляться. Он согласился. Сергий только что потерял Сорренто, который по наущению Пандульфа восстал против своего господина и утвердился как независимый город-государство под покровительством Капуи. Теперь неаполитанскому герцогу предстояло пережить несравненно более тяжелый удар: потерю Аверсы и поддержки нормандцев, от которой он в значительной степени зависел. В личном плане крушение было еще более жестоким: сестра, которую он любил, умерла, зять, которому он доверял, предал его. Справедливость, благодарность, верность оказались пустыми иллюзиями. Сергий не хотел более ничего. Духовно сломленный, он покинул Неаполь и ушел в монастырь, где вскоре умер.