Цари. Романовы. История династии

– Корабли благополучно ушли, Ваше сиятельство. Эскадра находится в открытом море.

– Говорят, толпа на набережной в Ливорно по-прежнему не расходится, – усмехнулся граф.

– О сем гонец из Ливорно ничего не поведал… – начал Христенек.

Но Рибас, тут же сообразивший в чем дело, перебил его:

– Так точно, Ваше сиятельство. Есть сведения: большое недовольство в городе. Итальянцы как дети. Уж очень полюбилась им таинственная принцесса.

– Полюбилась злодейка, – поправил Орлов и продолжал: – Усилить караулы вокруг дворца! Я жду больших волнений, господа. Тем более что вокруг нее было много отцов иезуитов, а сии… – Он помолчал. – Итак, я отправляю вас обоих в Петербург. – Он обратился к Христенеку: – Ты повезешь письмо государыне. А Рибас будет отвечать за бумаги разбойницы. Вы должны прибыть в Петербург как можно скорее, чтоб следствие основательно подготовилось к приезду разбойницы и еще чтоб государыня знала, в каком бедственном положении я тут пребываю. Расскажите подробно, каким опасностям я тут теперь подвергаюсь. Думаю, что оставаться мне сейчас в Италии никак невозможно.

«Итак, Его сиятельство решил при помощи сего дельца в Петербург пожаловать. И роскошное свое изгнание прекратить…» – улыбнулся про себя Рибас.

– Выспитесь хорошенько, господа, и наутро в путь!

Рибас и Христенек ушли. Граф остался один. И начал писать письмо императрице.

Письмо графа Орлова Екатерине Второй. Февраля 14 дня 1775 года. Из Пизы.

«Угодно было Вашему императорскому величеству повелеть доставить называемую принцессу Елизавету. И я со всею моею рабской должностью, чтоб повеление исполнить, употребил все возможные мои силы и старания. И счастливым теперь сделался, что мог я оную злодейку захватить со всею ее свитою… И теперь они все содержатся под арестом и рассажены на разных кораблях. Захвачена она сама, камердинерша ее, два дворянина польские и слуги, имена которых осмеливаюсь здесь приложить. А для оного дела употреблен был штата моего генеральс-адъютант Иван Христенек, которого с оным донесением посылаю и осмелюсь его рекомендовать яко верного раба и уверить, что поступал он со всевозможной точностью по моим повелениям и умел весьма удачно свою роль сыграть».

Орлов походил по комнате. Оставалось главное.

«…Признаюсь, Всемилостливейшая государыня, что теперь я, находясь вне отечества, в здешних местах сильно опасаться должен, чтоб не быть от сообщников сей злодейки застреляну иль окормлену ядом… И посему прошу не пречесть мне в вину, если я по обстоятельству сему принужден буду для спасения моей жизни, команду оставя, уехать в Россию и упасть к священным стопам Вашего императорского величества».

Он еще походил по комнате.

«…Я сам привез ее на корабли на своей шлюпке вместе с ее кавалерами. В услужении у нее оставлена одна девка, камер-фрау. Все же письма и бумаги, которые у нее захвачены, на рассмотрение Вашего величества посылаю с надписанием номеров. Женщина она росту небольшого, тела очень сухого…»

Он опять видел ее лицо. И тем последним, страшным, сводящим с ума движением она припала к нему…

«…Глаза имеет большие, открытые, косы, брови темнорусые. Говорит хорошо по-французски, немецки, немного по-итальянски, хорошо разумеет по-аглицки и говорит, что арабским и персидским языками владеет. От нее самой слышал, что воспитана в Персии, а из России увезена в детстве. В одно время была окормлена ядом, но ей помощь сделали. Когда из Персии в Европу ехала – была в Петербурге, в Кенигсберге, Риге, а в Потсдаме говорила с королем прусским, сказавшись ему, кто она такова. Знакома очень со многими князьями имперскими, особливо с князем Лимбургским. Венский двор в союзниках имеет и всей Конфедерации польской хорошо известна. Сама открылась мне, что намерена была ехать прямо к султану отсель. Собственного ж моего заключения об ней донести никак не могу, потому что не смог узнать в точности, кто же она в действительности. Свойства она имеет довольно отважные и своею смелостью много хвалится, этим – то самым мне и удалось завести ее, куда желал».

Граф еще походил по зале. Дальше начиналось самое сложное… Он писал, рвал бумагу и опять писал.

«…Она ж ко мне казалась благосклонною, для чего и я старался казаться перед нею весьма страстен. Наконец уверил я ее, что с охотою женился б на ней, чему она, обольстясь, поверила. Признаюсь, что оное исполнил бы, чтоб только достичь того, чтоб волю Вашего величества исполнить. Я почитаю за обязанность все Вам донести, как перед Богом. И мыслей моих не таить… А она уж из Пизы расписала во многие места страны о моей к ней преданности. И я принужден был ее подарить своим портретом, каковой она при себе и имеет, и если захотят в России ко мне не доброхотствовать, то могут придраться к сему, коли захотят. При сем прилагаю полученное мною от нее письмо уже из-под аресту, а она и по се время верит, что не я ее арестовывал. Тож у нее есть письмо моей руки на немецком языке, только без подписывания моего имени: что-де постараюсь уйти из-под караула и спасти ее… Прошу не взыскать, что я вчерне мое донесение к Вашему императорскому величеству посылаю. Ибо опасаюсь, чтобы враги не проведали и не захватили курьера моего с бумагами. Посему двух курьеров посылаю. И обоим письма черновые к Вашему величеству вручу…»

Он опустил голову на руки и долго молча сидел, потом встал и подошел к зеркалу. На каминной доске стоял тот самый шандал с экраном, на котором была изображена принцесса. Рядом с шандалом – высокий бронзовый канделябр.

– Холоп. – Он подмигнул себе в зеркало. И расхохотался. Потом поднял канделябр и швырнул в зеркало – в свое отражение. в ту ночь во дворце слуги не спали. Они попрятались в дальних покоях и со страхом слушали, как буйствовал граф до утра в своем кабинете.

Франциска фон Мештеде: Призрак свободы

Франциска фон Мештеде сидела у занавешенного окна и смотрела, как принцесса в бешенстве разгуливала по каюте.

У принцессы начался приступ кашля. Кашель раздирал ее… Наконец, совладав с кашлем, принцесса уселась за столик. Попыталась читать, но отбросила книгу. И вновь заходила по каюте. Франциска с испугом следила за госпожой.