Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг.

– Как только мы отсюда выберемся, Брюнн! – утешаю я его. – Разве мы не богаты?

– Давеча я видел одного в шикарной шапке, – говорит Под. – Она прямо на тебя, юнкер! Выторговать ее у него? Не можешь же ты всю оставшуюся жизнь ходить без шапки?

– Хорошо, Под.

Вскоре после этого он приходит с хорошо сохранившимся картузом.

– За серебряный рубль! – сияя, сообщает он. – Пускай он всего лишь с таракана, – добавляет Под, засовывает кулаки внутрь и растягивает картуз, пока он не становится мне впору.

– Что же, нас приучают к будущей лагерной жизни? – спрашивает малыш Бланк. По его голосу чувствуется, что он подавлен.

– Нет, – говорю я решительно. – Не думаю. Это было бы… Нет, это просто переходный этап. В такой огромной стране экономить на месте – разве не абсурд?

– Мы бы быстро подохли! – бормочет Под.

– Да, – соглашается Бланк, – сейчас осень, сейчас это можно выдерживать по необходимости. Однако мне говорили, что этот сарай служит сборным пунктом и зимой – при пятидесятиградусном морозе!

– Значит, на этих досках уже замерзли тысячи! – бормочет Под.

Некоторое время спустя из разведочного рейда возвращается Брюнн.

– Детки, – говорит он, – нам повезло! Первые кантуются тут уже пять недель. С нашим прибытием следующий эшелон будет укомплектован. Через трое суток его должны отправить…

– Куда? – спрашивает Шнарренберг. Это его первое слово со вчерашнего вечера.

– Госпожа комендантша говорит: в Сибирь! – отвечает Брюннингхаус.

1916 год

На четвертое утро старшие бараков были вызваны к коменданту. Неужели действительно отправляют? Когда Шнарренберг возвращается, его угрюмое лицо почти сияет радостью.

– Слава богу! – говорит он, вздохнув с облегчением. – Дело сдвинулось! – Он с воскреснувшей выправкой выходит на середину нашего отделения и резким, способным разбудить и мертвого голосом кричит:

– Приготовиться к выступлению! В две шеренги становись!

Мы вставляем костыли под мышки и встаем. Под на бечевке подвязывает чайник к поясу и как конь становится на правом фланге. До полудня мы стоим во дворе, никому нет до нас дела. На Шнарренберга со всех сторон летят злые крики. Он кусает губы, и его радостное настроение быстро улетучивается. Нет, он не может ничего поделать, но кто здесь что-то может?

Наконец появляется комендантша, длинноносая бабища.

– Никто еще не хочет поменять свои деньги? – сладко вопрошает она.

– Не-е, целуем ручки, мадам! – отчетливо произносит Брюнн.

Во второй шеренге пара людей смеются.

– Черт бы вас побрал! – говорит нежная женщина и убирается прочь.

Около 3 часов отворяются большие ворота, и наш отряд, словно гусеница, вытягивается наружу. На железнодорожной насыпи стоит состав из 50–60 телячьих вагонов.

– Нужно постараться заполучить бельэтаж! – говорит Брюнн. Он имеет в виду верхние нары.

Прямо у вагонов мы останавливаемся.

– По сорок рассчитайсь! – кричит Шнарренберг. – Стой, стой, что такое?..

Все его увещевания тщетны. В одно мгновение отряд разваливается на тысячу борцов, которые без всякого сострадания штурмуют вагоны, пинками и кулаками стараясь захватить верхние нары.

Нам можно не спешить, у нас есть Под. Он первым усаживается на верхние нары в одном из вагонов и кричит низким голосом:

– Кто сюда заберется, пусть сначала пронумерует свои кости!

В русской теплушке четверо нар, двое верхних и двое нижних, справа и слева от раздвижных дверей.