Игра воображения

– Примерно о том же, что и вон тот юноша, – я указала прямо на певца, ибо в этот момент мы уже выехали на площадь, до отказа набитую горожанами.

Нам повезло, что мы не успели спешиться: пешком нам вряд ли удалось бы протиснуться к фонтану, возле которого расположился певец. Наконец-то я смогла поближе рассмотреть его… На первый взгляд юноша изрядно напоминал лубочную картинку своей кукольной, ненатуральной красивостью. Каштановые локоны, фарфоровая кожа, карие глаза в обрамлении густых изогнутых ресниц и вызывающе кокетливая родинка в правом уголке рта… Да, еще бархатный баритон, как будто специально предназначенный для распевания любовных серенад.

Словом, внешность его была бы совершенно безукоризненна, однако условия жизни и род занятий вносили свои коррективы. Со второго взгляда я заметила следующее: романтический красавец явно давно не мылся, а глаза его блестели вовсе не возвышенным голодным блеском.

– Я вкушаю с благородным нектаром

Лишь бесплодные свои сожаленья —

Оказалась, – ах! – ужасным ударом

Для меня утрата девы – виденья, —

певец проникся сюжетом, это было заметно сразу, – на его глазах даже выступили вполне искренние слезы.

Бюргеры снисходительно аплодировали, у них, видимо, пока не возникло ощущения, что их вниманием злоупотребляют. К тому же денег за концерт с них пока никто не просил.

За нашими спинами послышался шум совсем другого рода: появление стражей порядка во все времена сопровождается примерно одинаковыми звуками. Пара солдат под предводительством дюжего командира сноровисто протолкались через народ и окружили примолкшего бедолагу-певца.

– Не положено, – произнес командир интернациональную формулу власти.

Менестрель не нашелся что ответить, и только пискнул нечто бессвязное. Командир забубнил что-то про арест, солдаты ухватили поэта под руки…

Мне отчего-то активно не понравилось их обращение с представителем богемы. Кроме того, нужно было поддерживать имидж безумной русской аристократки, и я решила вмешаться. Я открыла было рот, но Генрих опередил меня на долю секунды. Он смерил мизансцену ленивым взглядом и небрежно поинтересовался:

– Что вам нужно от парня, молодцы?

И видимо, что-то такое прозвучало в его голосе, что заставило солдат замереть на месте, а командира вступить в переговоры. Наше преимущество состояло во внезапности, и в том, что мы так и остались в седлах. Командиру приходилось обращаться к Генриху снизу вверх, отчего тон его сам собою становился почтительным.

– По приказу господина бургомистра, арестуем бродягу Шметтерлинга, дабы, сняв с него показания, выдворить за пределы города, – его речь сильно смахивала на доклад начальству.

Мой спутник тут же использовал ситуацию – принял начальственный вид, и распорядился:

– С его слов, – он пренебрежительно кивнул в сторону менестреля, – запишете, что он сожалеет о случившемся и готов впредь обходить ваш славный город стороною. Благородная госпожа изволит забрать сего музыкантишку с собой, и оплачивает ваше беспокойство, солдаты.

Я тоже приосанилась. Обо мне отчего-то говорили в третьем лице, и через мгновение я поняла, почему.

– Госпожа из России, не изволит изъясняться по-немецки, и доверяет все переговоры мне, как ее управляющему, – предупредил Генрих дальнейшие расспросы, и вполголоса добавил, наклонившись к уху командира: – Странные они, эти русские, поверь мне, приятель… Но деньгами швыряются знатно – ты не останешься внакладе. Не будем спорить с благородной госпожой, если уж ей приспела охота каждый день слушать песенки этого бездельника.

Солдат понимающе ухмыльнулся, принял от Генриха увесистый кошель с деньгами, и по его команде пииту возвратили свободу. После этого стражи порядка испарились так же быстро, как и возникли. По-моему, они опасались, как бы моя внезапная придурь не миновала.

Только я изготовилась отчитать Генриха за неподобающие намеки, отпущенные в диалоге со стражниками, как выяснилось, что мои испытания не закончились.

Менестрель со странным именем Шметтерлинг (надо же, «мотылек», фонвизинщина чистой воды, а я-то думала, что таких фамилий в природе не существует) мгновенно оправился от потрясения и по-свойски обратился к Генриху:

– Могу я узнать, госпоже понравился я сам или мои песни? Я должен знать доподлинно, свела меня судьба с подлинной ценительницей поэзии или всего лишь со скучающей богачкой…

Приготовленная для Генриха отповедь застряла у меня в горле, и я очутилась перед нешуточной дилеммой: объяснить пииту «кто есть мать Кузьмы» или сперва душевно побеседовать с господином Штайнбергом.

Однако Генрих не собирался и дальше вести беседу в том же фривольном духе.

– Тебя, парень, прежде всего судьба свела со мной – и я не знаю, кому из нас от этого придется хуже, – безрадостно отрезал он, и обратился, наконец, ко мне: – Прошу меня извинить, госпожа, за доставленное неудовольствие, в свое оправдание могу лишь заметить, что это был единственный способ выручить юношу…

Произнося свою покаянную речь, вид он имел настолько ехидный, что я осознала как никогда ясно: придется смириться с отдельными проявлениями неуважения к моей персоне… Разумеется, во имя достижения благородных целей.

– Где ближайшая приличная гостиница? – спросила я пиита на чистейшем немецком языке, которого, якобы, совершенно не понимала.

Вьюнош остолбенел, к большому удовольствию Генриха.

– Ну что застыл? – раздраженно поинтересовалась я. Мне начало надоедать затянувшееся представление, разыгранное нами на глазах изумленных горожан.

Поскольку оно до сих пор было бесплатным, почтенные бюргеры даже не собирались расходиться.

– В самом деле, ты разве не слышал, что велела госпожа? – присоединился ко мне Генрих, почти совершенно избавившийся от ехидства в голосе и взгляде, – Проводи нас до гостиницы, в которой не зазорно будет остановиться на ночлег.

Шметтерлинг закивал и проследовал через площадь к маленькому проулку. Вскоре выяснилось, что там находится небольшая гостиница, над воротами которой значилось, что «именно здесь только для благородных путешественников…» и прочее. У меня появилась устойчивая надежда на нормальный отдых, горячий ужин и ночлег на чистых простынях. Правда, слуг во дворе не было видно, но Генрих быстро разрешил это небольшое неудобство.

– Шметтерлинг, позаботься-ка о лошадях, – приказал он, направляясь к двери трактира.

Он был прав на все сто – нежданное приобретение, безусловно, следовало пристроить к делу. Сам поэт, правда, был другого мнения на сей счет.

– У меня есть имя! – от возмущения срываясь на петушиный фальцет, заявил он.

– Вот как! И какое же? – полюбопытствовал Генрих, не оборачиваясь, и только самую малость замедлив шаг.

– Клаус, – представился юноша с непонятной гордостью.

Можно подумать, это поименование принадлежало прежде какому-нибудь эпическому герою!

Генрих приподнял брови, подумал пару секунд, и затем отрицательно покачал головой.

– Нет, – припечатал он, -Никакой ты не Клаус… Посмотри на себя, парень, – ты же истинный Шметтерлинг! Зачем тебе имя?

От неожиданности я застопорилась на месте. Моему наемнику свойственно, оказывается, довольно нестандартное чувство юмора. Отрадно сознавать, что рядом со мной находится не тупой солдафон, а вполне гармоничная личность. Эта мысль удобно устроилась в моей голове и не покидала насиженного места довольно долго, вызвав какое-то смутное беспокойство. Я даже к ужину отнеслась сперва без должного почтения, пытаясь уяснить, что же меня беспокоит. Однако дальше смутных ощущений в тот день дело не пошло, постепенно я успокоилась, и даже смогла отдать должное куриной грудке, плавающей в умопомрачительном соусе. Положительно, кухня галантного века, пусть и в обыкновенном небольшом трактире, могла отвлечь кого угодно от абстрактных умозаключений.

* * *

После того, как наша компания неожиданно пополнилась поэтом, Генрих ненавязчиво напомнил мне, что неплохо бы нанять парочку настоящих вояк. Он как будто чувствовал, что грядущее приключение будет не слишком мирным. Мне пришлось согласиться с этой необходимостью, и прямо в трактире Генрих подсел за стол к двум мрачным личностям, уныло поедающим что-то неаппетитное из общей миски. Похоже, это было все, что они могли себе позволить, а на их бывалых физиономиях читалось застарелое похмелье. Генрих о чем-то пошептался с ними, покосился в сторону стойки, и оттуда, как по мановению волшебной палочки, побежали поварята с запотевшими кувшинами, обширными мисками и дымящимися горшочками.

Я громко прыснула в своем углу. Методы вербовки не отличались большим разнообразием. Но зато обе стороны хорошо знали правила игры. Физиономии вояк заметно прояснились, и они принялись переглядываться между собой. Генрих следил за развитием событий с совершенно особенным хулиганским выражением лица. При этом он даже не улыбался, но глаза так явно смеялись, что мне стало завидно. Вот бы научиться так же лихо работать с кадрами…

– О чем он там шепчется с этими громилами? – чуть слышно прошелестел за моей спиной Шметтерлинг.

– Нанимает для меня пару бывалых парней, которые хорошо знают цену деньгам, честному слову и своевременному молчанию, – откликнулась я, с сожалением отрываясь от наблюдения и переводя взгляд на пиита.

К моему крайнему изумлению, он чего-то очень сильно испугался. Мало этого, он, похоже, решил напугать и меня.

– Вы так неосторожны, госпожа, – глаза его округлились, будто у напуганного страшной сказкой ребенка, – Такие темные личности на все способны, уж поверьте мне!