Тайная доктрина. Том III

И это есть «Бог» всех философов. Бог бесконечный и безличный. Все это и гораздо больше, что мы не можем здесь цитировать из-за отсутствия места, приводит к несокрушимой уверенности, что, (а) так как все науки и философии находились в руках храмовых иерофантов, то Платон, как посвященный ими, должен был знать их, и (б) что уже одного только логического вывода отсюда вполне достаточно, чтобы признать правоту любого человека в том, что он рассматривает сочинения Платона как аллегории и «темные высказывания», завуалировавшие истины, которые он не имел права высказать.

Раз это установлено, то как получается, что один из лучших знатоков греческой литературы в Англии проф. Джовет, современный переводчик трудов Платона, старается доказать, что ни один из диалогов – включая даже «Тимея» – не содержит в себе никаких элементов восточного мистицизма? Те, кто в состоянии различить истинный дух платоновской философии, едва ли будут убеждены теми аргументами, которые глава Бэлиол-колледжа выкладывает перед своими читателями. Для него, несомненно, «Тимей» может быть «неясным и отталкивающим», но также несомненно и то, что эта неясность не возникла, как профессор говорит своей публике, «в младенчестве физической науки», но скорее в дни ее сокровенности; не из «спутывания теологических, математических и физиологических понятий», или же «из желания охватить всю природу, не обладая соответствующим знанием ее частей».[4 - «Диалоги Платона», перевод Б. Джовета, региус-профессора греческого языка Оксфордского университета, III, 523.] Ибо математика и геометрия были спинным хребтом оккультной космогонии и, следовательно, также «теологии», и физиологические понятия древних мудрецов каждый день подтверждаются наукой нашего века, по меньшей мере для тех, кто знает, как читать и понимать древние эзотерические сочинения. «Знание частей» помогает нам мало, если это знание ведет нас лишь к большому невежеству о Целом или о «природе и разуме Всеобщего», как Платон называет божество, и заставляет нас совершать величайшие ошибки наиболее вопиющим образом вследствие применения наших расхваленных индуктивных методов. Платон мог быть «неспособным на применение индуктивного метода или обобщения в современном смысле»;[5 - Там же, стр. 561.] он мог быть и неосведомленным о циркуляции крови, которая, как нам говорят, «была абсолютно неизвестна ему»,[6 - Там же, стр. 591.] но нет ничего, чем можно бы опровергнуть, что он знал, что такое кровь есть, и это больше, чем то, на что может претендовать любой современный физиолог или биолог.

Хотя проф. Джовет отводит «физическому философу» более щедрый удел знания, чем какой-либо другой современный комментатор и критик, тем не менее его критика значительно перевешивает его восхваления, – можно процитировать его собственные слова, чтобы ясно показать его пристрастность. Так, он говорит:

Поставить чувства под контроль разума; отыскать какой-либо путь в лабиринте или хаосе видимостей, будь-то столбовая дорога математики или более отклоняющиеся пути, подсказываемые аналогией между человеком и миром, миром и человеком; понимать, что все имеет свою причину и все стремится к своему завершению – это дух древнего физического философа.[7 - Это определение (разумеется неумышленно) ставит древнего «физического философа» на много локтей выше его современного «физического» confr?re, так как ultima thule последнего заключается в том, чтобы заставить человечество поверить, что ни вселенная, ни человек не имеет какой-либо причины – разумной, во всяком случае – и что они обязаны своим возникновением слепому случаю и бессмысленному кружению атомов. Которая из приведенных двух гипотез более разумна и логична – это предоставляется решению беспристрастного читателя.] Но мы не воздаем высокой оценки условиям познавания, которым он был подчинен, также и идеи, за которые цеплялось его воображение, не имеют такого же влияния на нас. Ибо он витает между материей и разумом; он находится под властью абстракций; его впечатления берутся почти наугад из внешней природы; он видит свет, но не видит тех предметов, которые открываются светом; и он сближает вплотную вещи, которые нам кажутся так далеки друг от друга, как два полюса, так как между ними он ничего не находит.

Предпоследнее утверждение, очевидно, не по вкусу современному «физическому философу», который видит «предметы» перед собою, но не видит света Вселенского Разума, открывающего их, т. е. поступает диаметрально противоположным образом. Поэтому ученый профессор приходит к заключению, что древний философ, о котором он теперь судит по платоновскому «Тимею», должно быть, поступал совсем не по-философски и даже действовал неразумно. Ибо:

Он внезапно переходит от лиц к идеям и числам, и от идей и чисел к лицам,[8 - Выделено мною. Каждый новичок в Восточной философии, каждый каббалист усмотрит причину такой ассоциации личностей с идеями, числами и геометрическими фигурами. Ибо число, как говорит Филолай, «есть преобладающая и само-созданная связь вечной продолжительности вещей». Единственно современный ученый остается слепым к этой великой истине.] он путает субъекта с объектом, первую и конечную причины и, замечтавшись о геометрических фигурах,[9 - Здесь опять древний философ, кажется, опередил современного. Ибо он только «путает... первую и конечную причины» (каковое путание отрицается теми, кто знают дух древнего учения), тогда как его современный наследник, по общему признанию и абсолютно, не знает обоих. М-р Тиндаль показывает, что наука «бессильна» разрешить хотя бы одну из заключительных проблем природы и «дисциплинированное (читать – современное, материалистическое) воображение отступает в замешательстве от размышления над проблемами» материального мира. Он даже сомневается, обладают ли нынешние люди науки «теми интеллектуальными элементами, которые сделали бы их способными постичь первичные структурные энергии природы». Но для Платона и его учеников низшие типы были только конкретными образами высших абстрактных типов; бессмертная Душа имеет арифметическое начало так же, как тело имеет геометрическое. Это начало, как отражение великого вселенского Архея (Анима Мунди), самодвижущееся, и из центра распространяется по всему телу Макрокосма.] теряется в приливе чувств. И теперь с нашей стороны требуется усилие ума для того, чтобы его двоякий язык понять, или постичь неясный характер знания и гений древних философов, который при таких условиях (?), кажется, божественною силою во многих случаях предвидел истину.[10 - «Диалоги Платона», перевод Б. Джовета, стр. 523.]

Подразумевается ли под «при таких условиях» наличие невежества и ментальной тупости в «гении древних философов», или что-то другое, – мы не знаем. Но для нас совершенно ясно значение подчеркнутых нами фраз. Верит или не верит региус-профессор греческого языка в сокровенное значение геометрических фигур и в эзотерический «жаргон», он тем не менее признает присутствие «двоякого языка» в писаниях этих философов. Отсюда следует, что он допускает существование сокровенного значения, которое должно было иметь свое истолкование. Почему же он тогда решительно сам себе противоречит на следующей странице? И почему он должен отказывать «Тимею» – этому преимущественно пифагорейскому (мистическому) диалогу – в каком-либо оккультном значении, и так стараться убедить своих читателей, что

Влияние, которое «Тимей» оказал на последующие поколения, частично обязано недоразумению.

Нижеследующая цитата из его Введения находится в прямом противоречии с предшествующим абзацем, который был приведен выше:

В предполагаемых глубинах этого диалога неоплатоники находили сокровенные значения и связи с еврейскими и христианскими священными писаниями, и вывели оттуда доктрины, совсем расходящиеся с духом Платона. Полагая, что он был вдохновлен Святым Духом или же получил свою мудрость от Моисея,[11 - В такой нелепости неоплатоники нигде не провинились. Ученый профессор греческого языка, должно быть, имел в виду два подложных сочинения, приписываемых Евсевием и Св. Иеронимом Аммонию Саккасу, который ничего не написал; или же он спутал неоплатоников с Филоном Иудей. Но Филон жил более чем за 130 лет до рождения основателя неоплатонизма. Он принадлежал к школе Аристобула Еврея, который жил во время Птолемея Филометра (150 лет до Р. X.), и считают, что он провозгласил движение, которое стремилось доказать, что платоновская и даже перипатетическая философия произошли из «откровения» Моисеевых Книг. Валкенер пытается доказать, что Аристобул, лизоблюд Птолемея, не был автором «Комментариев к книгам Моисея». Но кем бы он ни был, он не был неоплатоником, но жил или раньше или в течение дней Филона Иудея, так как последний, по-видимому, знает его груды и придерживается его методов.] они, кажется, обнаружили в его писаниях христианскую Троицу, Слово, Церковь... и у неоплатоников был метод истолкования, которым они могли извлечь любое значение из каких угодно слов. В самом же деле, они не были способны отличить мнения одного философа от другого, или отличить серьезные мысли Платона от его мимолетных фантазий.[12 - Таким был только Климент Александрийский, христианский неоплатоник и очень фантастический писатель.] ... (Но) не существует опасности, что современные комментаторы «Тимея» повторят абсурдность неоплатоников.

Никакой опасности, разумеется, нет по той простой причине, что у современных комментаторов никогда не было ключа для оккультных исследований. Но прежде чем сказать иное слово в защиту Платона и неоплатоников, следует почтительно спросить ученого главу Бэлиол-колледжа, что он знает или может знать об эзотерическом каноне истолкования? Под термином «канон» здесь подразумевается ключ, который передавался устно, «рот к уху», Учителем своему ученику или иерофантом кандидату на посвящение; так делалось в течение веков с незапамятных времен, когда внутренние – не публичные – мистерии были наиболее священным установлением в каждой стране. Без такого ключа никакое правильное истолкование ни «Диалогов» Платона, ни любого священного писания, начиная с Вед до Гомера и от «Зенд-Авесты» до Книг Моисея, невозможно. Откуда же тогда достопочтимый доктор Джовет узнал, что истолкования различных священных книг народов, сделанные неоплатониками, представляют собою «абсурдности»? И опять – где же он получил возможность изучать эти «истолкования»? История нам говорит, что все такие труды были уничтожены отцами христианской церкви и их фанатиками-новообращенными, где только они им попадались. Сказать, что такие люди, как Аммоний, гений и святой, чья ученость и святая жизнь принесла ему титул Теодидакта («богом-обученного»), или Плотин, Порфирий и Прокл были «неспособны отличить мнения одного философа от другого или отличить серьезные мысли Платона от его фантазии», значит поставить себя, как ученого, в нелепое положение. Это равносильно утверждению, что а) десятки наиболее знаменитых философов, величайших ученых и мудрецов Греции и Римской империи были тупоумными глупцами и б) что все другие комментаторы, любители греческой философии, некоторые из них – проницательнейшие умы нашего века, которые не соглашаются с д-ром Джоветом, – также являются глупцами и ничуть не лучше тех, кем они восхищаются. Покровительственный тон вышеприведенного абзаца говорит о весьма наивном высокомерии, замечательном даже в нашем веке самопрославления и клик взаимовосхищения. Мы должны сравнить взгляды этого профессора со взглядами некоторых других ученых.

Профессор Александр Уайлдер из Нью-Йорка, один из лучших платоноведов нашего времени, касаясь Аммония, основателя школы неоплатоников, говорит:

Его глубокая духовная интуиция, его обширная ученость, его знакомство с отцами христианской церкви, Пантеном, Климентом и Афенагором, и с наиболее знающими философами того времени – все делало его наиболее пригодным для того труда, который он так тщательно выполнил.[13 - Труд примирения различных религиозных систем между собой.] Ему удалось привлечь к своим воззрениям величайших ученых и общественных деятелей Римской империи, которые мало были склонны тратить время на диалектические изощрения или суеверные обряды. Результаты его деятельности до сих пор ощутимы во всех странах христианского мира; каждая выдающаяся система доктрины теперь носит на себе отпечатки его ваяющей руки. Каждая древняя философия имела своих приверженцев среди наших современников: и даже иудаизм... совершил в себе изменения, подсказанные ему «богом-обученным» александрийцем... Он был человеком редко встречающейся учености и дарований, вел безупречную жизнь и был очень привлекателен. Его почти сверхчеловеческий кругозор и многие превосходства принесли ему титул Теодидакта, но он последовал скромному примеру Пифагора и принял только титул Филалетеянина, или любителя истины.[14 - «New Platonism and Alchemy» Александра Уайлдера, стр. 74.]

Это было бы счастьем для истины и факта, если наши современные ученые так же скромно ступали бы по стопам своих великих предшественников. Но они – не филалетеяне!

Кроме того, мы знаем, что:

Подобно Орфею, Пифагору, Конфуцию, Сократу и самому Иисусу,[15 - Хорошо известно, что Аммоний, хотя его родители и были христианами, отказался от вероучений христианской церкви – вопреки Евсевию и Иерониму. Порфирий, ученик Плотина, который жил вместе с Аммонием в течение одиннадцати лет и который не был заинтересован в сообщении неправды, решительно заявляет, что он полностью отказался от христианства. С другой стороны, мы знаем, что Аммоний верил в светлых богов, Покровителей и что философия неоплатоников была настолько же «языческой», насколько она была мистической. Но Евсевий, наиболее бессовестный подделыватель и фальсификатор древних текстов, и Св. Иероним, несомненный фанатик, которые оба были заинтересованы в отрицании этого факта, возражают Порфирию. Мы предпочитаем верить последнему, который оставил потомству безупречное имя и широкую известность своею честностью.] Аммоний ничего не изложил письменно.[16 - Два сочинения ложно приписываются Аммонию. Одно, ныне утерянное, под названием «De Consensu Mousis et Jesu», упоминается тем же «заслуживающим доверия» Евсевием, епископом Цезареи и другом христианского императора Константина, который все же умер язычником. Все, что известно об этом псевдотруде, заключается в сведении, что Иероним очень расхваливал этот труд («Vir. Illust.» § 55, и Евсевий, «Н. Е.», VI, 19). Другая поддельная продукция называется «Diatesseron» или «Гармония Евангелий»). Она частично уцелела. Но опять-таки она существует только в латинской версии Виктора, епископа Капуи (шестой век), который сам приписывал ее Тапиану, и вероятно так же ошибочно, как позднейшие ученые приписывали «Diatesseron» Аммонию. Потому нельзя сильно полагаться ни на нее, ни на ее «эзотерическое» толкование Евангелий. Мы хотели бы знать, не это ли сочинение заставило проф. Джовета рассматривать неоплатонические истолкования, как «абсурдности»?] Вместо этого он... передавал свои наиболее важные доктрины надлежащим образом, подготовленным и дисциплинированным лицам, возлагая на них обязательство соблюдения тайны, как это делалось до него Зороастром и Пифагором, а также в мистериях. За исключением нескольких трактатов, написанных его учениками, мы имеем только заявления его противников, по которым можем удостовериться, чему он в самом деле учил.[17 - «New Platonism and Alchemy» Александра Уайлдера, стр. 7.]

По-видимому, именно по этим пристрастным изложениям таких «противников» ученый оксфордский переводчик «Диалогов» Платона пришел к заключению, что:

То, что было действительно великим и действительно характерным для него (Платона), его усилие понять и связать абстракции, совсем не было понято ими (неоплатониками) (?).

Он довольно презрительно выражается по поводу древних методов интеллектуального анализа, что:

В нынешнее время... древнего философа следует истолковывать с собственной точки зрения и по современной истории мысли.[18 - «Диалоги Платона», перевод Б. Джовета, 524.]

Это равносильно высказыванию, что древнегреческий канон пропорций (если его когда-либо найдут) и Афина Промахская работы Фидия в нынешнее время должны рассматриваться с точки зрения современной истории архитектуры и скульптуры, по Альберт-холлу и Мемориальному Монументу, и безобразным мадоннам в кринолинах, разбросанным по прекрасной Италии. Проф. Джовет замечает, что «мистика не критика». Нет: но также критика не всегда представляет собою беспристрастное и здравое суждение.

La critique est aisеe, mais l'art est difficile.

И такого «искусства» нашему критику неоплатоников, несмотря на его греческую ученость, не хватает от А до Я. Также он, весьма очевидно, не обладает ключом к истинному духу мистицизма Пифагора и Платона, так как он даже в «Тимее» отрицает элемент восточного мистицизма и стремится доказать, что греческая философия воздействовала на Восток, забывая, что истина как раз заключалась в обратном, т. е. что «более глубокий и более пропитывающий дух ориентализма» – через Пифагора и его собственное посвящение в мистерии – проник в самую глубину души Платона.

Но д-р Джовет этого не видит. Также он не подготовлен, чтобы допустить, что что-нибудь хорошее и разумное – в соответствии с «современной историей мысли» – могло когда-либо появиться из этого Назарета языческих мистерий; также он не допускает, что в «Тимее» или в каком-либо другом диалоге имеется что-либо сокровенное, что следовало бы истолковывать. Для него:

Так называемый мистицизм Платона чисто греческий, возникший из его несовершенного знания [19 - «Несовершенное знание» чего? Что Платон не знал многих из современных «рабочих гипотез» – не знал их так, как эти гипотезы современности не будет знать наше непосредственное потомство, после того как они, в свою очередь взорвавшись, присоединятся к «великому большинству» – это, пожалуй, замаскированное благословение.] и высоких устремлений, и есть порождение века, в котором философия еще не освободилась целиком от поэзии и мифологии.[20 - «Диалоги Платона», перевод Б. Джовета, стр. 524.]

Среди некоторых других подобно ошибочных утверждений особое место занимают заявления, а) что Платон в своих писаниях совершенно свободен от каких-либо элементов восточной философии и б) что каждый современный ученый, не будучи сам ни мистиком, ни каббалистом, может претендовать на право выносить суждения о древнем эзотеризме, – против чего мы будем бороться. Чтобы это делать, нам надо предъявить более авторитетные утверждения, чем наши, и привести свидетельства других ученых, таких же великих как д-р Джовет, если не более великих специалистов по своим предметам, чтобы они уничтожили аргументы оксфордского региус-профессора греческого языка.

Что Платон бесспорно был горячим обожателем и последователем Пифагора, этого никто не станет отрицать. Также в равной степени неоспоримо, как об этом сказал Маттэр, что Платон, с одной стороны, унаследовал его доктрины, а с другой, извлекал свою мудрость из тех же источников, что и Самосский философ.[21 - «Histoire Critique du Gnosticisme», труд M. Дж. Маттэра, профессора Государственной Академии Страсбурга. «У Пифагора и Платона мы находим, в Греции, первые элементы (восточного) гностицизма», заявляет он (том I, стр. 48 и 50.)] А доктрины Пифагора – восточные до мозга костей и даже брахманические, ибо этот великий философ всегда указывал на далекий Восток, как на источник, откуда он получил свою информацию и свою философию; и Кольбрук показывает, что Платон делает то же самое признание в своих Письмах и говорит, что он взял свои учения «из древних и священных доктрин».[22 - «Asiat. Trans.», I, 579.] Более того, как идеи Пифагора, так и Платона слишком хорошо совпадают с системами Индии и Зороастризмом, чтобы допустить какое-либо сомнение по поводу их происхождения у кого-либо, обладающего некоторым знакомством с этими системами. И опять:

Пантен, Афенагор и Климент были тщательно обучены платоновской философии и понимали ее существенное единство с восточными системами.[23 - «New Platonism and Alchemy», стр. 4.]

История Пантена и его современников может дать ключ к платоническим и в то же время восточным элементам, которые так поразительно преобладают в Евангелиях над еврейскими священными писаниями.

Часть I

Скрытность Посвященных

ОТДЕЛ I

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ОБЗОР

Посвященных, которые приобрели силы и трансцендентальные знания, можно проследить с нашего века назад до четвертой коренной расы. Так как множественность предметов, которые придется обсудить, не позволяет вводить сюда такую историческую главу, которая, как бы ни была исторически правдивой, будет отвергнута a priori, как кощунство и выдумки и церковью и наукой, – мы только коснемся этого предмета. Наука вычеркивает, как ей вздумается и как подсказывает ей фантазия, дюжинами имена древних героев просто потому, что в их биографиях слишком много мифического элемента: церковь же настаивает, чтобы библейские патриархи рассматривались, как исторические личности, и называет свои семь «ангелов звезд» «историческими каналами и посредниками Творца». Обе стороны правы, так как у каждой имеется сильная партия, которая ее поддерживает. Человечество в лучшем случае представляет собою жалкое Панургово стадо овец, слепо идущее за водителем, попавшемся ему в данный момент. Человечество – во всяком случае большинство его – не хочет само думать. Оно рассматривает как оскорбление самое смиренное приглашение шагнуть на мгновение за пределы старых избитых дорог и, судя самостоятельно, вступить на новую дорогу в новом направлении. Дайте ему для решения незнакомую задачу и если его математикам не понравится, как она выглядит, и они откажутся взяться за ее решение, то незнакомая с математикой толпа будет глазеть на неизвестную величину и, безнадежно запутавшись в различных иксах и игреках, обернется, стремясь разорвать на куски незваных нарушителей ее интеллектуальной нирваны. Этим, наверное, можно объяснить легкость и чрезвычайную успешность, с какой Римская церковь обращает в свою веру номинальных протестантов и свободомыслящих, имя которым легион, но которые никогда не давали себе труда самим думать об этих наиболее важных и потрясающих проблемах внутреннего естества человека.

Тем не менее, если на свидетельство фактов, записей, сохранившихся в истории, и непрерывных анафем церкви против «черной магии» и магов проклятого Каинова рода, не обратить внимание, то наши усилия действительно окажутся очень слабыми. Когда почти в течение двух тысячелетий какая-то группа людей никогда не переставала возвышать свой голос против черной магии, то отсюда неоспоримо вытекает вывод, что если черная магия существует как реальный факт, то где то должно существовать ее противоположение – белая магия. Фальшивые серебряные монеты не могли бы существовать, если бы не было настоящих серебряных монет. Природа двойственна, что бы она ни предпринимала, и одно это преследование со стороны церкви должно было давно открыть глаза публике. Сколько бы не старались путешественники исказить каждый факт, касающийся аномальных сил, которыми одарены некоторые люди в «языческих» странах; как бы они не стремились создавать фальшивые настройки на таких фактах и – по старой поговорке – «называть белого лебедя черным гусем» и убить его, все же свидетельства хотя бы римско-католических миссионеров следовало бы принять во внимание, раз они в полном составе клятвенно подтверждают определенные факты. Также не следует пренебрегать их свидетельскими показаниями относительно существования таких сил лишь потому, что они предпочитают видеть в проявлениях определенного рода руку Сатаны. Ибо, что они говорят о Китае? Те миссионеры, которые прожили в этой стране долгие годы и серьезно изучали каждый факт и верование, которое могло оказаться препятствием в их успехах по обращению, и кто ознакомился со всеми экзотерическими обрядами как официальной религии, так и сектантских верований, все клянутся, что существует некоторое объединение людей, до которых никто не имеет доступа, кроме императора и отобранных высших сановников. Несколько лет тому назад, перед войной в Тонкине, архиепископ Пекина, по донесениям нескольких сотен миссионеров – христиан, писал в Рим, передавая идентичное повествование, какое было послано двадцать пять лет назад и было широко распространено в церковных газетах. Они раскрыли, было сказано, тайну известных официальных депутаций, которые во время опасности посылались императором и правящими властями к своим Шеу и Киуай, как их называют в народе. Эти Шеу и Киуай, они пояснили, были Духи гор, наделенные самыми чудодейственными силами. «Невежественными» массами народа они рассматривались как покровители Китая, а добрыми и «учеными» миссионерами – как воплощение сатанинской силы.

Шеу и Киуай суть люди, относящиеся к другому состоянию бытия, чем состояние обычного человека, или состояние, которым они пользовались, пока были покрыты телесной оболочкой. Они – развоплощенные духи, призраки и ларвы, но тем не менее они пребывают на земле в своих объективных формах и живут в горной глуши, недоступные для всех, кроме тех, кому они разрешают посещать их.[24 - Этот факт и другие можно найти в донесениях миссионеров Китая и в труде монсиньора Делапласа, епископа в Китае. «Annales de la Propagation de la Foi».]

В Тибете неких аскетов также называют Лха, Духами, называют те, с которыми они не хотят сообщаться. Шеу и Киуай, которые пользуются глубочайшим почитанием со стороны императора, философов и конфуцианцев, которые не верят ни в каких «духов» – это просто лоханы, адепты, которые живут в величайшей уединенности в своих неизвестных другим убежищах.

Но кажется, тут китайская обособленность и природа обе ополчились против европейского любопытства и – как искренне считают в Тибете – осквернения. Марко Поло, знаменитый путешественник, пожалуй, был тем европейцем, кто проникнул дальше всех во внутрь этих стран. Можно повторить то, что было сказано о нем в 1876 г.

Область Гобийской глухомани, фактически, вся площадь независимой Татарии и Тибета ревниво охраняется от иностранного вторжения. Те, кому разрешается пересекать ее, находятся под особым наблюдением и водительством агентов, назначаемых высшими властями, и они не должны сообщать внешнему миру никакой информации о местах и лицах. Если бы не было этого ограничения, то даже мы могли бы дать на этих страницах много описаний о исследованиях, открытиях и приключениях, которые читались бы с интересом. Рано или поздно настанет время, когда страшные пески пустыни выдадут свои давным-давно захороненные тайны, и тогда наше современное тщеславие испытает неожиданное унижение.

«Люди страны Пашай»,[25 - По мнению полковника Гула, редактора и переводчика повествований Марко Поло, это область где-то около Удиана и Кашмира (т. I, с. 173).] – говорит Марко Поло, отважный путешественник XIII века, – «являются великими адептами в колдовстве и в дьявольских искусствах». И его ученый редактор добавляет: «Этот Пашай, или Удиана, была родиной Падма Самбхавы, одного из главных апостолов ламаизма, то есть тибетского буддизма, и великого мастера чарований. Доктрины Сакья, когда они были преобладающими в старину, вероятно, носили сильные следы шиваистской магии, и тибетцы рассматривают эту местность, как классическую землю колдовства и чарований».

«Старина», точно такая же, как и «новые времена» – ничто не изменилось в отношении пользования магией, за исключением того, что это пользование стало еще более эзотеричным и засекреченным по мере возрастания любопытства различных путешественников. Хуан-Цзан, этот благочестивый и храбрый человек, говорит о тамошних обитателях:

«Эти люди... любят учение, но не отдаются ему с увлечением. Наука магических формул стала для них регулярным профессиональным делом».[26 - «Voyage des Pelerins Bouddhistes», vol. I.: «Histoire de la Vie de Hiouen-Thsang» etc., traduit du chinois en francais, par Julien.]

Мы не будем опровергать сказанного преподобным китайским паломником по этому поводу и охотно допускаем, что в седьмом веке некоторые люди превратили магию в «доходное дело»; точно также поступают некоторые люди и теперь, но так не поступают истинные адепты. И не Хуан-Цзан, благочестивый отважный человек, рисковавший сотню раз своей жизнью, чтобы приобщиться к блаженству узреть тень Будды в Пешаверской пещере, являлся тем человеком, который стал бы обвинять святых лам и обезьянничающих тавматургов, что они, демонстрируя магию путешественникам, превратили ее в «доходную профессию». Наверное, Хуан-Цзан ни на минуту не забывал приказа Будды, заключающегося в его ответе царю Прасенагиту, своему покровителю, который посетил его, чтобы требовать совершения чудес.

«Великий царь», – сказал Гаутама, – «я не преподаю закона моим ученикам, говоря им, – „идите, вы, святые, и совершайте, пользуясь нашими сверхъестественными силами, перед брахманами и домохозяевами чудеса, превосходящие все, что какой-либо человек может совершить». Я говорю им, когда учу закону – «живите, вы, святые, скрывая свои добрые деяния и обнажая ваши грехи“».

Пораженный повествованиями о магических проявлениях, засвидетельствованных и записанных путешественниками всех веков, посетивших Татарию и Тибет, полковник Гул приходит к заключению, что обитатели тех стран, должно быть, имеют «в своем распоряжении всю целиком энциклопедию современных «спиритуалистов». Дахолд в числе их волшебств упоминает умение вызывать появление в воздухе фигур Лаоцзу [27 - Лао-цзы – китайский философ.] и их божеств, а также умение заставить карандаш писать ответы, на вопросы без прикосновения рук».[28 - «The Book of Ser Marco Polo», I, 318.]

Первое – вызывание фигур – относится к религиозным мистериям их святилищ; если такие вызывания совершаются с корыстолюбивыми целями, то они считаются колдовством, некромантией и строго воспрещаются. Второе искусство – способность карандаша писать без прикосновения рук – было известно и практиковалось в Китае и в других странах за многие века до христианской эры. Это является азбукой магии в тех странах.

Когда Хуан-Цзан захотел поклониться тени Будды, то он не прибегал к услугам «профессиональных магов», но обратился к силе вызывания своей собственной души, к мощи молитвы, веры и созерцания. Все было мрачно и тоскливо у пещеры, где, как уверяли, чудесное явление иногда происходило. Хуан-Цзан вошел в пещеру и начал творить свои молитвы. Он совершил сотню обращений, но ничего не увидел и не услышал. Тогда, считая себя слишком грешным, он горько плакал и пришел в отчаяние. Но когда он уже стал терять всякую надежду, он заметил на восточной стене слабый свет, но он исчез. Он возобновил свои молитвы, на этот раз уже полный надежд, и опять увидел свет, который то вспыхивал, то опять исчезал. После этого он дал себе торжественный обет: не уходить из пещеры до тех пир, пока не испытает восторга лицезрения тени «уважаемого в веках». После этого ему пришлось ждать дольше прежнего, так как только после 200 молитв темная пещера вдруг залилась светом, и тень Будды сияющего белого цвета величественно поднялась на стене, точно сразу разорвались облака, дав место дивному изображению «Горнего Света». Хуан-Цзан весь погрузился в созерцание дивного явления и не мог отвести своего взора от возвышенного и несравненного видения. Хуан-Цзан в своем дневнике «Си-ю-цзи» добавляет, что это возможно лишь тогда, когда человек молится с искреннею верою и получает свыше сокровенное воздействие – лишь тогда можно видеть эту тень ясно, но нельзя насладиться этим лицезрением столько, сколько хотелось бы (Макс Мюллер, «Buddhist Pilgrims»).

С одного конца до другого эта страна полна мистиков, религиозных философов, буддийских святых и магов. Вера в духовный мир, полный невидимых существ, которые в некоторых случаях объективно являются смертными, – распространена повсюду. «По поверью народов Центральной Азии», – замечает И. Дж. Шмидт, – «земля и ее недра так же, как и окружающая атмосфера наполнены духовными существами, которые оказывают влияние, частью благодетельное, частью зловредное на всю органическую и неорганическую природу... В особенности пустыни и другие дикие или необитаемые местности, или области, где воздействия природы проявляются в гигантских или в устрашающих масштабах, считаются главными обиталищами или местами сборищ злых духов. Поэтому степи Турана и в особенности песчаные пустыни Гоби рассматриваются, как места пребывания зловредных существ со времен седой древности».

Сокровища, вырытые из земли доктором Шлиманом в Микенах, пробудили всеобщую жадность, и глаза авантюристических спекулянтов обращены к тем местностям, где, по предположениям, захоронены богатства древних народов – в тайниках или в пещерах, под песком или аллювиальными наносами. Но нет другой местности, не исключая даже Перу, к которой относилось бы так много традиций, как к пустыне Гоби. В независимой Татарии эти, под завывающим ветром, перемещающиеся пески, если повествования правильны, представляли собою богатейшие империи, какие когда-либо видел мир. Говорят, что под поверхностью пустыни лежат такие богатства, заключающиеся в золоте, ювелирных изделиях, скульптуре, оружии, сосудах и всем, что относится к человеческой роскоши и изящным искусствам, что ни одна из ныне существующих столиц христианского мира таким не обладает. Гобийские, ужасающим ветром гонимые, пески регулярно движутся с востока на запад. Временами некоторые из этих скрытых сокровищ обнажаются, но ни один туземец не осмеливается прикоснуться к ним, ибо вся эта область под запретом мощных чар – смерть была бы наказанием. Бахти – уродливые, но верные гномы, охраняют сокрытые сокровища доисторических народов, дожидаясь того дня, когда вращение циклических периодов снова раскроет людям их историю в назидание человечеству.[29 - «Разоблаченная Изида», I, гл. 15.]

Мы умышленно приводим вышеприведенную цитату из «Разоблаченной Изиды», чтобы освежить память читателя. Один из циклических периодов только что закончился и нам не придется дожидаться конца маха-кальпы, чтобы узнать что-либо из истории таинственной пустыни назло всем бахти и даже ракшасам Индии, не менее «отвратительным». Никакие сказки или выдумки не были помещены в наших предыдущих томах, несмотря на их хаотическое состояние, в каковом хаосе автор, совершенно свободный от тщеславия, публично признается со многими извинениями.