Манускрипт дьявола

Вдова своей рукой вывела на бумаге разрешение использовать землю по усмотрению арендатора. Юридическая формула, которую я ей подсказал, давала мне право сделать с участком все, что угодно, включая выкорчевывание деревьев, снос строений и постройку новых. Строение там и впрямь было – древний покосившийся свинарник, в который десять лет как не ступало ни одно свиное копыто. Вдова сказала, что ничуть не жалеет о нем. На том мы и распрощались – более чем любезно. Священник, покраснев до ушей, даже счел нужным извиниться передо мной за беспочвенные подозрения, которые он питал. Конечно, я простил его, улыбаясь при этом про себя, как гиена.

С документом пришлось немного повозиться, прежде чем он приобрел тот вид, который мне требовался. Зато когда я отложил в сторону перо, передо мной лежал договор, по которому все жители местечка Треширтон передавали мне в пользование свои земли на двадцатилетний срок – конечно, с разрешением делать на ней то, что пожелает арендатор. Потребовалось вписать не так уж много – двадцать четыре имени, включая имя священника. С этим договором я и прискакал к одному из соседских лендлордов, который, как мне было достоверно известно, имел виды на Треширтон. Остальные-то земли в округе были давно поделены, а мистеру Хэммишу не хватало земель для выпаса овец. Овцы нынче прибыльны, знаете ли…

Появившись перед мистером Хэммишем, я показал ему договор и предложил взять у меня земли в субаренду. Сперва он не хотел верить, что треширтонцы согласились дать земли мне в пользование, но я убедил его. Главное – вызвать доверие. Худые люди не вызывают доверия: у большинства из них голодный взгляд, и говорят они слишком быстро, словно торопятся надуть вас. То ли дело человек полный! Такие почти всегда располагают к себе. Особенно если у них есть бумага, которая может принести выгоду обеим сторонам.

Хэммиш чувствовал свою выгоду, а потому я уехал из его поместья куда богаче, чем прибыл. Что он делал дальше со своим правом аренды, меня не касалось, но пару лет спустя случайно довелось узнать, побывав неподалеку от тех мест, чем закончилось дело.

Лендлорд предъявил договор жителям деревушки и предложил им убираться из своих домов. Те объявили бумагу поддельной и отправились к судье, однако пока суд да дело, лендлорд снес все домишки, включая домик вдовы, пользуясь самым верным правом на все времена – правом сильного.

Английские суды так же неторопливы, как гробовщики, и много воды утекло с тех пор, как треширтонцы прибежали искать справедливости. За это время Хэммиш окончательно прибрал земли к рукам, и там, где росла жимолость да щебетали птички, стали пастись дорсетские овцы. Может быть, в конце концов суд и решил что-нибудь в пользу маленьких человечков, однако к тому времени, как я покинул те края, меня это уже не интересовало.

Еще одно чудное дельце, которое неизменно вызывало на моем лице улыбку, случилось немногим раньше. У нас с компаньоном в руках оказались закладные на землю, где обитали потомки одного обедневшего дворянского рода. Отец семейства клялся, что найдет средства для выкупа, и просил отсрочку в несколько месяцев. Кажется, какой-то жид мог ссудить его деньжонками. Не стану вдаваться в подробности, скажу лишь, что не в моих интересах было ждать: если есть возможность получить выгоду сразу, значит, нужно брать свое.

Девчонке, его дочери, было лет четырнадцать, не больше. Тощая, глазастая и прямая как палка – не в моем вкусе. Но я сразу приметил ее, потому что в глазах у этого бесенка горел такой огонь, что сложно было не заметить! Смешно сказать: во время моего разговора с ее папашей она метала на меня такие взгляды, словно надеялась испепелить на месте. Возможно, я был недостаточно почтителен с главой их семейства, но у меня имелись на то свои резоны. Когда я сказал старику, что земли будут проданы, он сник, опустил голову и не увидел, какое выражение лица появилось у его дочери.

Не говорите мне, что я принудил ее! Вовсе нет! Я лишь дал девчушке повод, который без моей подсказки она вряд ли нашла бы сама. Женщины любят меня, маленькие потаскушки, и я, признаться, отвечаю им взаимностью. Большинство из них принимало мои ухаживания весьма благосклонно, а те, что пытались заартачиться, мигом становились покорными овечками, стояло потрясти перед ними кошельком.

А перед этой девчонкой и трясти ничем не понадобилось. Она пришла ко мне в комнату поздно ночью, запыхавшаяся, дрожащая, и первое, что сказала: «Не говорите ничего отцу, это его убьет!» Я заверил милашку, что буду нем, как рыба, и мы провели отличную ночь! Все-таки неопытность юных девиц бывает прельстительнее самой пылкой страсти опытной женщины. Эти худощавые, выступающие крылышками лопатки, дрожащие губки, стыдливость, уступающая силе… Был миг, когда я едва не пожалел ее, увидев, как она крепится, чтобы не зарыдать, но потом здравый смысл взял верх над сантиментами. Годом раньше, годом позже – малышке все равно пришлось бы распрощаться с невинностью, так что можно считать, ей повезло отдать свою девственность такому мужчине, как я. Я не был с ней груб, а уж опытности мне не занимать.

Когда она уходила, то заставила меня пообещать прийти на следующий же день к ее папаше и сказать, что согласен дать ему два месяца отсрочки. Что ж, первую часть обещания я выполнил: явился к ним в изрядно обветшавшее поместье. Вот только вместо отсрочки, о которой так хотелось услышать девчонке, я сообщил старику, что его ожидает скорое выселение.

Сперва малышка не поняла, как ее одурачили, но когда наконец сообразила, то затряслась, будто в припадке, и закричала, что я мерзавец. О, меня называли мерзавцем бессчетное количество раз! Признаться, каждый из них доставлял мне удовольствие особого рода, ибо в таких оскорблениях раскрывается чья-то бессильная ярость, а чужое бессилие означает ваше превосходство.

Так что я нежно улыбнулся ей, надеясь, что она прочтет в моей улыбке напоминание о наших утехах. Тогда она, словно ополоумев, бросилась на меня, и если бы ее не удержали родные, то, ей-богу, вцепилась бы мне в волосы. Говорю же, страсти ей было не занимать!

Когда моя повозка отъехала от крыльца, девчонка выскочила из дома – видно, ухитрилась вырваться – и бросилась за нами вслед, крича: «Ненавижу! Ненавижу!» Смешно, право слово, когда тебя ненавидит столь жалкое существо! Я столько раз становился объектом ненависти, и каждый раз ощущал упоительное чувство – нечто сродни опьянению. Но на этот раз противник оказался слишком ничтожен. Возница слегка огрел ее кнутом, и она, не пискнув, свалилась в придорожную канаву. Я же покинул их земли, улыбаясь при мысли о своей маленькой шалости. Конечно, я не собирался давать отсрочку старому хозяину имения в обмен на худосочные прелести его дочери, хотя и приложил усилия к тому, чтобы глазастая крошка поняла меня именно так. Но очень уж мне захотелось распробовать, какова на вкус эта штучка, а все прочие пути были бы слишком замысловатыми.

В таких отрадных воспоминаниях я черпал вдохновение, пока длился мой путь. И, что еще более важно, – твердую убежденность в том, что моим замыслам суждено осуществиться. Когда взору моему открылся Лондон, я был готов войти в него победителем.

Лондон! Шпиль собора святого Павла виден издалека, высоко возвышаясь над крышами. Грязный, огромный, провонявший рыбой Лондон, протягивающий в разные стороны кривые лапы улиц, словно расползающееся на брюхе чудовище, стремящееся все загрести под себя. Река не остановила его – Лондон перебрался и через реку. Я постоял немного, набираясь сил перед последним отрезком пути, и направил свои стопы к имению Мортлейк, что на юго-западе города.

Когда я остановился перед домом, весь в пыли и грязи, напоминающий своим обликом более бродягу, чем мирного странника, взгляд мой был спокоен и умиротворен. Слуга, открывший дверь, уставился на меня с выражением возмущения на сонном лице, но голос мой прозвучал не просительно, а властно:

– Я прибыл, чтобы увидеть Джона Ди.

* * *

Зала, в которую меня провели, была обставлена с аскетичностью, более вызывающей, чем роскошь. Она всем своим видом заявляла о том, что хозяин ее желает казаться человеком воздержанным и скромным. Однако самый воздержанный человек не откажется по доброй воле сидеть на мягком кресле, предпочтя ему грубую скамью. Лишь скамья да стол составляли всю обстановку комнаты, и будь она не столь просторна, вполне сошла бы за монастырскую келью.

Я ждал долго… Пока наконец в залу не вошел седой белобородый человек в богато расшитом бордовом камзоле. Он остановился возле окна, рассматривая меня и хмуря густые брови.

Я не видал великого алхимика раньше, но много слышал о нем, и мое представление совпало с его действительным обликом. Джону Ди пошел шестой десяток, хотя, как я позже узнал, он тщательно скрывал свой возраст. Но его седина, глубокие складки возле носа и губ, а более всего – выражение глаз не дали бы обмануться внимательному человеку. Белки глаз его были воспалены, но я полагал, что причина не в болезни, тем более что на щеках сэра Джона лежал живой румянец. Прямой как палка, с длинной, ухоженной бородой, которую он поглаживал, разглядывая меня, Джон Ди вовсе не показался мне столь проницательным, насколько его описывала молва.

Однако недооценивать его нельзя! Я помнил, сколь многое поставлено на карту. Моя дальнейшая судьба зависела от этого человека.

Шагнув сэру Ди навстречу, я учтиво склонился перед ним:

– Меня зовут Эдвард Тэлбот, ваша милость. Я прибыл к вам, чтобы…

И тут лицо мое изменилось. Я перевел взгляд за плечо хозяина, приоткрыл рот и замер, словно пораженный увиденным.

Он обернулся, но, не обнаружив ничего, оборотился ко мне и резко спросил:

– Что с вами?

Медленно-медленно я откинул голову назад, словно следя за движением кого-то невидимого, кто поднимался все выше и выше, и благоговение застыло на моем лице.

– Вот оно… Опять… Они снова являются мне, они говорят со мной, призывая быть проводником их воли…

Чтобы разобрать мой шепот, Джону Ди пришлось подойти ближе.

– Я вижу их… – шептал я, выкатив глаза и молитвенно сложив руки. – Вижу! Одежды их белоснежны, и две золотых овцы идут за каждым. Они хотят говорить с вами, сэр Джон!

– Что?!

– Руно золотое, оно сверкает ярче солнца, и обласкан Господом Богом нашим будет тот, кто выдержит его свет! – Я бормотал все быстрее, будто ополоумев и не замечая, что слюна летит у меня изо рта. – Да превратится оно в золото и воссияет в руках наших, вот что говорят они! Они призывают вас, но не слышите вы, ибо черный ангел Уриэль стоит за левым плечом!

Алхимик вздрогнул и бросил короткий взгляд назад. Этот взгляд сказал мне все, что я хотел услышать: выбранный путь был верен. Я вскинул руки вверх, и голос мой возвысился, как у проповедника:

– Вижу, вижу вас! Слышу, но сам не в силах понять, что хотите сказать мне! Вот… вот сейчас… неужели снизойдете до меня?!.

Я весь напрягся, подался вперед, и глаза мои выпучились так, что я в самом деле ощутил боль. Меня затрясло, и руки мои задрожали, а затем я закружился волчком на месте. Когда же я остановился, то на губах моих выступила пена, и я отчаянно возопил:

– Нет, нет, не могу!

И упал навзничь.

Закрыв глаза, я лежал, тяжело дыша, на каменном полу и ждал. Рядом раздалось шуршание, и мою голову приподняли и потрясли – должен отметить, не слишком церемонно, – а затем еще и оттянули пальцем веко, так что мне волей-неволей пришлось приоткрыть глаза.

Джон Ди, алхимик ее величества, математик, ученый, астролог, географ, а заодно врачеватель, сидел возле меня с таким выражением на лице, что я расхохотался бы, не будь момент столь неподходящ для смеха. Рот полуоткрыт, суровость испарилась, и выглядит он не лучше ребенка, которому на ярмарочной площади бродячий фокусник первый раз в его жизни показал фокус с веревкой и тремя яблоками.

– Вы слышите меня? – с тревогой позвал он. – Послушайте, м-м-м…

– Эдвард… – слабым шепотом напомнил я.

– Послушайте, Эдвард! Вы сможете сами встать?

Я кивнул и поднялся, опираясь на его руку. На моем лбу выступила настоящая испарина. Едва доковыляв до скамьи, я рухнул на нее и тяжело вздохнул, как человек, проделавший долгий путь.

Сэр Джон присел рядом, внимательно рассматривая меня. Что ж, небольшая передышка окончена, пора снова брать дело в свои руки.

– Сначала они явились мне под Рождество, – сказал я, отрешенно глядя перед собой. – Но тогда я совсем не слышал их голосов и не понял, что они хотят. Но потом…

Я рассказал, что ангелы стали являться мне все чаще и чаще. Я чувствовал, что они что-то требуют от меня, но не мог понять, что именно, пока наконец не явилось мне во сне начертанное золотым по голубому имя, и было это имя великого придворного алхимика, слава которого давно достигла пределов Англии – сэра Джона Ди.

– Тогда я собрался и отправился к вам, – закончил я. – По дороге пал я жертвой разбойников, которые забрали мою лошадь и обобрали меня самого до нитки, однако пощадили вашего покорного слугу. И в этом тоже вижу я вмешательство высших сил, желавших сохранить мою ничтожную жизнь для того, чтобы я был полезен вам.

При этих словах Джон Ди помрачнел, и выражение глаз его стало настороженным. Я обругал себя за незатейливую выдумку. Не стоило упоминать о разбойниках, слишком уж много проходимцев пользуется этой историей, дабы разжалобить слушателей и выманить у них монету-другую. Успех моего представления был несомненным, однако я мог легко испортить впечатление своими неосторожными высказываниями.